Читать книгу Пластмассовый космонавт - Антон Павлович Кротков - Страница 3

По пути супруги решили заехать в гости к шурину, который жил в сталинской высотке на Кудринской площади напротив зоопарка. Не так давно Всеволод Феликсович Донцов овдовел, и Вика взяла за правило не реже раза в неделю навещать престарелого отца. Тем более сегодня и повод есть – у тестя вышел новый роман в крупном издательстве, и он пригласил дочерей с зятьями на праздничный обед.

Эту трёхкомнатную квартиру отец Вики получил в качестве «бонуса» к Сталинской премии первой степени за свой роман «Великий путь». Первые несколько месяцев после переезда в Москву Беркут прожил у родителей жены, и атмосфера роскоши поразила его, – тогда простого парня из провинции. Это был культурный шок. Огромная квартира в элитном доме с мраморными холлами на каждом этаже, прислуга… На завтрак подавали красную и чёрную икру, на обед – ветчину со слезой, на ужин – копчёного сига. Причём к столу было принято выходить одетым по особому коду. Два раза в неделю Донцов привык ужинать в ресторане и приглашал с собой домочадцев. Посещали они только самые дорогие заведения и каждый раз оставляли приличную сумму, включавшую в себя обязательные чаевые метрдотелю, официантам, даже гардеробщику и швейцару на входе…

Успешный литератор, автор многотомных соцреалистических «опупей», Донцов легко мог позволить себе такую жизнь, ибо с молодости был обласкан властью и признан официальной критикой. Лет семь назад признанный литературный корифей возглавил писательскую организацию Москвы.

Стареющий, но всё ещё энергичный классик встретил их в шлафроке из парчи с бархатными отворотами – нечто среднем между домашним халатом и сюртуком. «Антикварный» шлафрок был надет поверх домашней байховой рубашки в крупную клетку и перетянут в поясе шёлковым шнуром с кистями. В нём отец Вики напоминал гоголевского барина-помещика. На безымянном пальце его средней руки сверкал массивный золотой перстень с монограммой. Наверняка вещь была старинной, возможно даже фамильной, принадлежащей какому-нибудь князю или графу, ибо обычной «цацкой» из ювелирного магазина этот «барин» свою драгоценную персону украшать не стал бы.

В прихожей старик обнял Павла, словно сына. У них действительно сложились тёплые отношения. Тесть его уважал, даже гордился, что у младшей дочки такой знаменитый и успешный супруг. Не то, что у его старшей дочери Эры! Та выскочила замуж за простого художника без имени. «Не муж, а недоразумение одно! Денег зарабатывает с гулькин нос. Даже в Союз художников мне пришлось его проталкивать» – неприязненно говорил о беспутном родственничке номенклатурный деятель, фактически по своей должности являющийся генералом от литературы.

А вот Павлу муж Викиной сестры Эры Пётр был напротив симпатичен, поэтому он с вежливым видом пропустил мимо ушей традиционное брюзжание в его адрес со стороны хозяина дома, лишь выразил удивление в связи с отсутствием свояков.

– Да вот заехали утром всего на часок, – пренебрежительно скривил бледные морщинистые губы хозяин, – поздравили наспех, да и укатили. Сказывали, что у них якобы важные дела ещё сегодня. Да и шут с ними! Не велика честь. Спасибо хоть мальчишку мне оставили. Главное – Юрка со мной.

Единственное, что отчасти применяло старика Донцова с существованием такого нелепого зятя, как Пётр, был внук, в котором старик души не чаял: готов был часами возиться с девятилетним мальчуганом – играть с ним во все его игры, читать ему детские книжки. Более заботливого и внимательного дедушки ещё было поискать.

Павел тоже любил мальчишку, но не сюсюкался с ним, а держался на равных, и Юрке это нравилось. Вот и теперь они поздоровались, как взрослые:

– Юрию Петровичу привет! – Беркут осторожно сжал в своей ладони маленькую детскую ручку и едва сдержал улыбку, когда девятилетний приятель с важным видом потряс ему руку и «солидным баском» ответил:

– Привет, дядь Паш!

– Как жизнь?

– Порядок жизнь! Ты обещал меня с собой на аэродром взять – в кабине военного истребителя посидеть, – напомнил мальчуган, картавя и старательно изображая взрослую суровость.

– Помню, брат, что обещал.

Павел присел перед маленьким приятелем – так, чтобы их лица оказались вровень, – ласково взял мальчишку за плечи, несколько секунд разглядывал: крепенький, лобастый, со светлыми волосиками и не по возрасту серьёзным взглядом – этакий маленький мужичок.

– Вон ты какой вымахал за то время, что мы не виделись, Юрий Петрович! Точно будешь лётчиком, а потом и до космонавта дорастёшь. Только тут, брат, понимаешь ли какое дело… В общем, пока придётся отложить все запланированные нами полёты. У меня сейчас очень много работы, всё время расписано буквально поминутно. Но ты знай, я своё слово помню и как только появиться возможность, сразу дам тебе знать… Ну, чего приуныл? В нашей профессии без умения ждать и терпеть ничего не добьёшься. Знаешь, иногда неделями приходиться сидеть на аэродроме без дела в ожидании лётной погоды. Поэтому, чтобы от скуки не свихнуться, лётчику и космонавту надо постоянно учиться. А у тебя как с этим делом?

– Нормально, – кисло ответил мальчуган.

– Что значит нормально, товарищ Гуськов? В школе больше не обижают? Делаешь, как я тебе советовал? Если кто-то начинает к тебе цепляться, сразу с ходу крутанись на сто восемьдесят градусов и врежь обидчику «изо всех стволов»! Чтобы в следующий раз не повадно было. Ну-ка, покажи, как я тебя учил.

Мальчишке не хватало настоящего мужского воспитания. Вечно погружённый в своё творчество отец даже не нашёл времени научить сына как правильно сжимать кулак для удара. А может Пётр и сам этого не умел.

– Давай, Юрка, сожми кулак. А теперь – бей! – Павел подставил ладонь, но удар получился слабенький.

– Э, брат, чего это ты сегодня такой вялый, каши что ли утром мало ел?

– Знаешь, дядь-Паш, я решил не отвечать хулиганам – с очень серьёзным видом ответил Юрка. – Чем я тогда буду лучше ябед и драчунов, если начну вести себя как они? Ты же сам говорил по телевизору, что настоящая сила – решать всё с помощью слов, а не кулаков.

Мужчина озадаченно почесал затылок и, немного растерявшись, осведомился:

– А про то, что добро тоже должно быть с кулаками, я там ничего не говорил?

Юрка отрицательно помотал головой, не сводя со своего кумира доверчивых глаз.

– Хм… Понимаешь, ли, брат Юрка, – мужчина положил ему руку на плечо, – телевизор ведь смотрят миллионы твоих ровесников. Согласись, неправильно было бы, если бы я призвал их всех решать всё по праву сильного.

– Понимаю, – как-то не слишком убедительно согласился с таким доводом мальчишка.

– Ну ладно, а книжки хотя бы читаешь, какие я тебе порекомендовал?

– Читаю – снова поскучнел мальчик.

– Вот и молодчина! Да не унывай ты, дружище! Аэродром от нас никуда не денется! А пока, как говорят в нашем деле: «учи матчасть!».

И всё же видя, что Юрка совсем скис, Беркут быстрым шагом направился в прихожую.

– Ты это куда намылился, Павлуша? – изумился заглянувший в прихожую тесть, когда обнаружил, что дорогой гость торопливо зашнуровывает обратно ботинки. – Только пришёл – и уже уходишь?!

– Надо, Всеволод Феликсович. Да я на десять минут – «слетаю» до машины и обратно, а не то племяш меня совсем в трепачи запишет.

Открыв машину, Павел взял свою старую офицерскую фуражку, которая пылилась за задним диваном. Но на обратном пути, ожидая прибытия лифта на площадке первого этажа, вдруг услышал тихий тоненький плач, который доносился из дворницкой под лестницей. Дверь была не заперта. Павел открыл её и увидел заплаканную простоволосую девчонку, совсем молоденькую. Беркуту хватило одного взгляда на пришибленное личико девчонки, чтобы с ходу начать её опекать: «Ну-ка рассказывайте барышня, что с вами стряслось».

Вначале незнакомая девчонка страшно испугалась появившегося в её служебной каморке незнакомого мужчины, но Беркуту быстро удалось её успокоить своим уверенным понимающим видом. Она же не сразу поняла и поверила своим глазам: в гражданском костюме перед ней стоял то ли Маршал Советского Союза, то ли другой знаменитый военный, имени которого она по простоте своей душевной не помнила. Лицо незнакомца вдруг показалось ей смутно знакомым и заслуживающем доверия, что девчонка стала рассказывать, что стряслось. История была банальная: юная провинциала из маленького сибирского городка мечтая стать новой Людмилой Гурченко приехала покорять столицу, но провалилась во все театральные ВУЗы. И чтобы с позором не возвращаться домой, устроилась по первому же объявлению на работу. Ещё на экзаменах она встретила какого-то столичного хлыща, от которого забеременела и в результате осталась одна. На понимание своих родителей бедняжка не рассчитывала. По её словам, такая она им дома не нужна. В общем, безнадёжная у неё получилась ситуация, хоть с моста в Москва-реку бросайся.

– Только спокойно, барышня, мы всё разрулим, – пообещал он. – Сейчас вам надо родить здорового ребёнка. А то что его отец сбежал, так этому радоваться надо. Главное сейчас малыш, а через пару годиков устроим вас в лучший театральный институт: у меня все ректоры в приятелях ходят, – пообещал он. Но так как совершеннолетнее дитя продолжало всхлипывать и недоверчиво хлопать на него васильковыми глазищами, пока он своим платком вытирал ей сопливый нос, то мужчина веско добавил:

– Прямо с этой минуты над вами, барышня, берут шефство советские ВВС. Знаете, что это такое?

Девчонка отрицательно замотала головой и тогда мужчина указал ей на золотые крылышки на своей старой офицерской фуражке, потом снял их и вручил в знак верности своего обещания. И столько было в его взгляде благородной мужественности, не показного рыцарства, душевной теплоты и доброй иронии, что девчонка наконец робко улыбнулась в ответ и крепко сжала ладонь, словно добрый ангел спустившийся с неба закрыл её своими крыльями…

Это было совершенно по-беркутовски – выйти «за сигаретами» и походя спасти или осчастливить кого-то, будь это потерявшийся щенок или бабуля, посеявшая кошелёк со всей своей пенсией.

Павлу очень хотелось поддержать попавшую в беду девчонку не только морально. Будь такая возможность, ей Богу, не задумываясь снял бы с груди золотую геройскую звезду и загнал какому-нибудь полуподпольному зубному технику, пусть наделает из неё коронок. Зато на сердце станет светло от того, что новый человек родился. Только не примет она от него денег: сразу видать, не так воспитана, хоть и сильно нуждается, а гордость не позволит.

Вернувшись в квартиру тестя, Беркут заглянул в комнату Юрки и увидел, как Вика, усадив мальчишку к себе на колени, ласково гладит его по мягким волосам и что-то тихо ему рассказывает. И столько при этом в лице жены появилось нерастраченной любви и одновременно тоски, что у Беркута защемило в груди. Лишённая радостей материнства, Вика в глубине души страдала от этого, и изредка это выходило у неё наружу. Но и взять детдомовского супруга категорически не желала. Каждый раз в ответ на его предложение усыновить или удочерить какого-нибудь несчастного малыша, Вероника со свойственной ей холодной злой иронией и прагматизмом резко отвечала, что не желает генетических экспериментов в их семье. Ведь никто не сможет им гарантировать, что порочная наследственность не проявит себя со временем в непонятно кем зачатом ребёнке, которому они отдадут всю свою любовь, а взамен могут получить настоящий ад, из которого не будет спасения. Ведь нельзя же назад вернуть подростка, словно взятый на прокат велосипед… Но главное, что карьера и работа для неё всегда стояли и будут стоять на первом месте.

– Куда ходил? – сразу став холодной и деловитой, спросила Вика, когда они вдвоём вышли в коридор.

– За своей старой фуражкой, ты же видела.

– А почему так долго?

– Хотел переставить машину на другое место, а мотор как назло никак не заводился.

– Вот она, – твоя ржавая развалюха! – торжествующе воскликнула жена. – Говорю тебе: эту рухлядь давно пора спихнуть куда-нибудь, а ты с ней до самой пенсии готов носиться, как со списанной торбой!.. Господи, я даже буду рада, если половину её убьёт трамваем, и нам придётся купить новую машину!..

За столом тесть стал ещё более говорлив – много рассказывал о своём новом романе. О том, что по решению Государственного комитета при Совете Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли книгу принял союзный трест «Госиздат» для массового распространения по всей стране. И вероятно роман будет выдвинут на Госпремию.

– Тема нужная и своевременная, особенно для молодёжи, – едва не урча от удовольствия, рассказывал писатель. – Не Мопассана же бесконечно переиздавать с Дюма! Чему эти пронафталиненные буржуазные писаки могут научить наших молодых людей, которые итак уже порядком заражены всякой их западной рок-музыкой, мелкой мещанской психологией, модой на иностранные тряпки. Так что всё правильно. И надеюсь, что скоро мне пойдут солидные потиражные отчисления, – старик Донцов радостно потирал холёные руки. – И знаешь что, зять, решил я вам с Вероникой сделать большой подарок с этого дела. Мне-то самому в моём возрасте уже немного надо… – Тут старик переменился в лице, хитро глянув на дочку с затем. – Хотя, знаете какое я тут на днях сделал открытие? В каждом человеке в старости, если он совсем не впал в маразм, как бы продолжают жить несколько личностей.

– О, поосторожней с этим, папа! – иронично предупредила Вика. – Недруги только этого и ждут, чтобы спихнуть тебя с должности.

– А ты не смейся, дочка, я хоть и старый чудак, однако не старый мудак, а это согласись две большие разницы. А насчёт недругов не бойся, в моём департаменте против хозяина ни одна шавка не посмеет голос поднять, я их во как всех держу!

Продемонстрировав крепко сжатый кулак, Донцов снова обратился к зятю:

– Так вот, я в себе чувствую присутствие того мальчугана, который когда-то очень давно носился с ватагой босоногих сорвиголов по окрестным дворам. И пылкого юношу, заглядывающегося на всех хорошеньких женщин и мечтающего осчастливить человечество. Чувствую в себе зрелого мужа, который бился за место под солнцем, чтобы утвердиться в этой жизни. И каждый из них требует к себе внимания.

– Отличный монолог-размышление от первого лица для новой книги, – похвалил Беркут.

– Диссоциативное расстройство идентичности, а проще говоря, раздвоение личности – так, по-моему, это называется в психиатрии, – с серьёзным лицом съязвила Вика.

– Вечно ты, дочка, надо мной насмешничаешь! – добродушно проворчал старик.

Беркут смотрел на эти старческие узловатые, в коричневых пигментных пятнах кисти родственника. Эти длинные крючковатые пальцы никогда не знали иной работы, кроме как стучать по клавишам печатной машинки. Причём руку в литературе «профессиональный стукач» начал набивать по другому ведомству. Во времена НЭПа их обладатель очень дальновидно сумел прислониться к власти, после чего пылкому юноше на всю оставшуюся жизнь было обеспечено место под солнцем, так что биться за него ему не пришлось. До того, как начать выстукивать на своём «Ундервуде» повести и романы, эти ловкие трепетные пальцы набивали сперва доносы, а потом протоколы допросов, когда их обладатель стал внештатным сотрудником, а потом и поступил на службу в органы госбезопасности.

Ведь в большую литературу отец Вики перешёл из ГПУ. Впрочем, ещё неизвестно, состоялся бы он в качестве писателя, если бы не огромная удача. Его, – тогда ещё никому неизвестного, лишь подающего робкие надежды сочинителя, – буквально за руку привёл в мир большой литературы один очень крупный литературный деятель той поры, близкий к самому Горькому и к наркому просвещения Луначарскому, а также к Троцкому и главному редактору «Известий» Бухарину, что могло со временем крайне печально отразиться на дальнейшей судьбе его юного протеже. Но когда в 1937 учителя и покровителя арестовали, Донцов (понимая, чем ему грозит их знакомство) тут же сам вызвался в качестве репортёра освещать процесс. Сидя в ложе для прессы Колонного Дома Союзов, «трепетный молодой человек с нежной душой» сталкивался взглядом с бывшим покровителем, которого ещё недавно называл отцом в литературе, добрым гением, и величал в своих публикациях не иначе, как «Золотым пером Советской литературы». Тот усмехался ему разбитым ртом, шевелил отбитым на допросах телом и демонстрировал свои длинные пальцы пианиста (до ареста его игрой восхищался сам Рихтер). Теперь эти пальцы опухли, расплющенные следователем в дверном проёме. Учитель даже призывно помахал молодому коллеге рукой и слегка похлопал по спинке скамьи. Звал к себе, присесть рядом по старой дружбе. Донцов тогда похолодел. И с ужасом думал, заметил ли кто-нибудь их «разговор». Уж он то знал повадки своих недавних коллег из ГПУ. Поэтому он очень старался в своих статьях заклеймить покровителя, чтобы никто не на миллиметр не усомнился в нём: «Этот омерзительнейший из людей, падаль человеческая <…> Лицемерный подлый наймит буржуазных разведок <…> Не пройдёт у него жалкая попытка изобразить из себя заблудшее в теоретических ошибках создание. Не удастся ему отделить себя от банды своих соучастников. Не удастся отвести от себя полную ответственность за ряд чудовищных преступлений. Не удастся умыть свои академические ручки. Эти аккуратные ручки в рабочей крови. Это руки убийцы. Расстрелять как бешенного пса!..». Потом Донцов ещё долго вспоминал этот приглашающий жест… И ждал ареста, но пронесло. Наверху оценили его рвение.

Сложный он был человек. С одной стороны, твердолобый чиновник и фанатичный ортодокс, не терпящий ни малейшего декадентства в искусстве и в жизни. И в то же время удивительной широты личных предпочтений сибарит. Вот и суп они хлебали из фарфоровых тарелок с вензелями князей Юсуповых их же дореволюционным столовым серебром (новых сервизов тесть не признавал – считал, что штампованная посуда не для него). Да и водку пили не из обычных рюмок, а из гранёных антикварных лафитников, и не абы какую, а элитарную «Посольскую», которая изготавливалась по спецзаказу только для нужд дипкорпуса и полностью поставлялась МИДу.

При этом в хозяйском кабинете, что располагался через коридор и налево, на видном месте висел портрет «железного Феликса». Вся эта мещанская страсть к элитарному антиквариату, дорогим сортам водки и икры, и одновременно с ней ортодоксальная верность идее «равенства и братства», прекрасно уживались в седой голове старого коммуниста.

– А пока, дорогой зятюшка, – благостно потянулся к нему рюмкой тесть, – давай-ка выпьем с тобой водки – за мой успех и за твой предстоящий полёт! А ну-ка, дочка, плесни супругу беленькой из графина. – Тесть повернулся к Вике. У него был скульптурный, «чётко прорезанный» профиль римского сенатора, старческая кожа лица изрезана глубокими резкими морщинами, похожими на сабельные шрамы. Правда под волевым подбородком провисли дряблые складки кожи. Зато ясный взгляд водянистых глаз пульсирует ещё нерастраченной страстью к жизни. Пепельные волосы, – сильно разбавленные благородной сединой, – спутаны, что лишь усиливает образ никогда не прекращающего своих исканий творца.

Старик был прекрасный артист, никогда не расстающийся с выгодным образом, ведь на Руси к писателю традиционно отношение особое. На самом деле литература всегда была для него лишь способом хорошо устроиться в жизни. А тех, кто этого не умел, он презирал. Вот и теперь снова завёл заезженную пластинку брюзжа в адрес другого зятя – и тем он ему не нравится, и этим:

– Говорил я Эрке, чтобы она не связывалась с этим свердловским лимитой! Ладно бы человек хотел нормально устроиться в жизни. Или хотя бы прислушивался к добрым советам знающих людей. Так ему, видишь ли, «противно вписываться в каноны соцреализма»! Он видите ли презирает конформизм и считает «что художник должен быть свободен и избегать сотрудничества с властью»! Дурак, ипохондрик патлатый! – старик в сердцах сердито стукнул массивной вилкой по краю тарелки. А через секунду вообще с раздражением отбросил от себя столовые приборы с княжескими вензелями. – Нашла себе антисоветчика, дура!

Вика стала утешать отца, говорить, что не стоит так волноваться с его высоким артериальным давлением и больным сердцем. Попутно она незаметно подмигнула супругу, чтобы отвлёк тестя от неприятной темы. Павел знал, что старик абсолютно повёрнут на наградах и прочих отличиях. Хотя не прочь был пококетничать по этому поводу. Успешный литератор, – автор многотомных соцреалистических «опупей», председатель столичного Союза писателей, не менее влиятельный, чем сам всемогущий глава всесоюзной писательской организации Георгий Марков, – тесть, тем не менее, любил прикидываться «казанской сиротой». Представляясь этаким скромным бессребреником, Донцов втайне мечтал о прижизненных почестях великого писателя. И обсуждение перспектив получения им ленинской премии по литературе за роман о строителях БАМа доставило ему огромное наслаждение; и попутно принесло умиротворение, будто на его болеющую за старшую дочь душу пролили умягчающий елей.

И всё-таки мысли о непутёвом муже старшей дочери не выходили у старика из головы:

– Я вот недавно говорю ему по-отечески: «С властью, Петруша, дружить выгодно и приятно. Угоди ей, услужи, с тебя не убудет, а там, глядишь, деньжат подбросят, дачку выделят, выставку персональную позволят провести. Не будешь дураком, со времен званьицем наградят, а то и орденок повесят. Какой тебе резон свой дурной норов власти демонстрировать, взбрыкивать под ней?

Если же ты, Петя, в новомученики собрался, то пустое твоё дело. Нету боженьки на небесах. Нет его там! Никого и ничего за гробом не будет. Никто тебя там не утешит и не оценит за стойкость, не вознаградит посмертно за твои бесполезные страдания на этом свете, на которые ты не токмо себя обрекаешь, но и жену и сына. Так что живи, пока живой! И помни: талант, – при условии, что он угоден власть имущим, – очень хорошо оплачивается».

И что, Павлуша, ты думаешь, мне ответил наш непризнанный гений? Этот новый «Малевич» заявил мне, что потому-то настоящих художников почти не осталось, что большинство именно так и рассуждает!

Уязвлённое вторым зятем самолюбие старого писателя снова взыграло, и Беркуту пришлось его утешать:

– Я уверен, что Пётр не имел в виду вас, Всеволод Феликсович. Вы признанный классик. Я конечно не литературный критик, но думаю, третьесортный роман трёхмиллионным тиражом не издадут. Значит, читатели по всей стране ждут ваших книг.

За такие его слова на прощание расчувствовавшийся Донцов пожаловал любимому зятю подарочный экземпляр своего романа в бархатной теснённой обложке с дарственной надписью под собственной фотографией на титульной странице: «Покорителю космоса от скромного пахаря советской литературы».

Павел в свою очередь преподнёс тестю сувенирную авторучку «Брест» в красивом футляре. Выглядела ручка очень солидно – корпус из серебристой нержавеющей стали со встроенным миниатюрным циферблатом электронных часов «Электроника 5». Хотя писать ею было не слишком удобно – тяжеловата, не для старческой руки; и стержень слишком тонкий. Поэтому зять сразу предупредил тестя:

– Это вам автографы раздавать. Будете подписывать ею свои издания. И в гонорарных ведомостях расписываться.

– Спасибо зятюшка, – ещё пуще прежнего растрогался старик и полез обниматься. Беркут упёрся щекой в дряблую старческую шею, в нос ударил кислый аромат табака, мочи (у отца Вики вдобавок к язвенной болезни имелись серьёзные урологические проблемы) и старческих духов «Океан», бывших в большой моде лет тридцать назад…

Так как в гостях Павлу пришлось немного выпить, чтобы уважить старика, машину домой повела Вика. Чувствовалось в ней какое-то затаённое раздражение. Глядя на дорогу, она вдруг задумчиво спросила, хотя отвлечённые философствования давно перестали быть ей свойственны:

– У тебя так не бывает, что ты вдруг ловишь себя на мысли, что всё происходящее с тобой как бы происходит понарошку? Что эта как бы твоя жизнь – будто и не твоя вовсе. А на самом деле ты кто-то другой.

Он ответил, не задумываясь:

– Нет. Я твёрдо знаю, что я – это я. Это ты у нас закончила философский факультет университета, тебе такие мысли «по диплому» положены. Я же человек сугубо материальный и приземлённый, хотя с двадцати лет летаю в стратосфере.

– Ты всегда был чересчур нормален и психологически устойчив – словно упрекнула его жена.

– С каких пор это считается недостатком? – шутливо удивился он.

– Вот и папа говорит, что ты практически идеален, и что ты напоминаешь ему его самого в молодости.

– Вот видишь, – усмехнулся Беркут, – получается, у меня практически нет недостатков.

– Это то и плохо, – покачала головой жена. – Порой просто скулы сводит от твоей «нормальности». Всем хорош муж космонавт: и денег много зарабатывает и престижен. Только когда всё слишком правильно и идеально, – это тоже перебор. Тошнить начинает от преснятины, хочется какой-то «сумасшедчинки».

Они остановились перед пешеходным переходом, чтобы пропустить молодых мам с детскими колясками, которые оживлённо о чём-то разговаривали и смеялись. Глядя на них, Вика вдруг с каким-то ожесточением произнесла:

– Словно тёлки…чему радуются? Чем они лучше самок каких-нибудь одноклеточных червей или землероек, которых природа тупо запрограммировала лишь на репродуктивное поведение. Эти дурехи даже не понимают какую жертву принесли безжалостной природе: молодость, красота, нереализованные таланты – всё ради чего?! Только потому, что так велит инстинкт?!

Павел мысленно перенёсся в самое начало их супружеской жизни. В то лето она говорила совсем иначе. Вспомнилось ему счастливое лицо жены, когда внезапно узнала, что беременна. Перед этим вдруг начала толстеть, хотя организм ничего не показывал, и только в женской консультации всё выяснилось. Жена тогда даже придумала ироничный куплет с «авиационным уклоном»: «Залетела по залёту, – не исключено, что от самолёта». Он действительно тогда почти всё время пропадал на аэродроме – ночные полёты, теоретические занятия, инструктажи. Был ещё довольно молодым лётчиком – служил в обычном полку. Когда узнал, был на седьмом небе от счастья. Только длилась его окрылённость очень недолго…

– Зато они счастливы, – глядя на молодых мам с колясками, кусая губы, проговорил Беркут.

Вика повернула к нему неприязненное лицо:

– Я знаю, ты всегда хотел сделать из меня домохозяйку – бабу, которая исправно будет рожать тебе и стирать. Я не «синий чулок», но меня тошнит от твоей «нормальности».

Павел на химическом уровне чувствовал агрессию. Её слова шли не от дурного настроения или желания кокетливо поиграть в стервозную суку. Вика искренне говорила то, что думает. Другое дело, что причина её нервного срыва лежала гораздо глубже.

– Ничего, мы с тобой ещё не такие уж и старые, – попытался он утешить жену, отлично понимая, что стоит за приступом ярости.

Вика аж побагровела:

– Причём тут это! Терпеть не могу этих вечно орущих и гадящих детёнышей!

– Это ты о детях? – удивился Беркут. – Но я же видел с каким удовольствием ты возилась с племянником.

Вика немного смягчилась:

– Да, они бывают миленькие…когда маленькие… Но со временем из них подрастают спиногрызы своих родителей! Как подумаю, что из этих пухленьких ангелочков чаще всего получаются похотливые неумные мужики, либо толстые завистливые тётки, так сразу хочется вдавить педаль газа в пол, чтобы подправить за этой криворукой дурой природой.

«Волга» сорвалась с места, едва не зацепив одну из колясок. Из-за раздражения Вика управляла машиной неаккуратно, того и гляди всё для них обоих закончиться скверно. Такое поведение совсем не было похоже на неё, ведь Вероника всегда очень трепетно относилась к собственной внешности. Одна из главных ей фобий была связана со страхом получить какое-нибудь уродство в результате случайной аварии, поэтому супруга всегда требовала, чтобы он вёл машину осторожно, соблюдая все правила дорожного движения. А тут сама лихачит напропалую. Павел предложил поменяться местами, но вздорная красавица за рулём лишь капризно повела плечом:

– Я фаталистка. Если происходящее – какое-то нелепое наваждение, и эта жизнь нам только привиделась, то и бояться нечего. И сожалеть тоже не о чем. Чего цепляться за реальность, где столько глупости и боли?

«Да, всё могло сложиться иначе, если бы мы были мудрее», – эта мысль и ему не давала покоя. Они избегали говорить об этом, чтобы не ворошить старые раны, но тут у него вырвалось:

– У нас ведь могла быть взрослая дочь…

– Сын – поправила Вика и прикусила губу.