Читать книгу В демисезонном пальто и шляпе - Ирина Сабенникова - Страница 9

Отнюдь не короткую жизнь прожил Егор Ефимович, многое повидал и перечувствовал, был и советским служащим, негодующим, когда его называли чиновником, и российским чиновником, горда носящим это звание. Ровно тогда, когда это было положено, он вышел на пенсию и был этим доволен. Он обрёл тот покой, которого никогда не имел: утром просыпался без будильника, долго завтракал, смотрел за завтраком последние новости, потом гулял, обходя весь парк, вернувшись домой, обедал, отдыхал, читал что-нибудь аж до ужина, смотрел вечерние новости. Время от времени ему звонили приятели, большей частью те, которые вышли на пенсию. Они подолгу говорили по телефону, что-то обсуждая и даже споря, но о чём именно – он почти никогда не мог вспомнить. Поначалу он пытался зазвать приятелей к себе, но они отнекивались, ссылаясь на занятость, да и сам Егор Ефимович стал замечать за собой, что хотя он весь день не был занят ничем конкретным, но свободного времени на то, чтобы пойти на новую выставку или в театр, у него совсем не оставалось. Более того, ему теперь было вполне достаточно телерепортажа с той же выставки или анонса в газете, по которому он с уверенностью судил, нравится ему она или нет и какой оценки заслуживает художник. Ещё пару лет назад среди своих знакомых он слыл человеком, лёгким на подъём, теперь же с трудом заставлял себя лишний раз пройтись.

Жена, вышедшая на пенсию значительно раньше и как-то уже адаптировавшаяся к этому состоянию, старалась занять мужа домашними делами, а заодно немного разгрузить и себя. Постепенно она переложила на него походы по магазинам. Егор Ефимович с гордостью демонстрировал свои трофеи, объясняя, что и с какой скидкой он купил, в каких именно магазинах и сколько ему удалось сэкономить за раз. Хотя выгода оказывалась обычно копеечной, это ничуть не уменьшало его заслуг в глазах жены, считавшей, что наконец-то её муж стал нормальным человеком. Так длилось некоторое время, жизнь, казалось, вошла в свою новую колею, но как-то раз, в конце зимы, Егору Ефимовичу приснился сон. Ему приснилось, что он мечтает, и мечты его в том сне были не эфемерной субстанцией, как обычно, когда мечтаешь не пойми о чём и тут же забываешь, а вполне реальными. У него было ощущение, что каждая мечта была кусочком его самого, и он вдруг испугался, что может всё истратить и вообще исчезнуть.

Егор Ефимович никак не мог забыть тот странный сон, всё думал о нём, пытался даже трактовать, да бросил: получалась какая-то ерунда. Через несколько дней мужчине приснился другой сон, похожий на первый. В нём ему удалось перепрыгнуть из своего обычного материального состояния в одну такую мечту. Чем-то она напоминала лодку или небольшой бот, пустившийся в плавание на свой страх и риск. Ощущение было не из приятных, к тому же Егор Ефимович и во сне помнил о своей морской болезни, что портило всё впечатление. После второго сна он заметно погрустнел и отказался ходить в магазин – так, на всякий случай. Спать он теперь ложился если не с опаской, то с осторожностью: что-то в этих снах было беспокойное.

Егор Ефимович попытался обсудить занимавший его вопрос о субстанции мечты со своим институтским приятелем, доктором философских наук, а тот стал говорить о цели жизни, которую можно достичь, реализовав свой потенциал, что и так всем известно, а потом вдруг заявил, что все ответы на насущные вопросы отражаются в наших мечтах, потому как мечта – это нереализованная реальность. Из сказанного было ясно, что приятель не советчик.

Для Егора Ефимовича всё стало не так и не то, раздражало, даже злило. Совсем недавно радующий его покой пенсионного времяпровождения стал восприниматься как период, данный на доживание. Ему и хотелось, и не хотелось поменять всё, и наконец он понял, что ему не хватает мечты. Именно мечты была лишена его теперешняя жизнь, ведь нельзя же принимать за мечту желание прийти в понедельник в магазин раньше других и купить не перебранные ещё помидоры или мандарины. Да, мечты не было, и не было того трепетного волнительного ожидания, которое её сопровождает, ожидания чего-то необычного, нездешнего. Всё ему казалось обыденным и скучным, и от этой обыденной будничности хотелось бежать без оглядки. Бежать не получалось, да и куда бежать, на дачу? Так там те же самые проблемы, только с меньшими удобствами.

За этими размышлениями Егора Ефимовича застала весна, он даже и не заметил её сразу, только когда жена стала навязчиво намекать, что снег уже давно сошёл и пора бы вскопать огород, чтобы посадить хоть что-то. Пришлось ехать. Весенний воздух бодрил и даже немного волновал его, и Егор Ефимович стал надеяться, что появятся и мечты, надо только вспомнить, как ему удавалось мечтать раньше, например, когда он ещё студентом был влюблён в свою жену. Теперь это ему представить было сложно да и как-то бессмысленно.

Копая женин огород и ругая про себя непонятно откуда взявшуюся у неё, городского человека, тягу к крестьянскому труду, он заметил соседскую девочку лет шести. Девочка сидела на садовом столе, отгороженная от него лишь голыми ещё ветвями девичьего винограда, и пускала мыльные пузыри. В руках у ребёнка была какая-то пластиковая рамка, которую она макала в мыльный раствор, а потом усердно дула, пока из мыльной пены не нарождался пузырь. Если она дула медленно и раздумчиво, пузырь получался большой и тяжёлый, летел он низко и всё норовил зацепиться за куст смородины или крыжовника. Если резко выдувала из себя весь воздух, то с рамки срывалась целая гроздь мелких беспокойных мыльных пузырей, которые тут же уносил налетевший ветерок. Попробовав так и эдак, девочка приноровилась, и мыльные пузыри стали не тяжёлыми и не слишком лёгкими. Из-за облаков выглянуло переменчивое майское солнце, рассыпав свои лучи по пустынному саду. Один из только что оторвавшихся от рамки мыльных пузырей попал в солнечный луч и вдруг вспыхнул, переливаясь всеми цветами радуги. Поймав восходящий воздушный поток, он одолел невысокий заборчик, разделявший два участка, и поплыл над кустами жимолости совсем рядом с мужчиной, который перестал копать и с изумлением и восторгом смотрел на переливающийся в солнечных лучах мыльный пузырь, точно это было нечто невиданное. Заметив, что пузырь летит прямо на яблоню, и испугавшись, что тот сейчас лопнет, он метнулся к нему и стал дуть что было сил, забыв и о своём возрасте, и о ломоте в спине, и обо всём прочем, что вдруг перестало иметь для него значение.

В этот миг главным был этот зыбкий переливающийся шар, миновавший яблоню и поднимающийся всё выше и выше. Соседская девочка залезла на стол, и теперь прыгала, размахивая над головой руками, и смеялась от восторга, что это её мыльный пузырь поднялся так высоко. Егор Ефимович тоже засмеялся, сам не зная чему, и вместе с тем почувствовал такую необыкновенную и давно позабытую лёгкость, которую не ощущал, должно быть, с самого детства. Ему хотелось, так же как и эта девочка, прыгать, и махать руками, и кричать, потому что он вдруг ощутил самого себя.