Читать книгу Литература (русская литература XX века). 11 класс. Часть 2 - Каллум Хопкинс, Коллектив авторов, Сборник рецептов - Страница 23

Несмотря на то что сотрудничество Н. Заболоцкого с «обэриутами» не было долгим, тем не менее раннее творчество Н. Заболоцкого традиционно связывают именно с группой ОБЭРИУ. Тем более, что две важнейшие части декларации этой группы («Общественное лицо ОБЭРИУ» и «Поэзия ОБЭРИУтов») были написаны Н. Заболоцким. По мысли поэта, подлинно «реальное» искусство отличается от традиционного (в том числе называемого «реалистическим») тем, что его творцы стремятся увидеть мир «как бы впервые», удивленным взглядом первооткрывателя: «Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литературной позолоты. Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты «нереальны» и «нелогичны»? А кто сказал, что «житейская» логика обязательна для искусства? <…> У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать».

Действительно, знакомый читателю-современнику мир, увиденный «голыми глазами», предстал в «Столбцах» Н. Заболоцкого неузнаваемым:

Пытаясь найти объяснение подобному взгляду на обычного человека, большинство критиков сошлось на том, что поэзия Заболоцкого – сатирическая, высмеивающая «пережитки прошлого» в лице мещан и обывателей. Об антимещанской направленности своего творчества говорил и сам поэт.

Фамилия Ивановы стала у Заболоцкого нарицательным обозначением мещанина. В рассказах М. Зощенко, пьесах В. Маяковского «Клоп» и «Баня» этот человек получил право слова, и его речь наглядно продемонстрировала ущербность и ограниченность внутреннего мира советского обывателя, его «житейской логики» и «простых человеческих ценностей».

Вот и стих Н. Заболоцкого – подчеркнуто неуклюж, напоминает графоманскую поэзию с ее корявыми рифмами, ритмическими сбоями, изобилием нелепых образов, парадоксальным сочетанием выспренности, «чувствительности» и грубости. Подчас возникает ощущение, что стихотворения «Столбцов» написаны одним из тех «прочих граждан», о которых писал М. Зощенко. При этом мир обывателя вызывает у автора категорическое неприятие: объясняя название книги «Столбцы», поэт пояснял: «В это слово я вкладываю понятие дисциплины, порядка – всего того, что противостоит стихии мещанства».

Однако за явной неприязнью Заболоцкого к «новому быту» нельзя не заметить и его восторга перед чувственным многообразием мира: даже этот, неодухотворенный мир обыденности и житейских страстей по-своему многообразен, кипуч и даже притягателен.

так начинает поэт стихотворение «Рыбная лавка» (1928). Автор тем самым предлагает по-новому взглянуть на привычную реальность, забыть «людей коварство», даже оставить за скобками обличительный пафос или высокие духовные устремления. И в результате мир преображается и открывает свои тайны и подлинные красоты:

Прием олицетворения, уподобления неживого – живому является одним из самых распространенных способов одушевления описываемого мира. Заболоцкий также прибегает здесь к этому приему, но что удивительно – мир рыбного изобилия тем самым не приближается к человеку, наоборот, предстает во всем своем самостоятельном значении и богатстве. Подобное описание не вызывает у читателя сопереживания, но не вызывает и отторжения, неприязни. Оно пробуждает чувство восторга перед изобилием запахов, вкусов, аппетитных форм.

Впрочем, описание лещей переводит звучание стихотворения в серьезный регистр: возникает тема смерти («…смерть над ними, как торгаш, / Поводит бронзовой острогой»), тема судьбы и жизненного итога (отсюда – образ весов). Оказывается, живые лещи, как и люди, могут быть «объяты бредом, / Галлюцинацией, тоской, / Сомненьем, ревностью, тревогой…», могут страшиться смерти. Тем самым судьба лещей уподобляется судьбе людей (как и наоборот). Жизнь – дар, данный не только людям, но всему живому миру, говорит поэт. Однако человек взял на себя право даровать ее или отнимать у других, стоящих якобы ниже его на ступенях эволюции. Как видим, ранние стихи Заболоцкого скорее возвращают человека к природе, чем возвышают над ней, напоминают о том, что роднит людей с миром животных и растений. Более того, этот мир в стихах поэта нередко предстает в гораздо лучшем свете, чем мир людей, помыслы и устремления которых поражают своей бедностью и ущербностью. В этом смысле показательно одно из самых известных ранних произведений Заболоцкого – стихотворение «Движение» (1927):

Здесь мы видим гротескное описание извозчика и его коня; первое впечатление от такого описания – его бессмысленность, абсурдность (извозчик в броне, борода с монетами, конь руками машет и т. д.). Однако абсурд для поэта-авангардиста – лучшее средство заставить читателя под иным, непривычным углом зрения посмотреть на мир. В образе извозчика подчеркиваются его неподвижность, статичность: он сидит «как на троне», его одежда – «броня», по сравнению с конем он кажется неживым, куклой или истуканом, тогда как конь весь в движении. Это объясняется тем, что движется – только конь, извозчик же – неподвижен на облучке. Характеристики коня не следует понимать напрямую, это метафоры, т. е. сравнения с опущенным сравнительным союзом «словно»: конь «руками машет», «восемь ног сверкают в его блестящем животе» – такого рода метафоры передают стремительность движения коня, те усилия, которые тот прикладывает, чтобы не только бежать, но и везти повозку с ездоком. Этим же объясняется и то, что «закованному» в строгие рифмы первому четверостишию противопоставляется свободное от них второе, причем два пиррихия в третьей от конца строчке («То вЫтянется как налИм») передают усилие тянущего за собой повозку коня.

Идея стихотворения неожиданна: автор противопоставляет друг другу живой, одухотворенный, даже страдающий от произвола человека мир природы («бедный конь») – и мертвенный, равнодушный мир человека. Заболоцкий заставляет читателя по-новому посмотреть на мир, задуматься над тем, что наше восприятие мира замкнуто в «футляр» представлений о том, каким должен быть мир.

Однако природа вызывает у Заболоцкого не просто сочувствие. В своих произведениях он не раз возвращается к мысли о том, что животные обладают своим внутренним миром, недоступным и непостижимым для человека, самодовольно убежденного в собственной исключительности. Так, в стихотворении 1926 года с очень характерным названием «Лицо коня» поэт восклицает:

Так в творчество Заболоцкого приходит важнейшая для него мысль о долге человека перед природой – не только перед животным, но и перед растительным миром, так же, по убеждению поэта, тянущимся к разумности. В 1930-е годы Заболоцкий штудирует труды В. И. Вернадского – одного из основоположников учения о ноосфере – высшем состоянии биосферы, преобразованной научной и творческой мыслью человека. Ведет он активную переписку и с К. Э. Циолковским, в философском учении которого поэта привлекала мысль о том, что в будущем обитатели Земли претерпят полную биохимическую перестройку и превратятся в разумные «животно-растения», непосредственно перерабатывающие солнечную энергию.

Новые представления Заболоцкого о взаимоотношениях человека и природы отчетливо воплощаются уже в натурфилософских[1] стихотворениях середины 1930-х годов. Традиции натурфилософской поэзии в России весьма почтенны и восходят еще к творчеству М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, поэтов-романтиков. Вспомним, что Пушкин в своем позднем творчестве утверждал существование высших законов, которым в равной степени подчиняются мир природы и мир человека – законов круговорота, смены поколений (стихотворение «Вновь я посетил…»). О трагической разобщенности мира человека и мира природы говорили М. Ю. Лермонтов и Ф. И. Тютчев.

Именно с этой традицией спорит Н. Заболоцкий в стихотворении «Я не ищу гармонии в природе…» (1947). Уже первые его строчки заставляют вспомнить стихотворение Ф. И. Тютчева: «Певучесть есть в морских волнах, / Гармония в стихийных спорах, / И стройный мусикийский[2] шорох / Струится в зыбких камышах». Поэт XIX века противопоставляет природный мир, прекрасный, гармоничный, миру человека, уподобленного им, вслед за французским мыслителем Блезом Паскалем, «мыслящему тростнику» на берегу безбрежного океана природы. По мысли Тютчева, человек исключен из природной гармонии, поскольку не способен стать ее частью, пребывает в вечной борьбе и разладе с ней: «Откуда, как разлад возник? / И отчего же в общем хоре / Душа не то поет, что море, / И ропщет мыслящий тростник?» Не так у Заболоцкого: он отказывается видеть в природе изначальную гармонию:

Однако ощущение разобщенности с природой пробуждает в «человеке разумном» чувство не страха, но долга перед ней, желание всей своей творческой, преобразовательной деятельностью привнести в окружающий мир ту гармонию, по которой томится природа:

«Сон природы» – не состояние невозмутимого покоя, по которому «томились» поэты-романтики, а лишь особое состояние природы, желающей обрести «стройность» и гармоничность – в человеческой деятельности. «Разумный труд» человека дает природной жизни осмысленность, освобождает ее от бремени «дикой свободы», где «от добра неотделимо зло». Не случайно «индустриальные» образы процитированного выше четверостишия напоминают образы «природные»: «блестящий вал турбины» заставляет вспомнить морской вал, «налитые током провода» – полные живыми соками стебли растений, «зарево плотины» – утреннюю зарю, а «пенье труб» – не только крики птиц, но еще и звук духовых инструментов. Таким образом, у Заболоцкого не человек мечтает слиться с природой, раствориться в ней, а сама природа стремится обрести себя в человеческой деятельности, получить в его руках завершение, упорядочиться, наполниться смыслом.

Другое стихотворение поэта – «Вчера, о смерти размышляя…» (1936) вступает в диалог с бессмертным пушкинским «Пророком». В обоих произведениях путь исканий лирического героя начинается с «духовной жажды», и в результате он обретает дар «всеведения». У Заболоцкого читаем: «Все, все услышал я – и трав вечерних пенье, / И речь воды, и камня мертвый крик». Это реминисценция строк А. С. Пушкина: «И внял я неба содроганье, / И горних ангелов полет, / И гад морских подводный ход, / И дольней лозы прозябанье». Обращает на себя внимание, что героям этих произведений открывается одушевленность, даже одухотворенность окружающего мира (отсюда использование обоими поэтами приема олицетворения). Однако эта одушевленность для Заболоцкого – не изначальная черта природного мира. Земной мир обретает духовное измерение в человеческой мысли – в творчестве Пушкина и Хлебникова, в философии мыслителя XVIII века Григория Сковороды, имена которых звучат в стихотворении. Таким образом, человек у Заболоцкого не противопоставлен природе – наоборот, неотделим от нее, составляет ее часть, причем не производную часть («не детище природы»), а неотъемлемую – как «мысль», «ум» природы:

Другими словами, «природы вековечная давильня», о которой писал Заболоцкий в своей поэме «Лодейников» (1932–1947), благодаря человеку одухотворяется, можно сказать, «очеловечивается», обретает самосознание – получает возможность мыслить, смотреть на себя со стороны. И потому в тех изменениях, которые люди вносят в окружающий мир, поэт не видит насилия, ведь это сама природа, идеями и руками человека, открывает и прокладывает себе новые пути. И как бессмертна природа, так бессмертен в ней человек – раз родившись, он навсегда оставляет свой след в мире, самим своим появлением на земле, своей преобразовательной деятельностью влияя на процессы, происходящие в природе.

Эта мысль отчетливо звучит в стихотворении Н. Заболоцкого «Завещание» (1947):

Стихотворение «Завещание» – вариант «Памятника». (Вспомните, кто из русских поэтов отдал дань этой теме.) Заболоцкий рассуждает о бессмертии, о значении своего творчества для грядущих поколений; его адресат – «друг», «далекий правнук», «дальний… потомок». Бессмертие поэт понимает прежде всего как духовный феномен: бессмертие – значит существование в духе, в культуре, в сознании. И то натурфилософское осмысление окружающего мира, с которым поэт вошел в культуру, останется в человеческой культуре навеки, продолжит свою жизнь в памяти людей. Потомки, читатели поэта также будут не просто воспринимать природный мир органами чувств, но и осмыслять его. Однако их осмысление окружающей реальности будет происходить во многом под воздействием мысли художника. Иначе говоря, они уже не смогут жить, мыслить и чувствовать так, как будто в их жизни не было встречи с духовным наследием поэта. Не случайно автор верит, что «далекий потомок» будет «причастен» к его сознанию.

Когда H. Заболоцкий утверждает в стихотворении «Завещание»: «Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я», – он тем самым вступает в спор с лириками XIX века, прежде всего с А. С. Пушкиным («На свете счастья нет, но есть покой и воля») и М. Ю. Лермонтовым («Я ищу свободы и покоя!»). Для него отсутствие покоя и есть признак жизни, в том числе жизни духовной, осмысленной. Звучат в стихотворении и утопические мотивы: поэт верит, что наступят времена, когда «мильоны новых поколений / Наполнят этот мир сверканием чудес / И довершат строение природы».

Зрелые произведения Н. Заболоцкого, по сравнению с ранними, поражают своей неторопливой величавостью, иногда даже спокойной рассудительностью интонации. Это прежде всего поэзия мысли: именно движению мысли поэта подчинена композиция многих его произведений – от вопросов и сомнений – к их разрешению, к четкой декларации своих взглядов и убеждений. При этом в поздних стихотворениях Заболоцкого уже не встретишь, как в «Столбцах» или поэмах начала 1930-х годов, неточной рифмы, выбивающейся из общего ритма строки, грубой или «низкой» детали. В своем «программном» стихотворении «Читая стихи» (1948) он признает: «И в бессмыслице скомканной речи / Изощренность известная есть». Однако в свете нового идеала Заболоцкого – поэзии мысли – отсутствие ясности является существенным недостатком, поскольку в стихе, похожем на «бормотанье сверчка и ребенка», мысль затемнена, размыта, нечетка. Подобное стихотворчество превращается в «игру в шарады» и «волхвование», когда поэт «надевает колпак колдуна».

Если в ранней лирике Заболоцкий пытался приблизить мир человека к миру природы, то само его творчество (а в большей степени – творчество его товарищей по ОБЭРИУ) приобретало природные, стихийные черты, подчас напоминая своей невнятностью «щебетанье щегла». В зрелой же лирике, наоборот, поэт природу приобщает к духовному миру человека, ее хаос одухотворяется, стихия вводится в жесткие рамки, и потому и сам стих должен нести в себе идею порядка, гармонии, традиции.

Строгость и гармоничность поздних стихотворений Заболоцкого – прежде всего зеркальное отражение той гармонии, которую поэт мечтал увидеть во взаимоотношениях человека и природы.