Читать книгу Незаконные похождения Max'a и Дамы в Розовых Очках. Книга 2 - Afigo Baltasar - Страница 15

Взглянуть на свет вновь, через открывшиеся после несколько минутного бессознательного забвения Александра глаза, майор смог лишь минуя томление в темноте отключившегося от жизни тела юноши. Он увидел, что находится в той комнате, где ещё не бывал прежде, в комнате, украшенной розовыми кружевами, фарфоровыми статуэтками, изображающими лирические сцены с участием персонажей эпохи ренессанса прошлого тысячелетия, да золотистым шёлком, вместо клеемых поверх стен в современном обыкновении обоев.

“Будуар какой-то…” – подумал о возникшей в фокусе его внимания обстановке и убранстве этой комнаты майор, и в тот же миг на пороге появилась сама хозяйка сего изысканного, но нарочито переполненного романтизмом помещения – мать вошедших в разногласие братьев.

– Александр, бедняжка! Как ты бледен, миленький! – утирая слёзы батистовым платочком, заворковала она, обращаясь к удерживающему дух майора телу младшего сына, смотрящего на неё снизу вверх, будучи опрокинутым на диване. Приветственно приподняв голову, Александр-младший предоставил майору возможность созерцать, забинтованное и покрытое бурыми пятнами от запекшейся крови, обнаженное своё тело.

– Смотри, какой ты весь перепачканный! – завыла мать, принявшись утирать припекшуюся кровь тампонами.

Но в этот миг, в брошенной на соседнем кресле одежде юноши вдруг затрезвонил телефон, и Александр, тут же презрев навязываемую ему сентиментальность, возмутился своей наготе, удивляя наблюдающего за всем этим майора, стремительно пронесшейся в юной голове мыслью о том, что телефон его, звоня от постороннего абонента, вполне способен работать в режиме видеосъёмки, и что неприкрытая нагота его может стать предметом нездорового интереса и основанием к шантажу.

“За что боролся, на то и напоролся…” – комментировал ход мыслей ума юноши майор, осознавая, что своими гнусными манипуляциями в отношении старшего брата Александр-младший неисправимо повредил и собственную психику, параноидально ожидая подвоха со стороны окружающих, оцениваемых им на свой извращённый манер.

“Что есть большее извращение – заниматься изысканной в чудачествах мастурбацией, ради отвлечения мыслей от забот однообразной повседневности и сосредоточения на предметах искусства или интеллектуального поиска, или – опасаться быть замеченным посторонними в своей первозданной наготе, даже у себя дома, даже будучи израненным и лежащим на диване?” – задался философским, но довольно-таки приземлённым вопросом майор, впервые задумываясь над порождёнными современной моралью противоречиями, возникающими особенно в среде втянутой в созерцание сцен разврата, культивируемого закрытым обществом миллионеров молодёжи, принужденной жить в реальном мире, опирающемся на искусственно провозглашаемые пуританские ценности, общества как будто бы добропорядочных, но бедных граждан.

Меж тем телефон трезвонил, и мать, накрыв Александра-младшего полотенцем, передала ему в руки, играющую красками многоцветного дисплея трубку смартфона.

– Александр! Наконец-то я дозвонился Вам! Что случилось?! Вы были недоступны в сети более трёх с половиной часов… – послышался из трубки, уже ставший знакомым майору, вежливый голос делового партнера Александра младшего, договаривавшегося о шпионаже за своими домочадцами с ним прежде.

– Виктор Викторович?… Зачем же Вы сделали это, не предупредив меня заранее?! – задыхаясь от охватившего его гнева, возмутился вместо приветствия Александр, рукой пытаясь отогнать прочь, стоящую у изголовья дивана мать.

– Я сделал лишь то, что завещал нам делать основатель церкви Всевысшей апостол Авен!… Я лишь обличил грешника, обнажив его дьявольские проделки во грехе перед обществом добропорядочных праведников! – гротескно акцентируя отдельные слоги в произносимых словах на манер говорящего по-азирийски с характерным акцентом сербского или русского миссионера патриархальных традиций, возразил на это словоохотливый оппонент.

– Но это чересчур! Мы не договаривались о таких крайностях! Я думал, что Вам нужно видеть его проделки лишь для собственных нужд… Зачем же было популяризировать все эти мерзости прямо по телевизору?!… – не реагируя на отвлекающие разглагольствования о церковных потребностях, продолжил возмущаться Александр-младший, перестав критически следить за произносимыми выражениями, и обнажая громким голосом саму суть их тайной до сей поры сделки.

– Как Вы сказали, молодой человек?… Для собственных нужд, – если я не ослышался?… Ой-ой-ой! Уж не подразумевали ли Вы во мне подобного своему грешному братцу сладострастника?… Что за собственные нужды могут быть у человека, негодующе взирающего на чествование греха? Мои нужды – это нужды праведников! Они есть нужды церкви! Они нужды самого господа Всевысшего – обличать грешников в их пороках! Обличать нещадно, во их же благо, – как завещал нам это апостол Авен!… – с неотступной монотонностью продолжал повторять выставляемые щитом мотивы сделанной накануне подлости оппонент.

Но Александр, трясясь от ярости и даже самозабвенно обнажившись от накинутого поверх гениталий полотенца, крепкими выражениями опроверг аргументы подельника, зацепив парой грубых фраз упомянутого Виктором Викторовичем апостола Авена.

– Поосторожнее, молодой человек, поосторожнее… Ведь Вы и сами, как я сейчас вижу, находитесь в презренном самозабвении, будто забывая о том, что познал Адам о наготе своей, как о сраме… А таким грешникам вполне резонно будет отказать и в милости приобщения к таинствам церковным, через прослушивание божественных песнопений… – коварно прихмыкивая, пожурил Александра Виктор Викторович, явно намекая на психотропную звуковую программу, слушаемую юношей наравне с употребляемыми наркотиками.

Услышав эту угрозу, Александр притих и задумался, решая, как сгладить развязанный им конфликт, оставшись при своих удовольствиях.

В этот миг, из-за спины приподнявшегося на локтях Александра прозвучал уверенный и громкий голос матери, вторгшейся в пространство его разговора с подельником с такой нарочитой беспардонностью и силой, будто она не случайно нарушила приватную беседу, а именно – хотела быть услышанной непосредственно в этот момент.

– Немедленно извинись! Как не стыдно тебе так выражаться?! – протестующее взвизгнула мать, настраивая Александра-младшего на предположение о том, что её задели, скорее всего, богохульные речи, нежели сам, обсуждаемый уже популярно, предмет спора. Но, продолжив обвинительные нотации, мать удивила его не меньше, чем был удивлён несколькими часами прежде, попавший в ловушку изысканного коварства, её старший сын Пушкин.

– Как не стыдно тебе хулить священные для твоего благодетеля ценности?!… Как не стыдно тебе, Александр, пререкаться с тем, кто помогает тебе найти своё место в жизни, с тем, кто наставляет в выборе достойных ценностей и обучает профессии, дающей уверенность и перспективу роста в современном мире? Лучше бы ты так ругал неразумного своего брата, получившего по заслугам сполна за животную свою похоть, и предлагающего тебе работать, то резчиком по дереву, то каким-то радиоклоуном, не понимая, что профессии эти устарели и неактуальны в мире, где правит информация… разве хуже тебе сидеть за компьютером и, припеваючи, нажимать на клавиши, пополняя счёт в банке десятикратно больше, нежели может заработать наш доморощенный Пушкин? Со временем найдёшь себе помощников, которые будут подкладывать камеры и жучки к компрометирующим себя людям. Эта профессия позволит нам жить не хуже других, и зарабатывать на уровне американского стандарта! Чем плох тебе Виктор Викторович? Извинись перед ним немедленно! – высказалась мать, заставив зазвенеть пространство психического эфира не только в восприятии Александра, через ушной звон, но и в восприятии, не имеющей собственной плоти души майора, подумавшего себе следующее: “Забавно… оказывается этот назойливый писк, что возникает при шокирующих обстоятельствах – явление вовсе не физического рода, а скорее эфирного – связанного с психикой… хотя, ещё забавней, конечно, то, как рассуждает эта франтоватая, стильная “душечка”, готовая ради материальной наживы втоптать в грязь и предать родного сына, делая из второго – избранного ею чада – какого-то нравственного педераста… теперь-то мне ясно – откуда в этом славном парне Пушкине, вполне достойном, по всем прочим своим нравственным качествам человеке, появился этот странный порок с пристрастием к извращённым уединениям. Так, видать смолоду, привык он компенсировать в себе приторное воспитание своенравной матери. И разумеется, и ей было тяжело воспитывать двух непохожих друг на друга сыновей. С таким нравом и мировоззрением матери этой удобнее было бы нянчить дочек… из неё получилась бы отличная сводница, а дочери сделали бы себе заветную и модную в современной Азирии карьеру порномоделей!”