Читать книгу Пластмассовый космонавт - Антон Павлович Кротков - Страница 15

В прежние, более жёсткие времена Галилея Ненашева просто уничтожили бы физически. Не посмотрели бы на то, что академик, лауреат и кавалер высоких орденов – просто «пришили» бы слишком свободному в своих мыслях и высказываниях учёному печально-знаменитую 58-ю статью «антисоветская деятельность» за критику партии и высокого начальства, а труп «врага народа» сбросили в расстрельный ров.

Но со времён Сталина нравы всё-таки заметно смягчились, и потому расправляться с неугодными стали тоньше. Блистательного учёного, влюблённого в науку и в своих сотрудников, автора признанных профессиональным сообществом научных трудов просто объявили свихнувшимся. Якобы, на почве многолетнего умственного сверхнапряжения и сопутствующего ему алкоголизма у академика возникли серьёзные проблемы с головой. С диагнозом «вялотекущая шизофрения» Ненашева выкинули из научной и общественной жизни, изолировав от мира на подмосковной даче, словно в тюремной камере пожизненного заключения.

Решив навестить подневольного затворника, Беркут готовился встретить сломленного жизнью человека с погасшим взглядом, ведь именно таким его описал генеральный конструктор Михаил Буров. «Хорошо хоть учитывая прежние заслуги его в «жёлтый дом» не упекли и смирительную рубашку не надели, – помнится сказал Буров при их недавней встрече. – Но видел бы ты, Павел, каким он стал! Совершенно другой человек – погасший». Поэтому Беркуту представлялся сломленный, больной человек. Почему-то в кресле-каталке. Со склонённой на бок лысой головой, с нелепо топорщащимися остатками седых волос, с рыжеватой старомодной трясущейся бородой, ко всему безучастный, немощный старец.

Отпустив такси в начале нужной улицы, визитёр решил немного пройтись. Приближаясь к нужному дому, он услышал, как кто-то громко напевает песенку из популярного мультфильма. А через десяток шагов увидел и самого хозяина дачи: стоя высоко от земли на приставленной к стене дома лестнице, тот вешал на окно новенький наличник, украшенный красивой резьбой.

– Хорошее хобби, – начал разговор гость.

Хозяин на лестнице повернулся, внимательно глянул на него со своей верхотуры, и ответил, словно соседу или знакомому:

– Это всё, – дачник повёл рукой вокруг (по всему приусадебному участку были расставлены деревянные скульптуры сказочных героев), – чтобы не свихнуться с ума от безделья.

С первого взгляда было видно, что здесь живёт неугомонный, бодрый духом «молодой-пожилой» человек, которому не сидится без дела: от самой калитки до конька крыши дома, на котором красовалась забавная фигурка сказочного петушка из знаменитой Пушкинской сказки, многое тут радовало глаз талантливой задумкой и мастерским исполнением.

– А ещё скажу вам по секрету, – продолжал хозяин, – есть у меня шкурный интерес, – чтобы внуки почаще приезжали, им вся эта моя самодельщина жутко нравиться.

– Здравствуйте, я Павел Беркут.

– Могли бы и не представляться, я вас и так узнал. Свежие газеты мне не запрещено получать. Ну, проходите же, чего там встали! Извините, сейчас я закончу. А пока, будьте любезны, подайте мне пару гвоздей вон из того ящика.

…Наконец наличник был установлен, и они, как полагается при встрече, пожали руки. Хозяин оказался настоящий атлет для своего почтенного возраста. Поджарый, энергичный, на удивление моложаво выглядящий. Ненашев совсем не производил того тягостного впечатления, на которое Беркут настроился. Спокойное, полное внутреннего достоинства выражение его интеллектуального лица, приятная манера говорить, благожелательный, внимательный взгляд, с первых же минут общения вызывали чувство симпатии к этому человеку. Правда, из-за затворнического образа жизни, опальный академик видать махнул рукой на собственную внешность, отчего растрёпанные волосы его, видимо, уже несколько дней не встречались с гребнем.

Ненашев пригласил гостя пройти в дом. Участок занимал целый гектар и был получен Ненашевым в подарок от правительства за успешный запуск научного биологического спутника – ещё в те времена, когда академик считался одним из главных светил космической науки.

Сама дача была двухэтажной, довольно просторная по площади, но построенная в основном из дерева. Её изюминкой была открытая терраса на втором этаже, откуда можно было обозревать окрестности за вечерним чаем. На эту террасу, увитую диким виноградом, они и прошли. Хозяин усадил гостя в плетёное венское кресло, а сам, кликнув помощницу, куда-то удалился.

С террасы открывался чудесный вид на неспешно несущую свои воды реку, которая делала крутой поворот у песчаного обрыва с вековыми соснами. Совсем как на знаменитых пейзажах Поленова. До Оки отсюда было километра полтора, но запах речной свежести чувствовался очень отчётливо.

Появившаяся на террасе женщина – родственница или просто соседка по даче – принялась радостно хлопотать, собирая угощение к чаю. Вскоре вернулся и хозяин, неся в брезентовых рукавицах вёдерный самовар. Старинный купеческий самовар дымился и сипло пыхтел, словно паровоз.

Накрыв стол и пожелав им приятного разговора, помощница хозяина оставила мужчин наедине.

– Вы не подумайте, я тут не только этими столярными пустяками балуюсь, – будто оправдываясь, заверил Ненашев, и стал показывать гостю чертежи из принесённой с собой толстой кожаной папки.

С хохолком наспех прибранных волос и горящим восторженным взглядом истинного жреца науки он увлечённо рассказывал о своих инженерных задумках.

Затем разговор плавно перешёл на общее состояние дел в космической науке и технике. Говорить об этой спокойно, без душевной боли, пострадавший за правду учёный не мог:

– Наши проблемы начались задолго до недавних неудач с автоматическими лунными разведчиками серии «Зонд», и нынешних взрывов ракетоносителей «Союз». Ещё в 1961 году. В тот год в космос полетел Юрий Гагарин. Этот полёт стал высшим, но в определённой степени последним великим достижением советской науки. После него стали появляться первые признаки предстоящего упадка почти во всех отраслях, в том числе и в космической. Потом умер Королёв… Меня иногда спрашивают, если бы был жив Сергей Павлович, смог бы он, с его авторитетом, противостоять процессам развала отрасли. Не знаю…вероятно. Но даже ему, с его поддержкой на уровне ЦК, стало бы невероятно трудно работать.

– Поэтому-то я приехал, – сказал Павел.

Ненашев что-то записал в блокнот, хитро улыбаясь:

– Шифрую кое-какие мысли, чтобы «кураторы» не догадались, о чём я думаю и разговариваю.

Павел заговорил о том, что привело его сюда:

– Проблемы с «Союзами» грозят тем, что под нож могут пустить королёвский лунный носитель H1, и он разделит печальную судьбу другого гениального проекта – супербомбардировщика, стратегического ракетоносца Т4. Так получилось, что я принимал участие в испытании мясищевской «сотки» и могу подтвердить: самолёт был гениальный. Американцы назвали его «убийцей авианосцев» и были близки к панике, ибо массовое появление таких машин в спорных районах мирового океана могло изменить весь паритет сил. Но оба прототипа реактивного бомбардировщика-ракетоносца под каким-то идиотским предлогом отправили на слом, а программу закрыли. Теперь та же участь может постичь наследие Королёва.

– А вы боец! Удивительно, но именно таким я вас себе и представлял, – хозяин дома одобрительно смотрел на гостя, по-детски хлопая пушистыми ресницами. – Но чего вы ждёте именно от меня?

Павел стал объяснять:

– Вы активно работали с Королёвым, в том числе над пилотируемым лунным проектом. Поэтому я тут.

Галилей Ненашев задумчиво молчал и слушал, и Беркут продолжил:

– У приемника Королёва, нового генерального конструктора Михаила Бурова пока нет такого авторитета, чтобы противостоять объединившейся против него «старой гвардии» во главе с Чаломеевым и Глушаковым. А ваш авторитет среди специалистов всё ещё очень высок. Люди знают истинную цену позорному клейму, которое вам пытаются приклеить. Поэтому, если возникнет серьёзное обсуждение на высшем уровне вопроса: «чей проект закрыть, а на каком полностью сосредоточить все ресурсы и усилия», то ваше слово, пусть даже неофициальное, будет иметь вес на уровне экспертного заключения.

– То, что вы говорите, мне безусловно отрадно слышать. И всё же пока я ещё не готов ввязываться в решительную схватку, – развёл руками Ненашев. – Ещё рано…Корни нынешних проблем находятся гораздо глубже, чем вы можете видеть. Я же это давно понял, но вначале держал свои мысли при себе. Я видел, как много неправильных решений принимается в угоду сиюминутным карьерным интересам и в ущерб делу. Как много небрежностей допускается при подготовке новых проектов. Но до поры всё как-то обходилось. Это была лишь внутренняя тревога, но потом стали случаться аварии. Их становилось всё больше. И недавние взрывы «Союзов», и крушение нашей автоматической межпланетной станции АМС «Луна-8», которая разбилась о поверхность Луны при попытке совершить посадку, явно не закроют печальный список аварий и катастроф…

Наконец, наступил момент, когда дальше молчать было бы безнравственно и даже преступно. Хотя и поётся у Галича «Промолчи – попадёшь в первачи», но я больше молчать не мог. И стал везде высказывать свои опасения. Один раз даже на заседании Политбюро рассказал о бардаке в нашей науке и на производстве. Мои выступления многих стали раздражать. На меня многие обозлились. Даже некоторые мои ученики и коллеги упрекали меня в непатриотизме, слишком болезненным для многих оказался ожог, неутешительными выводы, к которым я пришёл.

А однажды, в министерстве общего машиностроения произнесённая мною критика вызвала исключительную бурю. Бурю негодования. Особенно у министра Рогозьева, который просто чуть ли не ногами топал на меня, когда орал мне в лицо, что я давно оторвался от жизни, занимаясь своей теоретической наукой, что я плохой инженер и скверный руководитель и мне не место в отрасли. За мной закрепилась репутация «проблемного учёного». Сперва меня не выбрали в научно-технический совет родного института. Дважды «прокатили» с выдвижением на звание героя социалистического труда. А потом уволили с формулировкой, о которой мне и говорить стыдно…

…За разговором два часа пролетели незаметно. Посетителю пора было возвращаться в Москву. Ненашев вызвался проводить его до электрички. Уже вечерело. Тени от деревьев удлинились. Вокруг соседского дома висело, зацепившись за ветви огромных елей, серое облако дыма. Оттуда пахло хвойными дровами, вероятно сосед академика затопил себе баньку. Павел тоже был бы сейчас не прочь попариться, скинуть напряжение, продолжить интересный разговор за чашкой ароматного чая. Но благодушное настроение вмиг сняло с него как рукой, стоило космонавту заметить двоих, что маячили у них за спиной метрах в ста пятидесяти. Оказалось, опальный академик уже привык, что стоит ему выйти из калитки, как следом увязывается хвост из комитетчиков. А вот гостю такая опека была в новинку, и Беркут ещё пару раз оглянулся на чекистских филёров.

Ненашев это заметил и произнёс сочувственно:

– Видите, напрасно вы приехали. Я персона нон-грата в нашей отрасли. У вас могут возникнуть неприятности, если о вашем визите узнают.

– Ничего, я не из пугливых.

– А знаете после чего они признали меня сумасшедшим? – не понижая голоса, спокойно кивнул себе за плечо Ненашев. – Для этого оказалось достаточно всего трёх предложений. Стоило мне в одном разговоре вслух предположить, что есть влиятельные люди, готовые заключить с американцами тайную сделку, чтобы сдать им лунную гонку в обмен на разные экономические и прочие уступки, как уже на следующий день за мной приехала «психиатричка».

Павел подумал, что ослышался. Он даже остановился, чтобы уточнить:

– Простите, вы сказали, что кто-то в руководстве страны решил сделать лунную гонку договорной игрой?

Глаза учёного вдруг лихорадочным заблестели, словно и впрямь перед Павлом стоял безумец, умеющий лишь прикидываться нормальным.

– Поверьте, я знаю, о чём говорю! – будто торопясь высказаться прежде чем ему заткнут рот, заговорил он. – Есть влиятельные силы вплоть до Политбюро, которые склоняются к тому, чтобы превратить советскую лунную программу в разменную монету внешней политики. Они решили это за всех нас. Там наверху появилось немало циничных прагматиков. Этакий новый тип номенклатурщиков-дельцов, для которых гораздо важнее их личные и групповые интересы, чем престиж великой державы, продав который по сходной цене, можно отлично заработать. У меня собраны прямые улики, которые я вскоре намерен обнародовать.

Для человека, далёкого от политики, это звучало слишком фантастично. Беркуту трудно было поверить в реальность такой «космической сделки». И тогда Ненашев привёл несколько аргументов:

– Гагарин и Королёв явно мешали этой тайной торговле. А теперь судите сами: вскоре после смерти Королёва, когда наша космическая программа ещё по инерции продолжала более-менее успешно развиваться, а у американцев дела напротив шли не шатко-не валко, они вдруг предложили новому руководству СССР чисто пиар-проект «Союз-Аполлон», позволяющий им впервые внедриться в полностью закрытую для иностранцев советскую космическую отрасль. Программа подразумевает, что американцы в течении 8 лет смогут совершенно свободно посещать наши режимные объекты, а наши ведущие учёные и чиновники тоже будут ездить в Штаты, «обмениваться опытом». А теперь внимание! Через два месяца после подписания странного соглашения о программе «Союз-Аполлон» и сразу после первого из целой серии аварийных пусков беспилотных лунных «Зондов» вдруг «совершенно случайно» гибнет Гагарин. А ведь вам лучше меня известно, что он возглавлял «лунный» отряд космонавтов, созданный Королёвым под свою программу. И именно Гагарин, с его огромным авторитетом у власти и в народе, мог сорвать скрытый саботаж лунной программы.

После гибели Гагарина, обращение космонавтов в ЦК уже не будет иметь такого веса, который мог ему придать первый космонавт Планеты. Сразу после его смерти у «наводчиков мостов» с Западом появился железный аргумент против крайне рискованных пилотируемых пусков к Луне: героев, мол, надо беречь. Ведь именно под этим предлогом вам, Павел, не так давно было отказано на уровне ЦК в праве рискнуть собой ради престижа страны и отправиться к Луне на «сыроватом» «Зонде»! А если сейчас на недоведённом до ума «Союзе» погибнет экипаж, то этот аргумент может окончательно восторжествовать. И мы фактически утратим лидерство в Космосе!

– Вы знаете этих предателей? – напрямик спросил не терпящий намёков и недосказанности Беркут.

Галилей Ненашев зыркнул в сторону шпиков и торопливо прошептал:

– Там разные люди. Кого-то купили загранкомандировками, прочими «бонусами». Но есть и идейные – экономисты, политологи, дипломаты, крупные кремлёвские функционеры, журналисты, – которые искренне считают, что, слив космической программы американцам приведёт к разрядке в международных отношениях и к большим выгодам для нашей буксующей экономики… Но по вашему лицу я вижу, что вы всё-таки не склонны мне верить.

Действительно, если в начале их разговора в словах академика присутствовала алмазная логика и блеск живого гения, то под конец их встречи у Беркута закрались серьёзные сомнения, а так ли уж неправы ли те, кто усомнился в здравости его ума?

– Извините, но я не могу представить, что Гагарина сознательно «убрали». Ведь его все любили… И как лётчик-испытатель, я всё же склонен считать, что там была «обычная» авиакатастрофа, от которой, к сожалению, никто не застрахован в нашей профессии. Да и кто бы мог подстроить гибель Гагарина и Серёгина в том роковом для них полёте?

– Исполнитель? – лицо бывшего академика исказила улыбка безумца. И он опять кивнул на наблюдателей у них на хвосте: – Неограниченный доступ ко всем нашим ракетам, равно как и к самолёту Гагарин, имело известное нам ведомство – КГБ! Роль которого очевидна, хотя и пока недоказуема. Им необязательно было устраивать классическую диверсию. Выражаясь вашим авиационным языком, самолёт с Гагариным и Серёгиным мог «случайно» попасть «в сложную авиационную ситуацию»… Да поймите же! – вдруг раздражённо вскричал академик. – В какой-то момент он стал для них опасен! Потому что стал тяготиться отведённой ему ролью этакого послушного улыбчивого простака, которым удобно управлять. Гагарин стал позволять себе думать и озвучивать собственные, несогласованные с кукловодами, мысли! Наверное, вы слышали эту историю, как на съезде ВЛКСМ Гагарин вдруг стал с трибуны возмущаться сносом храма Христа Спасителя, на строительство которого некогда всем миром собирали по народной копеечке. И это фактически в разгар очередной антирелигиозной компании! Говорят, были и другие скандальные инциденты с его участием, которые постарались засекретить. Его реально стали бояться…Потому что многие люди могли увидеть в нём вождя.

В подтверждение своих слов академик привёл историю, которая, правда, больше напоминала красивую легенду:

– Я понимаю, что трудно поверить, что в нашей жизни могут случаться такие вещи, поэтому не стану утверждать, что произошла она именно с Гагариным. В связи с ней называют и фамилию очень популярного в народе поэта-песенника Никиты Архипова. Но в конце концов, это не так уж и важно, ведь эти двое в чём-то равнозначны: оба воплощают русский характер, оба не бояться говорить правду властям, и оба бесконечно любимы народом… Так вот, рассказывают, что однажды Гагарин с другом отдыхали в творческом пансионате. Дело было зимой, вроде бы под Солнечногорском. После выступления Юра и его приятель сели в машину и выехали на дорогу. Но решили остановиться, чтобы полюбоваться на поразительную ночь. Вышли из машины. Луна осветила всё чудным светом – замёрзшее озеро, опушку леса. Тишина поразительная, всё засыпано снегом. Мороз градусов тридцать пять. Снег бесшумно падает… Мне эту историю через третьи руки рассказывали, но с поразительными деталями, – пояснил рассказчик. – И вдруг видят они вдали появилось какое-то движущееся странное облачко. Потом раздался усиленный морозом и тишиной топот солдатских сапог. Подбегает к ним мужик лет тридцати, по пояс голый, весь в боевых шрамах и наколках, в руках гимнастёрка, ремень и бушлат. Смотрит Гагарину в глаза, и хотя ночь, и все одеты по зимнему, сразу узнаёт его. «Меня ребята послали в самоволку к тебе. Мы курсанты курсов «Выстрел», только скажи, и мы всё сделаем как скажешь». И опустился на колени. Взял Гагарина за руку и поцеловал. Поднялся, и не прощаясь, побежал обратно почти 40 километров.

«Выстрел» – это высшие офицерские курсы, фактически школа отборных головорезов. Беркута эта история потрясла, как в своё время и Ненашева. Правда были и сомнения. Уж слишком красиво и пафостно, – полуобнажённый посланец воинского братства, коленопреклонение, поцелуй руки, – словно из рыцарского романа. Или из жития святых… И если уж на то пошло, то гораздо легче представить, что этот парень целует руку поэту-музыканту, чьи стихи заставляли пускать скупую мужскую слезу даже матёрых лихих рубак и прожжённых воровок. При всём, при этом, было в рассказе что-то очень мощное и подлинное… И если допустить, что история в действительности имела место быть, то её герой, – кем бы он ни был, – и в самом деле крайне опасен для власть имущих, и они должны смертельно бояться такого человека!

Какое-то время академик и космонавт шли молча. Свою шляпу Ненашев вначале нёс под мышкой и в таком «изжёванном» виде теперь водрузил себе на голову.

Вдали показались огни станции. Чувствовалось, что дачному затворнику не дают покоя мысли о судьбе дела, которому он отдал лучшие годы жизни. Он с грустью предрёк:

– Вот помяните ещё мои слова, когда неожиданные вмешательства мощных сил вплоть до ЦК станут не подгонять лунную программу, а наоборот – в самые ключевые моменты тормозить её, фактически пропуская американцев вперёд. Внезапно начнут происходить странные вещи, например, закрываться ключевые разработки фактически на стадии запуска в производство. И боюсь, что прежде всего обречён королёвский лунный носитель H1. Мне особенно горько об этом говорить, ведь я тоже был причастен к созданию этого красивого проекта. Но боюсь, что тут уж ничего не поделаешь. На поверхности всё пока выглядит более-менее благополучным: пресса на все лады трубит об успехах отечественной космонавтики, которая якобы легко обставляет американцев в ходе подготовки экспедиции на Луну. Но в тёмных глубинах уже запущены необратимые процессы. Началась фатальная игра влиятельной группировки в поддавки, когда в ходе «диалога двух систем во имя мирного существования» делается всё, чтобы ключевые ходы делались нами с опозданием. Или неверно. Либо вообще не делались. В обмен на экономические и политические подачки они принесут в жертву будущее страны.

Павел мрачно слушал, но вопросов больше не задавал. Ненашев истолковал это однозначно и с грустью вздохнул:

– Вот и у вас, похоже сложилось обо мне превратное мнение. Меня ведь выставляют этакой белой вороной, сумасшедшим.

Беркут прямо глядя ему в глаза признался:

– Не стану врать, что поверил всему, что вы мне сказали. Пока это кажется мне очень странным. Ведь вас тоже могли намеренно ввести в заблуждение те, кому выгодно окончательно скомпрометировать ваше доброе имя, уничтожить вашу репутацию.

Лицо академика потемнело, в углах губ залегли складки печали, щёки безвольно провисли; в больших, голубых глазах неисправимого романтика появилась выражение затравленности и боли.

– Поверьте, это невозможно, – заговорил он глухим голосом. – Они итак уже сделали со мной самое страшное – лишили себя. Человеку крайне важно знать, что он представляет собой в общественном и профессиональном смыслах. Вот вы знаете, что вы космонавт и Герой. И я был определённой величиной в науке. А сейчас я – никто… Они лишили меня лица, голоса, чести, а по сути убили. В социальном смысле, конечно. То есть, биологическая жизнь моего тела ещё продолжается, но духовно и социально я мёртв. Поэтому могу так смело говорить, ведь мне уже нечего бояться. А с вами я откровенен, потому что знаю, что слово «честь офицера» для вас – не пустой звук.

Оказывается, до изгнанника дошла недавняя история, когда Беркут отказался ставить свою подпись от лица всех космонавтов под открытым письмом видных деятелей советской науки и культуры с требованием примерно наказать группу молодых писателей и художников, посмевших начать полуподпольно издавать собственный литературно-художественный журнал. Беркуту такой отказ мог дорого обойтись, но Павел сумел прикинуться этаким наивным дурачком, дескать, он бы и рад, но, к сожалению, в искусстве не бельмес не понимает. В конце концов начальники плюнули и отстали от него. Но для Ненашева этот был настоящий поступок, на который не многие бы отважились.

– Вы порядочный человек. И говорят, что пока ещё вы главный кандидат на должность командира лунной экспедиции, так попробуйте бороться за свой корабль! – посоветовал Ненашев. – Из того, что мне говорили о вас, я сделал вывод, что вам свойственна принципиальность, решительность в действиях, бесстрашие перед лицом судьбы, та напряжённая и особая страсть, присущая истинному исследователю.

Павел и рад был бы заверить почтенного старика в готовности отстоять их общее дело, но кривить душой не умел, и потому откровенно признался, что не так уж много и может:

– Ещё недавно в космос отправляли морских свинок, собачек и обезьянок. Руководство смотрит на нас космонавтов примерно так же. В нас часто видят тех же мартышек, в лучшем случае обученных простейшим командам шимпанзе. Так что от моего слова, к сожалению, не так уж многое зависит.

– Но кто-то же должен лечь «трупом» против их разлагающей философии! – возмутился опальный академик. – Меня в дрожь бросает, когда я думаю об экипаже, которому предстоит скоро лететь на этом скопище технических недоделок «Союзе»! Лучше бы вы отказались. Может такой ваш решительный демарш и заставит кое-кого наверху обратить внимание на то, что твориться. Конечно, с вами могут поступить так же, как и со мной. Зато ваша семья, ваши дети, не потеряют из-за чьей-то глупости или подлости отца и мужа. Вы мне кажитесь человеком смелым и прямым, который может пойти наперекор системе. В самой сложной ситуации.

Любому бы польстили такие слова, тем более из уст такого человека, но Павел не слишком обманывался на собственный счёт. Ведь практически никто не застрахован от низости и подлости, поставь его в жёсткие условия выбора.

– Когда-то я служил простым лётчиком на дальнем Востоке… – вдруг вспомнилось ему, и он поделился воспоминанием с опальным академиком. – Так вот, однажды дежурное звено истребителей было поднято в небо по тревоге на перехват вторгшегося в наше воздушное пространство самолёта-нарушителя. Когда мой друг-однополчанин приблизился вплотную, то понял, что перед ним не воздушный шпион, а заблудившийся пассажирский лайнер. Он доложил об этом на землю. Но получил приказ открыть огонь. Сослуживец видел лица пассажиров в иллюминаторах, там были женщины и дети…и всё-таки нажал на гашетку авиационной пушки. Через несколько минут добил падающий в океан «Боинг» ракетой. И как-то жил с этим потом … Порой я думаю о том, как бы сам поступил, ведь в тот день могло быть моё дежурство…

Они стали переходить бегущий по извилистому оврагу в густых папоротниках ручей и остановились на середине деревянного мостика. Галилей Ненашев почти с отвращением оглядел окружающую идиллию – с кувшинками и плакучей ивой у воды, пастуха, ведущего с полей стадо коров, – и дёрнул шеей, словно желая ослабить невидимую удавку:

– На самом деле вся эта дачная жизнь – лишь попытка выжить, чтобы не умереть от отсутствия воздуха. Вы понимаете, о чём я? Настоящая работа – и есть тот воздух, которым мы дышим. Хотя у меня всё чаще появляется такое чувство, что я уже умер… Вы, как лётчик, конечно, знаете, что при разгерметизации кабины на большой высоте человек погибает мучительной смертью от перепада давления, вот и со мной то же самое…

Тут академик отвлёкся от собственных переживаний и внимательно поглядел на Беркута, словно что-то вдруг разглядев в нём:

– А вот вы выглядите человеком, принявшем для себя важное и очень непростое решение. Такое впечатление, что для вас окончательно стал складываться узор судьбы.

Павел чуть улыбнулся и похлопал ладонью по перилам моста:

– Да, я почти перешёл свой Рубикон.

– Только берегитесь, чтобы они и вас не объявили сумасшедшим, – зачем-то предупредил Ненашев, всматриваясь в него немигающим взглядом фанатика. Затем, помолчав, загадочно произнёс с выражением лёгкой отрешённости глядя куда-то вдаль:

– Что же касается меня, то пускай они думают, что сломали меня. Для них я обычный городской сумасшедший, потому что они не понимают… – Бывший академик вдруг ушёл в себя. Стоял, покачиваясь, глаза полуприкрыты, губы что-то шепчут. – Голос сказал мне, что я призван, – открыв глаза, серьёзно сообщил Ненашев.