Читать книгу Заблуждение - Ka Lip - Страница 7

Переборка карбюратора была тем механическим действием, которое уводило сознание от всего, оставляя лишь самое важное – все сделать не спеша, правильно и аккуратно. Еще отвлекал рок звучащей из стоящего на ящике магнитофона.

Рядом со склонившимся над Уралом Харлеем, остановился мотоцикл. Парень поставил его на подножку, не спеша слез, и дождался, пока Харлей оботрет руку грязной тряпкой для рукопожатия.

– Здарово, Бегемот, – Харлей обнял парня, похлопывая его по жесткой коже косухи, в которую тот был одет.

– Здарово. Давно с рейса вернулся? – парень обошел разбросанные рядом с мотоциклом Харлея запчасти, и присел на деревянный ящик, сделав музыку потише.

– Не очень, – неопределенно ответил Харлей. Он взял накидной ключ на десять и стал отворачивать карбюратор, который был расположен под топливным баком на двигателе.

– Рассказывай, – Бегемот слишком хорошо знал Харлея, чтобы только взглянув на него почувствовать неладное.

Продолжая снимать с карбюратора шланги со штуцеров, которые подают и отводят лишней бензин, Харлей стал рассказывать другу краткую историю рейса, в котором их кинул попутчик, и в результате батя ушел в запой.

– Я хотел эти деньги следующим рейсом заработать, но куда уже, когда батя в штопоре. Вот и пришлось груз в Твери выгрузить и домой ехать.

– Пьет? – что значит ушедший в штопор дядя Володя Бегемот знал. Он часто помогал Харлею скручивать разбушевавшегося отца.

– Пьет, – Харлей снял карбюратор, и стал развинчивать его, разбирая на две части.

– Найти бы эту суку, кто вас кинул. Он ведь в Москву ехал. Значит, в этом городе! – Бегемот достал сигареты, смотря, как Харлей меняет в раскрученном карбюраторе поплавок и игольчатый клапан.

– Это парень… Он говорил, что ему восемнадцать, но думаю, врал. Он вообще постоянно врал, а батя ему верил, – Харлею опять стало мерзко от воспоминаний, как Коля пел «Комбат, батяня, комбат» – эта фальшь в голосе, она и сейчас коробила его.

Он попытался отвлечься, смотря на трубку, которая идет от топливного бака к фильтру тонкой очистки. Стал сворачивать с нее скобу, затем вытащил стаканчик-фильтр.

– Знаешь, я его постоянно вспоминаю… лицо его, то, что говорил, делал, как пел, – не в силах более держать в себе это, Харлей выплескивал из себя непонятное ему, то, что с ним творилось после возвращение в Москву, – Все помню, забыть не могу…

– Братан, да это нормально. Он киданул тебя на бабки. Любой бы помнил такое.

– Я его помню… – задумчиво произнес Харлей, беря ножной насос для продувки и снимая с него наконечник, так чтобы осталась трубка. Еще он помнил, как сомкнул пальцы на его лодыжке, полностью обхватив ее. Но об этом воспоминании он умолчал.

– На сколько кинул? – деловито уточнил Бегемот.

– Шестьсот баксов и рубли, наверное, около пяти штук. – Харлей стал продувать с помощью насоса воздушные отверстия в карбюраторе.

Бегемот молча наблюдал за ним. Сумма, на которую кинули друга, была немаленькая, но ничем помочь он не мог, поэтому молчал.

Положив насос, Харлей подошел к ящику, на котором сидел Бегемот.

– Перекурим, – предложил тот, протягивая пачку сигарет.

– Бинго.

Харлей молча взял перепачканными пальцами сигарету, прикурил от зажигалки друга и присев с ним на ящик, задумчиво произнес:

– В чем сила? В деньгах или в правде? Вот, ты обманул кого-то, денег нажил. И чего, ты сильнее стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда, значит, он сильней. Так? Или нет?*

– Мы найдем его, – уверенно сказал Бегемот, – кровавыми слезами умоется, за нами правда, брат.

Перекурив, Харлей встал, и, подойдя к Уралу, стал снимать топливный бак.

– Что, засрался?

– Да, бензин говно залил, – пояснил суть поломки Харлей.

– Поедешь сегодня ночью к волкам в Терехово? Там в Секстоне побухаем. Все наши будут: Че Гевара, Койот, Медик, Серьга.

– Приеду. Как раз до вечера починю, – Харлей показал на мотоцикл.

– Зачетно! Ну, бывай, братан, – Бегемот обменялся с Харлем рукопожатием, и сев на свой мотоцикл уехал.

Идея вечером отвлечься от всего понравилась Харлею. В последнее время у него просто рвало башню, именно так он сам для себя охарактеризовал свое состояние. Этот Коля стал для него наваждением. Он изводил себя воспоминаниями. Даже когда не хотел, этот мелкий был повсюду и вытравить его из своей головы никак не удавалось. Конечно, Бегемот прав, на такую сумму кинуть, каждый помнить будет. Как же сейчас Харлей хотел увидеть этого Колю. Необходимость его присутствия рядом он ощущал физически, и это пугало. Такого с Харлем никогда не происходило. Еще это волнение в душе, или что там рядом с сердцем? Все объяснимо – он ненавидит «художника» и хочет выбивать с него каждый бакс, так чтобы он харкал кровью.

За этой ненавистью и всеми мыслями о Коле он даже не навестил Жанку, хотя между ними любовь и все такое… Она ждет его возвращения, но вот почему-то желание сейчас пойти к Жанне, живущей в соседнем доме не было.

Чтобы отключить мысли, Харлей врубил магнитофон на всю громкость.

Он застыл, вслушиваясь в слова. Они звучали, выворачивая его на изнанку. Внутри все болело. Харлей не понимал, что с ним. Но когда прозвучало:

Он с размаху пнул магнитофон, который отлетел на асфальт, продолжая убивать его словами, звучавшими из него.

Понимая, что стал совсем психом, Харлей вернул магнитофон на место, просто выключив. Вот если бы он мог выключить то, что звучало внутри, а там звучало, как на повторе: «Но за стеклом вижу вновь твои глаза..»..

– Ненавижу тебя! – прорычал Харлей, заставляя себя приступить к ремонту Урала.

***

Наступил август. Все это время Тёма, влившийся в коллектив покатушек, катал на лошадях. Оказалось тех, кто катает называли покатушками, он раньше и слова-то такого не знал и не знал, что на лошадях можно зарабатывать, причем много. Каждая поездка приносила пять тысяч с лошади при плохом дне, а при хорошем – от десяти и выше тысяч рублей. Хозяйка забирала деньги, платя с них двадцать пять процентов. Получив свою первую в жизни зарплату, Тёма поразился сумме, прикинув, что ему дней десять работать, и он получит больше, чем отец за месяц работы, от звонка до звонка на заводе.

Свой первый день у покатушек Тёмка запомнил на всю жизнь. Тогда впервые он сел на коня и не просто проехал на нем шагом, но и рысью, и даже галопом, и все это было в городе по асфальту рядом с проезжающими машинами. Этот экзамен, который ему преподнесла жизнь, он сдал достойно. Никто даже не догадался, что он впервые, вообще, видит лошадь так близко, уж не говоря о том, что он не умеет ездить верхом. Доехав на Фиме до Терехово, Тёма научился ездить, пусть и плохо, хотя, смотря на других из покатушечников, он видел, что все они тряслись в седле, вываливались вперед на шею лошади и плюхались на галопе в седло. Он помнил, как ездила на коне девчушка в цирке, она сидела, как влитая. Но здесь никто не заморачивался, как правильно ездить, здесь зарабатывали деньги. Лошадь была способом заработка, это его коробило, но он решил молчать, да и заработок ему был нужен.

В то утро, Тёма еле слез с коня. Ноги болели и дрожали от перенапряжения. Он, прихрамывая, зашел за девчонками в полутемный сарай, где ему в нос ударил запах аммиака. Привыкнув к тусклому освещению, Тёма увидел старушку в очках, опирающуюся на палку. Как оказалось это, и была та самая Лукинична. Туся отдала ей выручку, старушка пересчитала, а потом разразилась матом, став оскорблять Тусю, Лесю и Кнопку говоря, что они воруют ее деньги, все пропивают и, вообще, не умеют работать. Толстой с понем тоже перепало. Но на удивление никто не возражал Лукиничне, а по скучающим лицам девчонок Тёма видел, что им это все безразлично. Покричав и поругавшись, Лукинична отсчитала деньги и сунула их в руки Туси, со словами:

– Еще раз так мало привезешь, на панель отправлю, хотя и там от вас толку мало, – бурча себе под нос, старушка двинулась по тесному проходу конюшни, прямо на Тёму. – Это кто?

– Фима, он на Фиме катает, – уставшим голосом ответила Туся.

– Будешь воровать, в милицию сдам! – за стеклами очков на Тёму смотрели злые глаза, – Понял?!

– Вообще ни разу, – Тёмка заулыбался.

– Из этих что ли? Это и к лучшему, больше денег заработает. Таких любят сейчас.

Ничего не поняв из слов Лукиничны, Тёмка продолжал дурашливо улыбаться. Из эйфории его вывела Кнопка, которая, взяв Фиму за повод, завела в маленькое помещение слева, там быстро сняла с нее седло и уздечку.

– Запоминай, – деловито произнесла Кнопка, – это ее денник, седло и уздечка вот сюда вешается, – она отнесла их в комнату, которая была вся забита непонятно чем, но видно всем для лошадей, решил Тёма по запаху, стоящему там, – как расседлал, попои, дай сено, но немного, иначе Лукинична палкой огреет, потом приходи жрать, – Кнопка показала рукой на дверь в конце полутемного прохода, – Мы там будем, а спать – вон та дверь. Короче, разберешься.

От такого потока информации Тёма застыл, пытаясь не забыть все, что ему проговорила Кнопка. Посмотрел на Фиму. То, что лошадей держат в денниках, он прочел у Филлиса, но не знал, что они такие маленькие, а двери в них набиты из старых, обглоданных, видно, самими же лошадьми досок.

Тёма вспомнил о воде – Фиму нужно попоить! Хотя у него после поездки верхом еле двигались ноги, да и общая усталость буквально накатывала, так что слипались глаза, но он пошел по проходу, и найдя железное помятое ведро, пошел к бочке, где была налита вода. Зачерпнув, принес Фиме. Она с жадностью все выпила. Подняв морду, посмотрела на него. Почему-то Тёма понял по ее взгляду, что она хочет еще. Взяв ведро, пошел за водой. Второе ведро нести было труднее. Непривычная тяжесть, он раньше никогда не таскал полные ведра воды. Фима из второго ведра отпила половину. Но совесть Тёмы успокоилась. Он погладил ее по носу, а она стала что-то искать в грязных опилках под своими ногами.

«Сено! Ей нужно сено!», – вспомнил Тёма. Он видел, как в соседний денник девчушка принесла охапку сена с улицы. Выйдя из сарая, Тёма увидел сено, лежащее под полусгнившим навесом. Сколько нужно Фиме сена, Тёма не представлял. Он просто взял столько, сколько смог загрести, и понес. Фима встретила его тихим ржанием и с аппетитом вгрызлась в пучок сена, вырывая его прямо из рук.

– Ты охренел – столько сена давать?! – обернувшись, Тёма увидел Тусю. – Ладно, пошли, Лукиничне не скажу. Но больше столько не корми.

– Она же есть хочет.

– Ну и что? – безразлично спросила Туся.

– Ее кормить надо, чтобы работала, – он вспомнил, как тщательно Филлис описывал важность правильного кормления лошади для ее здоровья и продуктивной работы.

– Зимой их все равно на бойню сдадут.

– Как…

– Ты что с дуба рухнул? Зимой проката мало, а эти жрут. Их проще на мясо, а весной новых купить, – снизошла до пояснений Туся, – все, задолбал своей тупостью. Иди, ешь сам.

Она буквально потолкала его в конец коридора, открыв дверь, толкнула в маленькую комнату, где Тёма увидел много народу, в основном, девчонок, правда, было еще два парня, явно старше всех здесь находящихся и еще совсем мелкий пацан, лет одиннадцати. Все сидели вокруг стола, который был завален едой в виде упаковок доширака, нарезанной колбасы и шкурок от нее, полупустых банок с недоеденной тушенкой и еще всякого мусора. Взгляд Тёмы упал на неполные бутылки алкоголя и банки из-под пива. Он протиснулся к Кнопке, та подвинулась, и Тёма, видя, что его никто не о чем не спрашивает, стал есть заваренный Кнопкой доширак, заедая его бутербродом с колбасой. Вскоре его стало клонить в сон.

– Пойдем, – его потянули за рукав. Это была Леся.

В полусонном состоянии Тёма переместился в другую комнату и плюхнулся на старый диван. Но ему было уже все равно. Он только положил свой рюкзак под голову и сразу заснул.

Вот так началась его новая жизнь.

День в этой коммуне начинался рано, но это для дежурных по лошадям, основная масса народа просыпалась к обеду, а общий сбор был ближе к вечеру. Хотя в праздничные и выходные дни ходили катать и днем.

***

– Народ, сейчас в подземном переходе на Пушкинской рвануло, – запыхавшаяся Кнопка, влетев в комнату, где все мирно обедали начала рассказывать об этом взрыве.

– Тебя-то как туда занесло? – равнодушно спросила Туся?

– По магазинам ходила, – гордо заявила Кнопка, показывая пакеты в руках.

Дальше разговор перешел в обсуждение брендов и тех вещей, которые купила себе Кнопка. Тёме тоже это было интересно, благодаря девчонкам он стал разбираться в том, что носить круто и модно. Пересмотрев покупки Кнопки, он выскользнул из комнаты, решив, что нужно сходить и нарвать пакет травы Фиме. Пасти лошадей не разрешали, Лукинична сказала – «нет» и это означало «нет», а нарушитель карался не только денежным штрафом, но мог быть и изгнан из коллектива. Этого Тёма не мог допустить. Здесь ему дали кров и такой заработок, о котором он и не мечтал. У него не спрашивали не возраста, ни о родителях. Хотя, общаясь с другими, причем, явно младше его по возрасту покатушочниками, он узнал, что Лукинична специально берет малолеток, с них спроса никакого. Были случаи, когда катающиеся падали с лошадей и даже травмировались, но обвинить в этом было некого, какой спрос с малолетки? Им говорили – сами виноваты, что на лошадь полезли. Милиция была бессильна. Сюда они не могли прийти – частная территория, а на улице, видя малолетку с конем, вообще не связывались. Узнав такое, Тёма выдохнул с облегчением, почувствовав себя защищенным. Но главное, он был здесь с лошадьми. Вот только отношение к лошадям его не устраивало, но он молчал.

За сбором травы его застала Леська, она, присев на пенек, смотрела, как он рвет руками траву и пихает ее в пакет.

– Держи перчатки, – она кинула ему хлопчатобумажные перчатки, – руки посечешь, долго заживать будут.

С перчатками дело пошло быстрее.

– Для Фимки? – Леська кивнула на пакет травы, – Понятно, понравилась кляча. Хотя не кляча она даже. Ей девять лет, ее из спорта списали, повредила себе что-то, а лечить дорого, – Тёмка рвал траву и слушал, за это время ему так и не удалось ничего узнать о Нимфе. Вообще здесь лошадьми мало кто интересовался, а все разговоры были о деньгах, брендах и кто с кем встречается. – Лукинична с мяса ее выкупила по дешевке. Нимфа терской породы, слышал о такой? Говорят и документы на нее есть, у нее крови редкие, исчезающие. Ее бы в матки, жеребят бы родила, но кому это надо…

– А правда, что зимой ее на мясо сдадут? – с безразличием спросил Тёмка, замерев и боясь услышать подтверждение слов Туси.

– Ее вряд ли. Лукинична не всех сдает. Фимка неприхотливая, порода сказывается, может доски глодать и не сдохнуть, и еще прокат катать. Ее Лукинична за это ценит, уже третью зиму оставляет. Она больных сдает и проблемных. Зачем ей таких дармоедов кормить. Весной новых с мяса купит. Так что если к зиме Фимка не заболеет, то она ее оставит. Курить будешь? – Леська протянула пачку с длинными, тонкими сигаретами.

Тёма мотнул головой, продолжив рвать траву. Главное, чтобы Фима не заболела – тогда она переживет эту зиму. Вот это он понял. Еще он пытался вспомнить все, что прочел о терской породе лошади. Тогда, читая старые журналы «Коневодство и Конный спорт», он узнал, что есть: донские, будённовские, русские верховые и терские породы лошадей. Были еще тяжеловозные породы, но они его не впечатлили.

Перебирая в памяти обрывки воспоминаний о прочитанном, он так и не смог ничего вспомнить об этой породе. Это был явно пробел. Ему нужен был книжный магазин. За это время он так и не был нигде, предпочитая пока обжиться и особо не ходить по Москве. Тем более график работы и так позволял постоянно быть в центре города, а подменяя друг друга, он отбегал в магазин за разной мелочевкой.

Таща в конюшню полный мешок травы, Тёма вспоминал о Филлисе, а невозможность продолжить его чтения из-за отсутствия книги, огорчала его. Здесь же, смотря на окружающих его покатушек, он уже понял, что знаний о лошадях он не получит. Их здесь не было, а была какая-то искаженная реальность, но она давала деньги, а деньги, Тёма уже это знал, давали свободу и исполнение его мечты.

***

Вечером в Секстоне было как всегда битком, но Харлея с его друзьями уважали, хотя они так и не примкнули ни к одной из банд. Байкерское братство принимало и тех, кто был сам по себе, к таким и относился Харлей с пятью друзьями. Они сидели за столом, заставленным пивом. Медик и Серьга пришли со своими девушками, которые всем своим видом показывали заглядывающим на их парней охотницам, что здесь ловить нечего. Койот был верен себе, находя на каждый вечер новую подругу, Че Гевара и Бегемот, не обремененные отношениями, просто хорошо отдыхали, Харлей же, обнимая и прижимая к себе Жаннку, злился на свое раздражение внутри. Он не понимал, почему все так, как всегда, но вот только он изменился, и вся эта вечеринка с пивом, друзьями, музыкой и толпой байкеров ему не в радость. Да еще Жаннка с ее навязчивым вешаньем ему на шею, хотя ему всегда это нравилось. На его Жаннку все всегда обращали внимание: высокая, стройная, ноги от зубов и русые волосы до ср*ки, как говорил о ней Бегемот. Харлею льстило то, что с ним такая девушка, но не сегодня. Хотя это не сегодня продолжалось после возвращения с этого рейса. И опять Бегемот был прав – когда тебя кинули на деньги, ты точно будешь думать об этом. Вот он и думал о Коле, практически постоянно и это сводило сума.

– Братан, – да найдем мы этого художника, – об произошедшем знали все его друзья, – Давай выпьем за правду, брат.

– Бинго, – чокаясь пивной кружкой с байкерами и выпивая, Харлей думал о том, что за ним правда, которая совсем не в деньгах.

– Эх, жаль Яму закрыли на Нижней Масловке, вот там мне больше тусоваться нравилось, чем здесь, – обведя помещение задумчивым взглядом, вздохнул Бегемот.

– Слышали, сегодня рвануло в переходе под Пушкинской площадью, – смотря на снующий народ в зале, как всегда неспешно произнес Медик.

– Да, народу там положило, – Серьга пересадил со своих коленок на лавку раскрасневшуюся девушку.

– Людей жалко, – вздохнул Бегемот.

Они замолчали, каждый внутри переживал то, что произошло. Но людей уже не вернуть, а жизнь продолжается…

– Ни у кого из знакомых никто не пострадал? – уточнил Че Гевара. Потом перевел взгляд на Харлея, – Батя как?

– Практически норм, – смахивая с глаз прядь волос, Харлей вспомнил, сколько нервов и сил ему далась эта норма, – сейчас отходняк, но думаю, скоро опять в рейс пойдем. Деньги зарабатывать нужно. – Ладно, братаны, мы поедем, – вставая и обнимая Жанну, Харлей протянул по очереди руку для рукопожатия.

Выйдя из душного и прокуренного ночного клуба, Харлей сразу ощутил губы Жаннки на своих губах. Раньше ему нравился ее напор, откровенное желание, а вот сейчас он, быстро ответив на поцелуй, и взяв ее за руку, повел через стоящих у мотоциклов байкеров к своему Уралу.

– Смотри, лошади! – тряся его за руку, Жанна пыталась привлечь внимание к движущейся по краю проезжей части тележке, запряженной лошадью с понём, бегущем сзади, и двумя верховыми на конях.

Но Харлей даже не стал на это смотреть. Он сотни раз видел покатушечников, которые регулярно ехали на свои точки из Терехово в центр, или обратно из центра в Терехово. Их маршрут проходил как раз мимо байкерского клуба. Ему лошади и раньше были не интересны, а теперь вообще вызывали стойкую антипатию после того, как он привез домой забытую Колей книгу, и стал более внимательно ее рассматривать. Эта книга была явно не по рисованию, она была о лошадях. Зачем художнику книга о выездке лошади Харлей не понимал, так же, как и не понимал слово «выездка». Одно он уже понял, что Коля вовсе не художник, а врун. Все, что связано с этим мелким, было сплошным враньем.

***

Пока не было проката Тёма, встав рядом с Фимой и взяв повод в одну руку, так как писал об этом Филлис, а в другую тонкий прутик, попытался сделать то самое принимание в руках. И у него получилось. Фима шагнула не вперед, а в бок. Тёмка растерялся, а потом вспомнил о том, что лошадь нужно хвалить даже за малость. Он достал из кармана сахарок. Фима аккуратно взяла с его ладони кусочек, и неспешно разжевала, прикрыв глаза. Он же похлопал ее по шеи, и дождавшись, когда Фима прожует сахар, повторил упражнение.

– Ты что, выездкой занялся? – Кнопка возникла рядом с ним, напугав своим появлением.

– Вообще ни разу, – заулыбался Тёма.

– Фимка хорошо выезжена, она из спорта, вот смотри, что покажу, – Кнопка отобрала у него повод и хлыстик в виде прутика. Одной рукой она держала Фиму за повод, а второй стала постукивать ей по крупу, эту часть тела у лошади Тёма тоже знал. То, что идет от седла до хвоста, называлось крупом, вот по нему Кнопка и стала постукивать, и Фима, подобравшись, как будто сжавшись, стала приплясывать на месте, высоко поднимая ноги, – Это пиаффе, лошара, – безобидно пояснила Кнопка.

– У…, – Тёма даже не обиделся на вечные приколы Кнопки, он смотрел на то, как преобразилась Фима, как будто она танцевала на месте. – Я такое в цирке видел, – вспомнил он.

– Цирк, цирком, там другое, а это спорт, большой спорт, выездка называется. Но Нимфе не судьба была бежать выездку, ее готовили, но перегрузили, и она развалилась от нагрузок, вот ее и выкинули.

– А ты откуда знаешь?

– Я рядом с Битцей живу, вернее, там мать с отчимом… бухают, но я дома должна появляться, – Кнопка погрустнела, – а в Битце подружка работает, я иногда к ней забегаю. Она мне про Нимфу и рассказала. Она частная была, а если лошадь частная, то с ней что хочешь делать можно… вот ее и угрохали. Хочешь, поедем со мной завтра? – оживилась Кнопка, – Мне домой нужно зайти, отметиться, денег отдать, тогда мать с отчимом еще неделю бухать будут.

– А если не отдашь?

– В милицию заявит, я же несовершеннолетняя, еще в детдом могут отправить. А так денег приношу и живу, как хочу. Поедешь со мной? А то мне скучно, – заискивающи посмотрела на него Кнопка, – а я тебе Бицу покажу, там как раз проходят соревнования по выездке, а подружка нас на конюшню проведет.

Тёмка закивал, боясь даже думать о том, что, наконец, он увидит выездку лошади.

В эту ночь, раньше снявшись с точки, так как были будни и дольше стоять не имело смысла, они опять проезжали мимо клуба, где было много мотоциклистов.

– А это что? – Тёма давно хотел спросить об этом месте.

– Ты что, правда не знаешь? – Туся даже обернулась, сидя на телеге с вожжами в руках.

– Это самое знаковое место в Москве – клуб байкеров, после того как Яму на Масловке закрыли, они теперь все здесь тусуются.

– У…, – промычал Тёмка. Давно забытые воспоминания о злом байкере всплыли в сознании и ушли. Он думал о завтрашнем дне, когда вместе с Кнопкой поедет в Бицу и увидит, что значит, настоящие спортивные соревнования по выездки.

Примечания:

* Брат 2

** Ария – Всё, что было