Читать книгу Анжелика и дьяволица - Анн Голон - Страница 2

Корабельный котенок, невесть как и откуда появившийся здесь, стоял перед Анжеликой.

Брошенный котенок был худ и грязен, но его трогательные золотые глазки властно и в то же время доверчиво взывали о помощи.

Анжелика его не видела. Сидя у изголовья постели герцогини де Модрибур в верхних покоях форта, она предавалась печальным размышлениям.

Котенок не отрываясь смотрел на нее. Как он мог здесь оказаться? Больной, покрытый коростой, совсем крохотный, как знать, возможно выброшенный на песчаный берег рукой нетерпеливого юнги. Наверное, бедный бездомный зверек долго скитался в этом огромном мире, равнодушном к его жалкому существованию. Все представляло для него угрозу: море, песок, человеческое жилье, близость людей. Слишком тщедушный, чтобы найти пропитание и поспорить за него с другими котами и псами Голдсборо, он сумел исподволь проникнуть в форт, потом в эту тихую комнату, быть может, всего лишь в поисках места, чтобы спокойно умереть в темном уголке.

Теперь он смотрел на сидящую женщину и, казалось, размышлял, может ли в свой смертный час получить от нее помощь. Собрав последние силы, он мяукнул. Из тщедушного тельца вырвался хриплый, едва слышный звук. И все же жалобное мяуканье вывело Анжелику из задумчивости. Она подняла голову, взглянула на котенка, и ей показалось, что это полуживое существо – плод ее утомленного воображения, наподобие тех видений дьявольских животных, что посещали ее последние дни.

Он снова попытался мяукнуть, и в его золотых глазах мелькнуло что-то похожее на отчаяние. Анжелика наклонилась к нему.

– И откуда ты взялся, бедняжка? – воскликнула она, подхватив в ладони легкого как перышко зверька.

Котенок тут же вцепился мягкими коготками в бархат ее платья и принялся мурлыкать неожиданно громко для столь хилого тельца.

«Ах, раз уж ты заметила меня, – словно бы говорил он, – умоляю, не выбрасывай».

«Должно быть, он с какого-то судна, – подумала она, – господина Ваннерейка или англичан… Он умирает от голода и усталости».

Анжелика поднялась и подошла к столу. На дне чашки оставалось немного гоголь-моголя, который принесли, чтобы герцогиня могла подкрепиться. Котенок принялся лакать, однако без жадности – на это у него не хватало сил.

«Он дрожит. Ему холодно», – поняла Анжелика.

Она уселась в изножье постели, положила котенка на колени, чтобы согреть, и задумалась о своей дочери Онорине. Девчушка так любит животных – как увлеченно она выхаживала бы его.

От этих размышлений на сердце у Анжелики стало еще тяжелее. Перед ее мысленным взором возник деревянный форт Вапассу, где она оставила малышку на попечение верных слуг. Он казался ей потерянным раем. Там со своим любимым супругом Жоффреем де Пейраком она познала дни высшего блаженства.

А сегодня ей кажется, что все разбито вдребезги.

Анжелике чудилось, что и сама она превратилась в какие-то обломки, которые ей никогда уже не собрать воедино.

Что изменилось в их отношениях за эти последние страшные недели, чтобы в конце концов сделать их врагами и разлучить из-за чудовищного недоразумения? Анжелику пронзила мучительная догадка: Жоффрей ее разлюбил.

«Но все же мы вместе пережили зиму, – в отчаянии уговаривала она себя. – Зиму в Вапассу. С ее бесчисленными опасностями, которые нам пришлось преодолевать вдвоем, и мы не сдались. Был голод, но весна восторжествовала. Не знаю, вынесли ли мы эти невзгоды как супруги или как любовники, связанные общей борьбой. Но все было удивительно хорошо и душевно… Я ощущала, что мы с Жоффреем невероятно близки… хотя он всегда был несколько непредсказуем, опасен. Есть в нем что-то, чего я не понимаю…»

В тревоге она вскочила с места. Кое за что она ужасно сердилась на мужа: например, когда он бросился в погоню за Пон-Брианом, а она долго терзалась в смертельной тревоге; а еще тогда на «Голдсборо» он скрыл от нее, что ее сыновья, их сыновья, живы! И совсем недавно: эта несправедливая слежка на острове Старого Корабля! Выходит, он совсем не знает ее, сомневается в ее любви! Принимает ее за бессердечную женщину, занятую лишь удовлетворением собственных амбиций!

«Однако от него исходит такое обаяние, – продолжала размышлять Анжелика, – что я не могла бы жить и дышать, не ощущая жара его любви. Он ни на кого не похож, быть может, именно его своеобразие так сильно притягивает меня. Я тоже грешна перед ним и несправедливо судила о нем».

Анжелика расхаживала по комнате взад-вперед, машинально прижимая котенка к себе, а тот, зажмурившись, покорно и доверчиво уткнулся ей в плечо. И казалось, будто жизнь возвращается к нему от тепла ее рук.

– Какой же ты счастливец, – тихонько проговорила она, – ты всего лишь беззащитная милая зверушка, которая просто хочет жить. Не бойся, я выхожу тебя.

Котенок замурлыкал громче, кончиком пальца Анжелика погладила его бедную пушистую головку. Сейчас присутствие этого нежного живого существа было ей утешением.

Возможно ли, что они с Жоффреем стали такими чужими?

«Я тоже утратила доверие к нему. Мне следовало сразу, как только я вернулась, рассказать ему о Колене. Чего я боялась? Было бы проще объяснить, как все произошло, что Колен овладел мною, когда я спала. Но, верно, совесть моя была не совсем чиста… и во мне постоянно живет этот страх потерять его… второй раз потерять его! Я отказываюсь верить в чудо…»

Анжелике удалось понять, что́ за непреодолимая тревога гложет ее, парализует волю, и осознать, что источник ее кроется не в напряжении последних дней, а гораздо глубже. Это что-то из прошлого, затаенный страх, укоренившийся в ее душе, готовый вырваться отчаянным воплем: «Итак, все кончено! Все кончено! Любовь моя! Любовь моя! Я больше никогда не увижу тебя. Они забрали его, они его увели… и я больше никогда не увижу его».

В этот момент что-то в ней взбунтовалось и отказалось от борьбы.

«В этом-то все дело, – призналась себе Анжелика. – Потому все и не ладится. Когда пришла беда, я была слишком молода. Балованное дитя, получавшее от жизни все… а потом это внезапно оборвалось».

Где то сияющее солнце, взошедшее над Тулузой в пору ее восемнадцатилетия, солнце обретенной любви, разделенной в блеске свадебных торжеств, та заря жизни, что освещала все ее существо, преподнося каждый день, каждый час как обещание? «Его хромота, его голос, взгляд, неотрывно следовавший за мной… Я уже было поверила, что жизнь прекрасна. А потом, внезапно, лютый холод, одиночество. В глубине души я так и не смирилась с этим. Мне по-прежнему страшно… и по-прежнему горько. Они заберут его, они победят его, и он отдалится от меня, ничуть не задетый моим горем. Мы вновь обрели друг друга, но вера моя – вера в него, в жизнь, в радость – лишена былой полноты».

Быть может, между ними оставалось нечто от этой разделившей их пропасти, след слишком глубоких ран. В Вапассу почти сверхчеловеческая потребность выжить и помочь близким позволила им вновь связать себя узами жизни, окрепшими, как никогда, в их согласованных действиях. Однако это страстное единодушие заглушило различия, возникшие в ходе долгой разлуки, и постоянный страх, порожденный полной неизвестностью на протяжении пятнадцати лет, страх, который сделал их уязвимыми.

Она вспомнила о страшном гневе Жоффрея и о его поступке нынче утром, когда он преподнес ей этот великолепный подарок, испанские пистолеты, теперь лежащие на столе в открытом футляре. Как страстно он сжал тогда ее в своих объятиях!

Но тут сообщили о том, что пожаловала герцогиня де Модрибур, попечительница Королевских дочерей[1].

Пришлось отправиться ей навстречу и позаботиться о несчастной, которой стало дурно на берегу.

Всю вторую половину дня Анжелика пыталась привести герцогиню в чувство. Теперь бедняжка чувствовала себя лучше и вот уже час спокойно лежала в своей широкой постели. Анжелика отослала фрейлин, потому что отчаяние, которое они выражали при виде своей госпожи, могло потревожить целительный покой. Но теперь она сожалела о том, что не может отлучиться. Жоффрей не заглянул проведать ее, не передал никакой весточки, и Анжелике захотелось увидеть его.

Еще она сожалела, что в порыве сострадания приказала перенести попечительницу в их покои в форте.

«Следовало бы попросить госпожу Маниго приютить ее. Или госпожу Каррер? Кажется, над трактиром устроено несколько комнат для приезжих господ офицеров. Хотя там не слишком удобно и довольно шумно. А эта бедняжка нуждалась в тщательном уходе. Я опасалась, что она никогда не выйдет из своего странного изнеможения».

Она вернулась к постели. Но почему-то ее взор избегал останавливаться на лице спящей среди кружевных подушек женщины.

Несмелая хрупкая красота этого юного лица вызывала какое-то болезненное ощущение.

«Почему я представляла себе герцогиню де Модрибур толстой старухой, вроде ее дуэньи Петрониллы Дамур? – размышляла Анжелика. – Это похоже на дурную шутку».

Видимо, госпожа Каррер, которая помогала Анжелике раздевать герцогиню де Модрибур, тоже пребывала в замешательстве от божественного тела попечительницы. Анжелика услышала, как та что-то невнятно бормочет, покачивая головой в ла-рошельском чепце.

Однако и она, и госпожа де Пейрак, будучи дамами Нового Света, привычными к самым неожиданным ситуациям, хранили молчание. За последние несколько дней они всякого повидали! Невозможно все время поражаться и воздевать руки к небу. Глядя на одежду жертвы кораблекрушения, ее юбку из желтого атласа, зеленовато-синее верхнее платье, красный шейный платок и лазоревый лиф, госпожа Каррер только позволила себе прошептать:

– Вы только гляньте на ее оперение! Не женщина, а настоящий попугай.

– Быть может, это новая парижская мода? – предположила Анжелика. – Госпожа де Монтеспан, царившая там, когда я оставила двор, обожала яркие цвета.

– Возможно, но для деловой дамы, каковой, как говорят, она является…

Юбки и верхнее платье были порваны и испачканы. Госпожа Каррер унесла их, чтобы выстирать и починить.

Ярко-алое пятно брошенных на пол возле кровати красных чулок с золотыми стрелками привлекло внимание котенка. Спрыгнув с колен Анжелики, он присмотрелся к подозрительной вещи и по-хозяйски свернулся на ней клубком.

– Ну уж нет, миленький, тебе тут лежать нельзя, – запротестовала Анжелика.

Она снова опустилась на колени рядом с котенком, и ей с трудом удалось внушить ему, что нежное шелковое ложе не предназначено для больного зверька с сероватой шерсткой. Наконец, когда она, взяв котенка на руки, пристроила его на уголке стеганого одеяла, он смирился с заменой, глядя на нее своими раскосыми полузакрытыми глазками и словно говоря: «Раз уж ты заботишься обо мне, осознаешь мое значение и переживаешь за меня, я не стану претендовать на эти красные чулки».

Анжелика подняла изящную вещицу с пола и мечтательно погладила шелковистую ткань…

– Я купила их в Париже, – послышалось в опочивальне, – у галантерейщика Бернена. Вы знаете галантерейную лавку Бернена, в галерее дворца?