Читать книгу Творческие работники - - Страница 10

Ночь царствовала. Распалось дневное общепроверенное сознание. Полмира закрыла тьма, и вещи слились с телами и стали неотличимы. Зато душа ускользнула от грузной, потеющей во тьме, сопящей тюрьмы. Чуткая, настороженная выскользнула и стала на свободе глядеть сны. Каждая – свой; кому цветной, кому без красок, серый и будничный, как явь, но с исполнением, исполнением невеликих желаний… Пусть невеликих, но любых, любых желаний, самых запретных в дневном, закованном необходимостью и словом «должен», существовании. Где тысячи и тысячи глаз надзирают за действием твоим, за образом мыслей, за чувством… А тут один, свободен от всех паришь в недоступных цензорскому взгляду пространствах… Быть может, придумают когда-нибудь такой прибор, чтобы и сны подслушивать? Только навряд ли… А пока летят, летят невидимые сновидения, загораясь в пустоте небытия, перед взором души. Сколько их, этих снов? А может – один на всех? Как жизнь. Или у всех и жизни разные, как сны, и только чудится единство?

Спит город, и кажется, что тень чужой воли закрыла мир без солнца, внушая свое. Одно на всех, чтоб завтра творили опять единство жизни. Чтоб не рассыпалось хрупкое напряженное стекло дневного общеприятия в тысячи осколков отдельных видений, не склеенных долее верой в незыблемость и общность того же солнца. Да только и во сне у всех ведь тоже многое общо. Солнце и звезды, одна Земля… лишь исполнение желаний – разные…

Тысячеглазые могилы, провалы окон-глаз. Живые иль мертвые, – не различишь: подобен смерти сон. Вот снится ли тем, кто слеп со дня рождения, сияние дня? Иль не рассказать. Не выразить того, чего нет наяву. Туманы… Ведьмы и лешие топорщатся из тьмы. На всех одна ночь, на половину света. И может, из-за того одна культура, дух – един? Созвучие небытия одно на всех. Как жизнь. И каждому свое: как в жизни, – свое исполнение и своя невыносимость…

* * *

Аннушке снился влюбленный в нее Дух. Он манил ее издалека, но, как только она приближалась – таяла плоть и превращалась в серебристый контур фигуры. Только голос по-прежнему звучал отчетливо. Счастливая Аннушка скользила над изумрудной травой и прямо пила воздух, такой он был душистый и густой. Потом она самостоятельно попыталась разглядеть Духа, его черты, сосредоточилась и чуть не проснулась. Испугалась и больше она решила ничего сама не делать, а, напротив, сон затянуть как можно дольше, потому что в этом сне она была так счастлива, как никогда наяву с ней не бывало. Дух сам заговорил.

– Я люблю тебя, Аннушка, – долетели до нее слова, – но я – Дух, а Духи бесплотны. Вот отчего я только и могу лишь сниться тебе. Господи! Как завидно глядеть мне на тебя дневную и быть вдали, вдали…

– Ну так приди ко мне, обзаведись плотью и приди! – сказала счастливая Аннушка. – Я буду любить тебя и ласкать и днем, и ночью. Мне так просто и ясно с тобой, и никакой не надо играть роли. Я даже не думаю, как мне выглядеть… Днем – по-другому. Я сейчас играю роль роковой женщины, потому что какую мне роль играть – не сказали, вот я и выбрала, дура. А вовсе я не роковая и даже очень несчастная… – так по-детски торопилась все рассказать Аннушка Духу. – Я не буду больше играть никакие роли, я буду сидеть и ждать Тебя. А когда ты придешь, все будет, как сейчас, и я буду очень тебя любить…

– Ты можешь не узнать меня, если я приду. Плоть моя может быть совсем

случайной, и ты пройдешь мимо.

– Я обязательно тебя узнаю. И я хочу тебя, – она помялась, – настоящего.

– Я настоящий.

– Но ты невидим, даже во сне…

– Но ты, ты счастлива? – возразил Дух.

– Да, – шепнула тихо Аннушка. – Я счастлива так, как никогда не была.

– Жизнь коротка, Аннушка, – тихо произнес Дух, – если ты не узнаешь меня, мы никогда больше не встретимся. Даже во сне.

– Я узнаю, обязательно узнаю, верь мне! Я не ошибусь, – так заверяла его Аннушка.

Подхваченная волной чуть влажного душистого воздуха, летела она в неведомой стране. Легкая, счастливая скользила, и все громче играла музыка. Это в небольшом деревянном сарае на берегу реки стоял черный рояль, и маэстро в старомодном фраке играл на нем, скользя проворными пальцами по твердым блестящим клавишам. Руки его так и мелькали, касались то нежно, то твердо их кремовой белизны. Подлетев, Аннушка улыбнулась, игравший кивнул ей в ответ, а рояль так и засиял улыбкой, обнажая бесчисленное множество своих белоснежных зубов. Мимо текла река. Музыка взлетала все громче. Над водой вдали появилось и заскользило к ней облачко. Приближаясь, облачко все время росло вместе со звуком взлетающих и теперь едва выносимых аккордов, пока не превратилось в бьющихся и хрипящих в пене белоснежных кобылиц. И тут Аннушка даже закричала от счастья.