Читать книгу Обручник. Книга третья. Изгой - Евгений Кулькин - Страница 83
Глава седьмая. 1931
4
ОглавлениеСталин всегда знал и помнил, что незамеченности не бывает.
Есть снисхождение, которое сходит за незамеченность.
А все, кто его окружали, кто вокруг гуртовались и даже табунились, считали, что своей продуманностью он вытравил из себя примитивные, не имеющие высокого смысла чувства, и всячески давали понять Надежде, что она – жертва.
Точно такая же, какой является личинка бабочки, оставленная без присмотра на дереве, где может быть запросто склевана какой-то, даже самой беспечной, птицей.
Сталин подыгрывал всему этому.
Если кто-то его и понимал, так это Полина Жемчужная.
Сам Молотов же знал, но не более того.
На одну совместную вечеринку именно Полиной были приглашены три стихотворца.
Двое – рода мужского.
Одна – женского.
Поэты были – разные.
Что постарше являл собой некую всякость, то есть писал на разные темы и любым размером.
Второй – помоложе – был чистым лириком с небольшой примесью самоиронии.
Поэтесса же представляла из себя загадку, кроме одной, что была супругой молодого.
И именно ее попросили первой прочесть стихи.
И она, малость пожеманясь, начала:
Я нежностью себя тешу,
Невывернутой наиспод.
Хочешь, флаг белый повешу
У наших ворот?
Хочешь, других забуду,
Как ты про меня забыл?
Хочешь, прильну не к блуду,
Чтоб обуздать остуду,
А к песням, что ты
Сложил?
Громче всех захлопала поэтессе Надежда. И, с сожалением, глянула на Сталина с Молотовым, которые в эту пору говорили о каком-то договоре.
И в это самое время к столу, по-собачьи виляя хвостом, приблизилась кошка.
И молодой поэт воскликнул:
– Какая лукавая киска!
Жена глянула на него так, словно он лишил девственности Эйфелеву башню.
Кстати, она сама напоминала подобное сооружение, поскольку была почти вдвое выше супруга.
Молодого долго упрашивать почитать стихи не пришлось.
Он, насколько позволял рост, возвысился над столом и начал:
Если б меня спросили.
Если б спросили меня,
Какую б я долю осилил,
Среди рокового огня?
Я бы сказал: поэтову,
Я бы сказал: ее.
И ей посвящено поэтому
Существование свое.
По задумке Полины – это был, видимо, залп.
Тем более, что Сталин с Молотовым, попридвинувшись к столу, явно прислушались к такой громогласной заявке.
И тут поэтесса сказала:
– Не при супруге будь сказано, но он один из тех, который много обещал…
– И ничего этого не оправдал! – подхватил муж.
Но вдруг, без позволения на то, стихи начал читать пожилой поэт:
Ты революцию не рожала.
Она родилась от огня.
Ты только опережала
Мелодию ночи и дня.
И их в стихи загоняла
Почти, как отару овец,
И голову подставляла
Под скромный пастуший венец.
А кто-то громкое время
Распарывал так, как мог.
И уверял, что бремя
Несет на планету Бог.
И падали колокольни,
И наземь летели кресты.
И гнали в каменоломни
Таких, как ты.
Первой передернула плечами Жемчужная, заметив, что бутылка, которая стояла перед поэтом, пуста.
Но Сталин вдруг расслабился усами.
Не улыбнулся и даже не усмехнулся, просто сотворил непонятное преобразование на лице.
И попросил:
– Прочтите что-нибудь еще.
– Менее ядовитое, – подсказала поэтесса.
Пожилой ничего на это не ответил.
И даже, показалось, что решил проигнорировать просьбу вождя. Но именно Сталин уловил, что ему надо.
Сам лично налил стопку водки и – двумя пальцами – подал стихотворцу.
Тот выпил, не закусывая, и начал:
Душу казню на бумаге Я.
Что-то в этом – топорное,
Рядом – белая магия,
Рядом – магия черная.
И между ними – зародышем,
Нежным сперматозоидом,
Некой породы уродыша
Мается тень гуманоида.
Того, что погряз в обещании
Вырасти и прославиться,
Того, кто привел к обнищанию
От непомерной зависти.
А черная магия давит все
До самой кончины и дальше,
Лишить его главной радости,
Хотя б умереть без фальши.
С этими строками он встал и двинулся на выход.
И единственным, кто аплодировал ему вслед, был Сталин.
