Читать книгу Во веке веков - Юрий Слащинин - Страница 4

* * *

После тюрьмы и лагерей Гаврила Матвеевич заимел привычку сидеть на полу, привалясь спиной к бревенчатому простенку между двух окон избы. Говорил, так зорче видать, копошась с немудрящим делом. Но родных не проведёшь: всё приметили и поняли, а сговорясь, не трогали вопросами – чего, мол, сидишь на полу, когда табуретки есть, – пусть отмякает, как сам знает. А он – лукаво-синеглазый, да по-разбойничьи бородатый, неукладный, как деревяный идол, – всё жался под стенку, чтоб не привлекать к себе внимания непокорной статью, не накликать новых бед на свою родню. Знал: соглядатаев больше всего злит независимый вид. Потому и прятался от людей в сторонку, пропадал в лесу, а когда работал, то всё больше в одиночку, особняком, с краю, в простенке на полу, как сейчас.

Оно-то, сидение это на полу между распахнутыми окнами, имело свои удобства: не выглядывая на улицу, он слышал и словно бы видел село. Вот босоногая стайка ребятишек на прутьях, как на конях, проскакала в МТС глядеть комбайны, а вот приблизился рокот сенокосилки Петьки Сапожкова, косившего луга за речкой. Там дальше, за лугом, когда-то были их десятины, и в эту пору поспевавшая пшеница уже вовсю гуляла на ветру волнами, словно готовая отхлынуть дальше в степь, в жаркое марево. Это наполняло его душу радостью скорой страды. Но нельзя вспоминать о былом… И он стал думать про Петьку Сапожкова, который, видать, проспал утренний разбор лошадей, впряг ленивого Лысака и стегает его теперь почем зря: ведь чужое… А проспал – потому что с Сашкой озоровали до утра, подумал Гаврила Матвеевич. Прощаются дружки. Сегодня ещё гульнут на проводах, напляшутся до упаду и разойдутся по свету кто куда. Будут думать: на время расстались, а выйдет – на всю жизнь.

В большом доме, поставленном по другую сторону двора, готовилась гулянка. Через распахнутые окна доносилось погромыхивание протвиней, бряканье посуды и озорной смех Василисы, пытавшейся узнать у брата, кого он выбрал в невесты. Гаврила Матвеевич тоже помогал там, разливая медовуху по графинам, вроде бы случайно пригубил кружечку, да на второй поймался глазастыми. Теперь ждал, когда Сашку прогонят или сам он прибежит к нему от гомона. Знал: в последний денёк захочет посидеть с дедом.

Со двора донеслись голоса:

– Саша?..

– Хватит, мама?!

По звукам Гаврила Матвеевич догадался, что внук вышел во двор раздуть самовар, и теперь невестка взялась за сына:

– Да как же «хватит», Сашенька. Сам сказывал, командир приказал без жены не возвращаться. А Наденька любит тебя.

– Если б только одна…

– Чуб-то надеру сейчас… Ишь, блудливый какой стал. Весь в деда.

– Ой, больно!.. Не буду… – притворно стонал и смеялся Сашка.

Гаврила Матвеевич горделиво заулыбался и гоготнул так, что смех его услышали во дворе.

– Смеёшься… Да как бы плакать не пришлось, – выговаривала теперь невестка в окна избы. – То Зацепины в сватья набивались, а теперь и Петрушины, и Самохваловы. Соберутся да любимцу твоему оторвут кой-чего, чтоб девчат не портил.

– Не трусь, Сашка. Резвого жеребца и волк не дерёт, – крикнул дед в оконце и увидел: на дворе что-то изменилось.

Сашка побежал к избе и стукнул дверью в сенцах, а невестка пошла к воротам, певуче приговаривая:

– С возвращеньем, Ольга Сергеевна. Как съездила?

Гаврила Матвеевич услышал знакомое имя и засуетился, как юнец. Вскочил с пола и тут же – на тебе! – увидел в зеркало бороду свою. Седую. Лохматую. И как плёткой стегануло: стар! Оставалось разве лишь глаз порадовать. Осторожно глянул в окно.

По деревенской улице шла неторопливо и свернула к ним директор школы Ольга Сергеевна Морозова, плыла лебёдушкой гордой в белоснежной кофточке, спрятав печальные глаза за льдинками очков. Волосы на голове гладко зачёсаны и увязаны в узел – как у деревенских баб, в руке – кошелка. А городская стать ещё видна: по траве шагает, как по мостовой, и глядит и разговаривает необычно.

– Спасибо, Галина Петровна. Устала в поезде, не дождусь, когда домой дойду. Как там у меня?

– В обед Ириночку видела. Ольга Сергеевна, проводы у нас. Вы уж приходите с доченькой обязательно. Сашенька к вам ходил приглашать, а сейчас спрятался – застеснялся без рубашки показываться.

Гаврила Матвеевич отодвинулся от окна, вздохнул: дал бы Бог помолодеть – знал бы, как состариться. Упустил ведь лебедь белую. На час ума не хватило, теперь век кайся, трусливый дурак. Тьфу!