Читать книгу В демисезонном пальто и шляпе - Ирина Сабенникова - Страница 17

Город походил на декорации, да и не город это уже был – тень города. Именно на бесформенные, страшные своей иррациональностью тени были похожи руины зданий. Там, где устояли, не рухнули стены, зияли пустыми глазницами прежние окна. Кое-где совсем по-мирному на сквозняке колыхались чудом сохранившиеся занавески.

«Надо же, – думал Михаил Львович, – людей нет, квартиры нет, стены обвалились, одни бетонные перекрытия да лестничные пролёты, точно могильные памятники, а занавески есть. Что это я? Не до сантиментов теперь, отвлечёшься на такую ерунду – и готово, снайпер того и ждёт. Сколько ребят уже полегло желторотых, жить бы им да жить…»

Михаил Львович скосил глаза на Бориса, тот шёл рядом, почти касаясь его плечом. Другой паренёк, чуть постарше, шёл слева. У каждого была своя задача – отслеживать прячущихся среди развалин боевиков, те, точно шакалы, время от времени возвращались. Патруль состоял из троих: двое рядовых и один званием постарше, да и возрастом. Шли молча, не разговаривая.

Шурка задел сапогом кусок шифера. В гулкой тишине мёртвого города звук показался невероятно громким. На мгновение даже показалось, что город ожил, жадно ловя тёмными ртами развалин случайное эхо. Патруль замер – трое маленьких беззащитных людей против призрачных чудовищ. Борис сжал автомат, шаря глазами по провалам окон.

«Молодец, быстро отреагировал, а я-то думал, опять мечтает – не его это дело – война. Ему бы в Литературный, как он и собирался…»

Михаил Львович строго взглянул на Шурку, тот взглядом показал, мол, виноват, недосмотрел.

Капитан обвёл глазами улицу – поздние зимние сумерки не давали увидеть её всю, только два-три ближайших дома, а там… там неизвестно что. Об этом лучше было не думать. Вообще лучше не думать: мысли отвлекают. Только поди попробуй не думать, да ещё когда рядом Борис, так похожий на свою мать. В нём столько ещё её нежности и мечтательности. Война, конечно, всё это сотрёт, здесь взрослеют быстро, если, конечно, успевают…

Михаил Львович вздохнул, стараясь не выпускать из поля зрения окна ближайших зданий, тревожно замерших в ожидании рассвета. Это у него происходило почти автоматически, выработалось в Афгане, он ведь тоже туда совсем молодым попал, постарше, конечно, чем Борька, после института и с лейтенантскими погонами. Хлебнул всякого: ранен был, в плену, правда недолго, повезло. Когда комиссовали, ещё хуже стало: то ли он так переменился, то ли мир, но делать ему в том чужом мещанском мире было ровным счётом нечего. Хотел даже пулю себе пустить, так бы, наверно, и сделал, да и не он один. Женщина спасла – мать Бориса, Людмила, она психологом работала, и он к ней не ходил – не хотел, чтоб у него в голове копались, порядок устанавливали, у него свой порядок, он его выстрадал, этот порядок! А потом так случилось, что пришлось зайти, иначе комиссия не принимала, и вот что его удивило: доктор ничего не пыталась менять, а ведь изменила, к жизни, можно сказать, вернула. Как-то незаметно стала самым близким человеком, он-то и думать не мог, что способен любить и быть счастливым вот так, совсем по-мирному, со всеми незаметными для обычного человека, повседневными радостями и пустяками.

Борис был ещё маленьким, отца не помнил, вот и стал Михаила Львовича отцом называть, а он не возражал.

Всё было хорошо, Борис вырос, закончил в школу, хотел поступать на филфак университета, стихи писал. Потом вдруг решил в Литературный, но не успел подготовиться, а тут призыв. Михаил Львович считал, что, может, и к лучшему: возмужает пасынок в армии, разберётся в самом себе.

Когда Людмила узнала, что Бориса посылают в Чечню, ничего не сказала, только стала как потерянная. Михаил Львович пытался её успокоить, только как успокоишь? Мать сердцем беду чувствует. Вот тогда он и пошёл в военкомат, попросил, чтобы призвали. Отказали: по возрасту, мол, не подходишь, отслужил своё да и комиссован. Потом майор в военкомате совет дельный дал – и вот он в Грозном. Людмиле так спокойней, да ему тоже – Борька ему сын.

Из развалин справа невесть откуда взявшийся голубь вспорхнул на груду кирпичей, отряхиваясь, людей почуял.

«Чтоб тебя, – выругался про себя Михаил Львович, опуская автомат. – Чуть было не выстрелил. Надо же, война, а птахе дела нет. Едва стрелять перестали – и вернулась, то же и люди, неистребима их тяга к дому.

Голубь гугукнул, словно в подтверждение его мыслей. Мирно так гугукнул, и всё же что-то в этом привычном гугуканье было ещё, а может, показалось, звук какой-то…

Михаил Львович перевёл взгляд налево и, в долю секунды заметив, как что-то блеснуло в тусклом февральском утре, шагнул вперёд, интуитивно прикрывая пасынка. Хлопка слышно не было, казалось, Михаил Львович просто споткнулся. Автоматная очередь, выпущенная Борисом по груде кирпича, подняла фонтанчики красноватой кирпичной пыли. В сереющее небо взлетел перепуганный выстрелами сизарь и тут же исчез в проёме мёртвого окна.