Читать книгу Незаконные похождения Max'a и Дамы в Розовых Очках. Книга 2 - Afigo Baltasar - Страница 17

Этот день, оставив после утренних пожарищ страстей, разоблачений и шокирующих откровений лишь горстку пепла – того неприятного осадка, что остаётся обыкновенно на дне души после пережитых волнений, далее выровнялся в весьма спокойную, полудрёмную будничность, в коей растворяются самозабвенно жители мегаполисов, смиряясь со многим тем, с чем бы вряд ли смирились в условиях свободы от оков уюта и социальных услуг.

Лишь майор наш, сидючи именно там – на дне души Александра-младшего, продолжал думать и переживать о случившемся, не отвлекаясь на раздражение от созерцаемой глазами юноши, опостылевшей ему за эти несколько суток компьютерной реальности бессмысленных и грубых модных игр.

И лишь ближе к вечеру, когда белокурый юноша вдоволь наигрался и наслушался церковных песнопений, дополнительно одурманивая себя остатками полусинтетического шиша, на сотовый телефон его пришло сообщение с просьбой переключить компьютер на рекомендуемый абонентом сайт – сообщение, подписанное тем самым странным именем южноамериканского революционера, которое взял себе псевдонимом, рекомендованный старшему брату для сотрудничества на поприще радиовещания, руководитель нового коммерческого эфира, называвший себя продюсером super-Че, а эфир свой ХХХ-ом.

Зевая, и руководствуясь скорее снисхождением к нуждам поверженного собственной жестокой милостью старшего брата, Александр-младший, забинтованной от порезов стеклом рукой торопливо набрал на клавиатуре вводную аббревиатуру указанного сайта; а открыв его, уютно погрузился в мякоть кресла, чтоб и себе и мятущемуся на дне души майору предоставить блаженную возможность, беспечно жуя кукурузные хлопья, по-домашнему, кутаясь в английский плед, стать зрителем транслируемого продюсером Че видео, отснятого всего пару часов назад и занимающего объем памяти стандартного художественного фильма.

Минуя вводные титры, в которых сей продюсер перечислил действующих лиц и помогавших ему соучастников видео проекта, экран предоставил вниманию глаз Александра-младшего, стоящего посреди известной ему по детским прогулкам со старшим братом поляне, невысокого человечка, одетого в пёстрый неформальный костюм, и украшенного поверх головы пышной копной смоляных волос, завитых и раскиданных под эффект нарочитой небрежности в стиле растаманского reggae.

“Привет пипл!” – начал он, продолжая так: “Меня зовут Че! Я – мастер лепить революционные проекты! А если вы думаете, что это банально, и вам кажется, будто оригинальности в наших проектах нет, то давайте спорить, отыскивая в интернете и библиотеках подобное; потому что я – ещё и эрудит, и за оригинальность своих проектов отвечаю благородным словом потомственного совладельца банка “Кроули”!” – картавя и периодически высмаркиваясь через огромный нос, как то делают завсегдатаи благородных пристрастий к поставляемым нелегально из Южной Америки продуктам для носов и вен, начал балаболить, представившийся именем Че продюсер.

“Тля! Так это ж тот самый тип, что отвечает за коммуникации и техническую базу всей электроники в войске Велги! Меж собой хулиганы, кажется, называли его эрудитом…” – обрадовался со дна души Александра-младшего майор, тут же развеяв весь негативный осадок драматичного утра, пересыпаемый им досель горстями серого пепла печали из одной ладони собственной души в другую.

Меж тем, продолжая шмыгать носом и всё более заводясь на лад угадавшего счёт матча футбольного комментатора, Че продолжил: “Сейчас, пипл-кул и прочие эврибади, я покажу вам весьма оригинального чувака! Хотя, многие скажут, мол, я видел его в википедии, когда готовил реферат по литре для старого, занудного школьного препода. Но, не торопитесь спорить со мной – эрудитом, потому что я знаю наперёд: тот, которого вы видели на картинках в Google – уже давно покойник! Тот чувак на картинках – дэд уже как двести лет! Поэтому, и фотки его нормальной ни в однокурсниках, ни в рамблере не сыскать… А этот – мой – живой – настоящий! И его фотки уже мелькают во всём инете и даже в ящике о нём лепят передачки, говоря о чуваке всякие гадости. Но, такое уж время нынче – век вуайеризма, поэтому, кого только не увидишь в рамках формата-компромата. И, сами знаете – кто чем только не занимается сегодня! Я, сами знаете, чего в виду имею… поэтому, не судите чувака строго, а лучше встречайте смайлом! Вашему вниманию наш новый ведущий – Александр Сергеевич Пушкин!”

И тогда, отойдя чуть в сторону, призывно улыбающийся и жестикулирующий с неоправданной чрезмерностью Эрудит Че предоставил на суд, глядящих в экран зрителей, понурого и растрёпанного, как будто и не разделяющего со своим задорным продюсером той радости момента презентуемого шоу, старшего брата Александра, одетого по случаю съемок клипа, где ему отводилась роль звезды, в какой-то дурацкий раритетный сюртук и высокий чёрный цилиндр, по классике жанра выступающий в паре, со вращаемой с откровенной бессмысленностью из стороны в сторону, франтовской тростью с белым костяным набалдашником.

А Эрудит, заслонив своего протеже вновь и, заметно для камеры зыркнув на Пушкина с подчёркнутым возмущением за отсутствующий и растерянный его вид, продолжил свою презентацию, поднося микрофон ко рту столь близко, что казалось вот-вот собирается его проглотить, и вряд ли удивил бы этим кого-либо, на фоне своих распаясанных движений и жестов сверх эксцентричного сумасброда.

– Как видите – от оригинала той славной эпохи нашего героя и не отличить! Кто он, имеющий те же черты во внешности? Тот же невеликий, но достаточный для гения рост… та же горделивая осанка, с которой держатся лишь те, кто уже преодолел материальные условности мира примитивной конкуренции и иерархического позиционирования… те же бакенбарды и пышные кудрявые волосы, наконец… Неужели – всего лишь модель для шоу? Неужели и этот человек – лишь форма для копирования оригинала? И было бы так, не имей наш нынешний герой всего одной способности, по которой и судили во времена ветхие его тёзку и физическое отражение – его стихи! Да!… Такая редкость наблюдать в одном человеке сочетание практически всех, присутствующих в оригинале качеств! Но сегодня, перед вашими глазами – это факт! А чтобы доказать это, сейчас, человек этот, имя которого Александр Сергеевич Пушкин, прочтёт вам стихотворение собственного сочинения! И не ищите в интернете ссылок и копий! Стихи его оригинальны, потому что читает он их перед публикой впервые, как, впрочем, оригинален и сам по себе, представший перед вами по собственной доброй воле человек-легенда – Пушкин!

Бодро проговорив всё это, манерой держаться, уподобляясь ведущему шоу ривайвелистов Калифорнии, Эрудит Че вновь выдвинул вперёд себя хмурого старшего брата Александра-младшего, который, вопреки подобающим манерам и приличиям, принятым при осуществлении важного и ответственного мероприятия, фиксируемого на камеру ради трансляции тысячам зрителей, беспечно закурил жёваную жёлтую сигарку-бычок, видать, недокуренный прежде, и оставленный ради особой нужды.

От того зрелища, Эрудита, видевшего в руках у Пушкина целый портсигар, доверху набитый дорогими марками, вновь передёрнуло. Но, согласовываясь с демократическим обычаем, принимать волю творческого человека даже в самых неприглядных её проявлениях, Че всё же отступил прочь, оставив зрителям на память о себе сияющую улыбку шоумена.

Ну, а Пушкин, озираясь на презентующего его образ в самых выгодных красках Эрудита так, будто тот назойливо прицепился к нему где-то посреди улицы, ради вербовки в общество свидетелей Иеговы, вытащил из кармана брюк подозрительно выглядящий листок, и, вместо того, чтобы воспользоваться им по назначению в этом, поросшем бурным кустарником парке, расправил мятую поверхность до состояния готового до употребления публичного документа, и, пережёвывая окурок с одной стороны рта на другую, полным злобы и отвращения к слушателям голосом, зачитал, прилежно начав свой стих с короткого, но емкого названия:

“Разочарованье.

Шипите и фыркайте в суете-сует,

Кряхтите и плюйтесь, твари, —

Но знайте – отныне меня с вами нет…

Меня больше нет в Сансаре!

Уж больше меня суетой не проймёшь, —

Я в жизни узнал её цену…

Узнаешь и ты, если слезы прольёшь

За самых родных измену…

Измену, не ту, что в суете-сует

Имеет своё основанье, —

А ту, что сейчас я слагаю в куплет,

Под именем – разочарованье!

И хоть я устал от житейских сует, —

В стихах их затрагивать грех.

И с троицей прав, кто о жизни куплет

Поднимет на громкий смех.

О ней, что писать? Благодарности нет

За подвиг души от земного, —

Ведь подвиг души – это внутренний свет,

И грусти ещё немного…

Вот тьма опустилась на землю, и вдруг

Вокруг стало много злого,

И превратился мой лучший друг

В бездушенника слепого…

И тьма опустилась ещё сильней,

И мать превратилась в лядь…

Решайтесь, сограждане, – кто посмелей

Посмеет об этом сказать?

И брат мой родной стал совсем не тот,

Что был мне родным по духу, —

Ведь гражданам, превращённым в скот,

Он угождает как шлюха!

Мне больно, и я из Сансары исчез:

Порвал её замкнутый круг…

Теперь на земле только тёмный лес

Отныне мне преданный друг!

А в вышине – вдохновенье и свет,

И радость, что так одинок…

В Сансаре меня для людей больше нет…

Я рад, что понять это смог!”

Зачитав эдакое душевное откровение, Пушкин заглянул в объектив камеры так, как глядят обыкновенно в дверной глазок, заслышав на лестничной площадке посторонний шум и пытаясь через линзу разглядеть тех, кто его вызвал; отчего, вальяжно вкушавший презентованный ему сюжет Александр-младший, нервозно подскочил в своём кресле, колыхнув душу майора внутри себя, словно залитые пивом потроха.

“А, тля! Во как! Скушал?! Так-то! Хоть и погорел наш Пушкин, хоть и загнали его в пятый угол, а всё же вывернуться сумел красиво: и вакансию вожделенную у добрых людей получил, да такую, что огрехи его, ему же, теперь на руку будут, а главное – негодование своё с толком выместил, прочитав накипевшее в рифму, не только ради отмщения, но и с пользой практической!” – обрадовался успеху Пушкина майор, сотрясаясь под воздействием ругательств Александра-младшего, что стены буддистского монастыря от напеваемых монахами мантр, но не переживая об их губительном воздействии, поскольку был уверен уже в том, что дальнейшая жизнь поруганного поэта наладится, а все те неприятности случились именно ради его становления, согласовываясь с религиозным убеждением о том, что, чего бы не делал бог, а всё – к лучшему.

Но предположения нашего майора и в этот раз развенчались своенравием неведомой ему души, категорично непохожего на него человека, каковым являлся Пушкин, делающий всё по-своему, и всегда обескураживающий тех, кто ждал от него разумного, логически слаженного поведения, поскольку был поэтом не из корысти, а по призванию, руководствуясь чуждыми этому миру соображениями – некими духовными потребностями, навеваемыми ему из мира горнего – чуждого человеческих моральных категорий, и заставляющего своих земных служителей делать что-то, идущее вопреки установленным в обществе людей нормам – что-то запредельное, шокирующее и подчас откровенно отвратительное, ради установления доказательств истинной преданности духовным интересам, вопреки земным ценностям.

Так и в этот раз, современный прототип Пушкина намерился принести присягу вдохновению, пренебрегая очевидной своей долгожданной победой в игре общечеловеческих приоритетов, решив послужить интересам мира горнего, неожиданным для простых, лишённых дара творчества людей, своим поступком.

Кивнув стоящему неподалёку Эрудиту, будто приглашая занять прежнюю позицию ведущего репортаж перед камерой, Пушкин отошёл чуть в сторону и, расстегнув франтовской свой сюртук, полез в карман исподней одежды, как то делают люди, убравшие необходимые в обиходе вещи – вроде зажигалки или телефона, в самую глубь своего платья, собираясь утром на выход в спешке или только что поднявшись с постели.

Но когда Че приблизился к нему на расстояние вытянутой руки, вместо безобидного аксессуара делового человека, Пушкин вдруг обнажил перед зрителями огромный зубчатый нож.

Увидев это, Эрудит попытался отстраниться, шутливо напоминая о том, что нож этот – всего лишь орудие производства для резчика по дереву, коим и являлся Пушкин в тот период, когда попал в неприятности, находясь в своей комнате и работая над изваянием обнажённой женской натуры. Но несформировавшаяся толком шутка его, так и осталась висеть в воздухе, едва сорвавшись с кончика языка, попавшего во мгновение на прицел кончика полоски зубчатой стали.

– Тебя я не трону… ты будешь лишь зрителем… но смотри за камерой, чтобы запечатлеть всё, как следует! – грозно предостерёг Эрудита Пушкин, и тут же ловко обвил его запястья, извлечённой из того же потайного кармана нейлоновой верёвкой.

Эрудит попытался что-то возразить, но, когда руки поэта полезли обшаривать карманы его неформальной одёжи, покорно притих и присел на корточки возле камеры.

Сам Пушкин, меж тем, двигаясь проворно и весьма решительно, вытащил запасённый возле пупа скотч и, нечаянно толкнув видеокамеру локтем, продемонстрировал, смотрящему на это через монитор Алексанлру-младшему, перспективу, открывающую вид на стоящую возле обочины при входе в парк скромную машину марки “Golf”, к двери которой и привязал Эрудита несколькими мотками липкой ленты.

Из содержимого карманов своего новоявленного благодетеля Пушкин взял лишь небольшой пакетик, наполненный белым порошком, да одну из множества, тут же возвращённых назад в карманы брюк Че, стодолларовых купюр, которую, незамедлительно скрутив в трубочку, тут же употребил, как проводник ссыпанного на капот порошка к собственному носу.

“Неужели, только ради этого, он взялся изуверствовать над клоуном-Эрудитом? Подумать только, – что делают с людьми наркотики! А ведь это был его шанс реабилитироваться и даже разбогатеть…” – печально недоумевая, подумал майор, но вновь оказался неправ, поскольку и здесь нетривиальная логика поэта перещеголяла домыслы нищего на творческую фантазию военного.

Справившись со своим неформальным продюсером и вдоволь накушавшись бесплатного угощения из белой пыли, Пушкин взялся выправлять упавшую наземь камеру, снимавшую все его проделки с аккуратной тщательностью, с выбранного небрежным случаем благоприятного ракурса. Подняв с земли, он вновь расположил её на капоте, но, прежде покрутил из стороны в сторону, как будто ловя в объектив какой-то предмет или необходимую панораму. И, будучи зафиксированной в одном искомом положении, камера нацелилась на небольшой, возвышающийся над всей окрестной поляной холм.