Читать книгу В шаге от бездны. Том 1 - Алексей Лужков - Страница 9

Старый город, древнейший район Гвингаэля, никогда не спал. Эта незаживающая язва на теле столицы источала смрад и гниль, а с приходом ночи воспалялась и нарывала. В темных лабиринтах просевших улиц шло беспрестанное, хаотичное движение. У перекошенных, сросшихся от грязи домов, как больные насекомые, копошились бледные жители города, влачившие жалкое существование в забытых богами трущобах. Шлюхи, шулера, контрабандисты, торговцы дурью, отчаявшиеся клошары, грабители и убийцы выходили в ночь, запуская очередной виток круговорота преступлений.

Ломоть месяца скрылся за черными пластами туч, словно не желая видеть заросший плесенью Старый город. Робкие фонари нехотя освещали запутанные переплетения улиц, в которых даже местные жители не всегда могли найти дорогу. Заваленные хламом мостовые, сгоревшие остовы домов, будто изъеденные проказой стены заброшенных складов, церквей и богаделен – все здесь служило горьким напоминанием о скором конце и повсеместной гибели. А над всем этим обветшалым архитектурным бедламом царила душная вонь. Смрад немытых тел, людских испражнений, дух гнойных ран и разлагающихся трупов, что растекались в сточных ямах посреди мусора и дерьма.

Стражи порядка уже много лет избегали Старого города, страшась болезней, бандитов, и якобы обитавших здесь ночных тварей. Благодаря попустительству городских властей, продолжался бесконечный карнавал на Площади Чудес, которая издавна считалась ядовитым источником Старого города. Здесь открыто торговали отравой, магическими декоктами и запретными талисманами. Здесь можно было купить любой дурман и поживиться драгоценным живым товаром. Тут никогда не смолкала музыка – бродячие актеры, странствующие факиры, опустившиеся на дно жизни менестрели – часами они давали концерты на Площади чудес, оглашая холодную ночь непристойными куплетами. Под хохот шлюх и косноязычные крики иноземцев сходились в схватке кулачные бойцы, а рядом, возле громадного костра, кружились в хороводе цыганки, готовые подарить страждущему ночь любви или навести порчу в обмен на золотую монету. Тянули к прохожим запаршивевшие руки калеки – безногие, безрукие, с отрезанными носами, одноглазые и вовсе слепые – они уныло выпрашивали милостыню, взывая к горожанам и приезжим беззубыми, черными ртами с изъязвлёнными деснами.

Гам над Площадью стоял несусветный: музыка, крики людей и животных, звон стали, стоны страсти и смех сплетались в жутковатой какофонии, возносясь к темным небесам, словно в насмешку над богами. Пара растрепанных монахов вещала с порога Горелой ратуши о грехах, но паства не спешила покаяться. Над священниками откровенно посмеивались, а кто-то переходил от слов к делу, бросаясь в монахов комьями навоза.

С приходом загадочной чумы ничего не изменилось. Вопреки всем бедам, этот рассадник человеческих пороков, как некий чудовищный организм, продолжал жить. Обитатели трущоб, для которых смерть была рядовым явлением, словно не замечали мор. К трупам несчастных жертв злодеяний добавились тела умерших от заразы, но никому не было до них дела. Мортусы, убиравшие мертвецов на улицах столицы, старались не забредать в глубь Старого города, и сбором гниющих кадавров пришлось заняться членам банд.

Возле полуразвалившегося трактира «Утиная гузка» стояла тяжелая телега на разъехавшихся колесах, выше бортов заполненная трупами. Как груда забытых кукол, мертвецы лежали в обнимку, неестественно вывернув конечности. Покрытая струпьями почерневшая кожа покойников сморщилась от влаги и тускло поблескивала. Недалеко от телеги дежурили двое хмурого вида амбалов в зеленых платках и толстых рубахах в красно-белую полоску. В руках они держали устрашающего вида шипастые дубинки. Здоровяки недовольно морщились – вонь, исходившая от жертв чумы, могла растревожить даже самые крепкие желудки.

Перекосившаяся дверь «Утиной гузки» со скрипом отворилась, и на загаженную улицу вышел молодой человек весьма оборванного вида. Недовольно поводив носом, он закатил глаза и повернулся к куче отбросов, чтобы выпустить туда мутную струю блевоты. Затрапезный вид молодого человека не внушал доверия. Тонкие, редкие усики под горбатым носом слиплись от пива, с расчесанной физиономии слоями облезала сухая кожа. Засаленная, покрытая свежими пятнами рубаха, и порванный, неопределенного цвета плащ, могли немало рассказать о бедственном положении юноши. Исходящий от него перегар красноречиво доказывал, что на дне существования молодой человек предавался самому известному среди клошар пороку – пьянству.

Опустошив желудок и шумно пустив ветры, пьяница прошествовал мимо зеленых платков. Один из них проводил юношу брезгливым взглядом. Глянув в сторону сверкающей огнями Площади Чудес, бражник свернул на кривую улочку. Он бодро шествовал вперед, шлепая по лужам, то и дело наталкиваясь на местных оборванцев. Увидев парочку побитых жизнью блудниц, молодой человек сипло проорал:

– Эй, бабы! Выручайте! Уд колом стоит, надо бы его охолонить!

Тучная работница цеха удовольствий расхохоталась:

– Рука в помощь, засранец!

Пьяный юноша показал ей средний палец:

– Я тебе щас этот палец в жопу запихну, сучара!

Благоразумно отказавшись исполнить свою страшную угрозу, молодой человек побрел дальше. Он старался держаться мокрых, обрюзгших стен, дабы не потерять равновесия. Грязными руками он упирался в скользкие от плесени кирпичи и ежесекундно сквернословил. Провалившись в заполненную нечистотами яму, он долго пытался очистить плащ от налипшего дерьма, но все попытки были тщетны. Распространяя вокруг себя вонь, которая довольно быстро затерялась среди местного купажа, молодой человек зашел в узкий переулок. Неловко наступив на большую, серую крысу (та, с обидой пискнув, скрылась среди гор мусора), пьяница остановился. Облокотившись на выщербленную стену, он долго возился с завязками штанов. Справившись с испытанием, он издал стон удовольствия, опустошая мочевой пузырь. Струя мочи с шумом билась о стену, нередко орошая разбитые сапоги молодого человека. Завязав тесемки порток, юноша побрел через переулок, покачиваясь из стороны в сторону. Из одного дома ясно доносился шум ссоры. Звонко разбилась посуда, послышалась брань стали. Несколько секунд спустя последовал истошный крик, и все затихло. Молодой человек улыбнулся.

– Зарезали, – протяжно икнув, констатировал он.

На выходе из переулка его ждали трое. Невысокого роста бородатый горбун, и двое бритых наголо верзил. Один из здоровяков держал в руке коптящий факел. Улыбнувшись сквозь свалявшуюся бороду, горбун хитро посмотрел на молодого человека и весело сказал:

– Хорош гусь! И какой день пьем?

Юноша растопырил пять грязных, мозолистых пальцев.

– Не так уж и много, – горбун подошел к нему поближе. Его неестественно желтые глаза ярко сверкнули, – а выглядишь так, будто год со дна стакана не вылезаешь.

Демонстративно принюхавшись, он продолжил:

– Или со дна клозета.

– Пять месяцев, – объяснил парень, сдерживая отрыжку. – Эй, дядя, че те надо?

Горбун тоненько захихикал. Заросшая черными, курчавыми волосами голова мелко затряслась. Продетые в уши кольца негромко забренчали.

– Эт не мне надо. Видеть тебя хочет один очень хороший человек, парень.

– Правда? А он нальет?

– По края. В раз запоешь.

Детины обступили пьянчугу. Он, в свою очередь, медленно оглядел обоих:

– О, какие большие, – пробормотал юноша и завалился на одного из них. Тот брезгливо оттолкнул молодого человека, и он с разгона налетел на здоровяка с факелом. Ловким, отточенным движением, пьяница выхватил из плаща кинжал и воткнул его в глотку верзилы. Со свистом захрипев, тот схватился за рану. Сквозь толстые пальцы потекли черные струи. Оброненный факел упал в зловонную лужу и громко зашипел.

– Держи его! – завизжал горбун. – Уходит!

Выхватив из-за пояса дубинку, горбун бросился на не в меру прыткого молодого человека. Извернувшись, как змея, юноша замахнулся кинжалом. Калека отпрыгнул, показав завидную для своего искореженного тела сноровку.

– Хер ли ты стоишь?! – крикнул он остолбеневшему, и теперь единственному помощнику. – Лови гада!

Заросший рыжими волосами и твердый, как скала, кулак врезался в ухо юноши. Со стоном он повалился на разбитую мостовую, с тяжелым стуком ударившись головой о булыжник. Из раны на затылке прыснула кровь, смачивая и без того влажные волосы.

– Сука какая, – заметил горбун, наклоняясь над поверженным парнем. – Топора замочил, падла. Ну, ничего, король из него душу вынет.

От души пнув юношу по ребрам, горбун прорычал своему дюжему помощнику:

– Вяжи этого мудака! Или так и будешь яйца мять?!

– Жалко, Питти.

– Студень, лучше заткнись и делай дело. Твой брательник оказался еще большим дебилом, чем я думал. Позволил себя убить какому-то пацану.

Студень всхлипнул, но промолчал. Наклонившись над юношей, он извлек из-за пазухи веревку и начал вязать руки пленника. Парень громко застонал.

– Убью, суку, – глотая слезы, промычал Студень.

– Обязательно убьешь, сынок, – подтвердил горбун. – Лично попрошу короля отдать ублюдка тебе, как он с ним закончит.

– Спасибо, Шандор! Я этому сученку устрою, – верзила указал на труп брата. – А Питти?

– Пришлю за ним ребят. Главное все побыстрее обстряпать, не то брательника твоего в суп пустят.

Связав конечности юноши, Студень взвалил его на плечо. Бросив труп Топора, подозрительная парочка вышла из переулка и растворилась среди обитателей Старого города. Безмолвный, бледный месяц смотрел им в след, оставаясь вечным соучастником ночных преступлений.