Читать книгу Творческие работники - - Страница 12

Проснулся Кирилл Петрович и увидел, что в окно успокоительно и равнодушно светило белое небо. Звуки проникали сквозь толстые стены, приглушенные, потеряв силу. Реальность мира была ненавязчива, нетороплива, быть может, поэтому насыщенные острые грани ночного видения вновь замаячили перед отверстым взором его, пока ровное освещение трезвой жизни все ж не взяло свое и окончательно стерло цветные контуры. Последние обрывки пронеслись и окончательно погасли. И жизнь вновь стала главной, прочно связала она и прикрепила чувства к вещественному телу бытия. Тогда неторопливо, с сожалением он приступил к исполнению обязанностей существования, приготовляясь к новому, еще одному дню соучастия во всеобщем движении.

«Эх! Жалко, я не художник! – подумал Кирилл Петрович. – Такие были краски!»

Со стороны лектор выглядел плотным, среднего роста крепышом. Голова круглая, и на ней высокий лоб тяжелым занавесом нависал над небольшими голубенькими глазками, глубоко ушедшими в глубь сцены. Движения у него отзывались каким-то важным, солидным, меценатским покоем и уверенностью. Так и казалось, вот-вот положит он крепкие небольшие ладони к себе на колени, откашляется значительно, но с добротой и благорасположением в звуке, и скажет: «Ладно. Миллион я тебе дам. Ну а дальше? Дальше что, дорогой мой?» – и весь обворожит тебя сурово-печальной улыбкой на сильном, в складках лице, улыбкой, выражающей горестную необходимость задуматься о том, что будет дальше…

Но все то была лишь видимость, внешняя декорация его странной тяжелой души. И никакого миллиона он дать не мог, да что там миллиона, рубля небось не дал бы. Чего только не делает жизнь с человеком, в какую только, порой, форму его она не нарядит. Но и под тяжестью эполет, под грубым фронтовым мундиром чудится – вот бьется настоящее сердце, вот доброта, покой, философичность… Обман все. Изощрен человек, и острое надо чутье иметь, чтоб разглядеть сердцевину и уловить, что творится внутри за толстой добротной дверью представительной, спокойной внешности.

Страшный беспорядок царил в душе Кирилла Петровича за той самой добротной дверью. Прямо скандал разыгрывался у него меж разными сторонами его личности. От этого он чувствовал чрезвычайное беспокойство и, чтобы хоть как-то нарушить тревогу, до завтрака сразу подсел к столу и стал просматривать листочки лекции, которую сегодня и собирался прочитать в помещении местного драматического театра.

– Надо бы поглядеть, где этот театр находится, – сказал он вслух.

Название лекции звучало жизнеутверждающе: «Все Люди – Творцы!» И в предисловии пояснялось кратко, что речь в ней пойдет про человеческую судьбу, которую человек современный и вправе, и в силах творить независимо от разных суеверий и веры в рок, богов иль бесов. Но как и в любом творческом деле, будь то литература, живопись или пение, нельзя просто так и как попало, наобум водить кистью или голосить дикую мелодию. Требуется мастерство и свод ремесленных простых навыков, правил. Ведь в голову не придет человеку строить пятиугольный дом. А судьбы, порой, черт знает как складывают люди, да еще приплетают в объяснение враждебной жребий, мол, не я виноват и прочее… Далее скромно упоминалось последнее постановление правительства «Об усилении личной ответственности граждан в деле исполнения ими взятых на себя обязательств»… А заканчивалось парой скромных тоже, но приподнимающих человека над земной обыденностью утверждений про то, что жизнь – это и есть самое главное творческое дело: в этом смысле мы все – творцы, и только от нас самих зависит, какой красоты жизненную картину мы нарисуем совместным усилием…

Почитал, почитал Кирилл Петрович, и стало ему совсем противно на душе. Тогда он взглянул на часы, быстро оделся и отправился гулять по городку.

* * *

В городе стояла осень. Воздух был тонок и свеж, а небо, покрытое толстым, но плотным слоем высоких облаков, лило ровную, чистую белизну. В этом безличии и равномерности освещения каждый цвет выступал отчетливо и отдельно. Листья горели сухим золотом всех оттенков, от червонного до сплавов с медью или серебром, казалось, тронь – и начнут перезванивать. Темные ветви в безветрии графически строго вонзались в белизну неба, обнаруживая в природе строгость и красоту.

Но спешил мимо деловой люд, щурясь в сторону светила. Безразлично каблуки перемалывали опавшее золотое великолепие в прах, труху. Мало, очень мало нашлось бы таких, которые остановились бы и вдохнули тончайший опасный тлен умирающей красоты. А чего смотреть? Пройдет год, и снова то же будет… Красиво, конечно, но дела, брат, дела. Жизнь требует!

– Где у вас тут кладбище? – остановил Кирилл Петрович пожилую женщину. – Я не местный, – пояснил он.

– Это – смотря какое. Если братское…

– Нет, городское, – перебил ее Кирилл Петрович. – С церковью, небось?

– С церковью? – женщина прищурилась. – Если вам церковь нужна, – начала она…

– Мне церковь не нужна, – соврал Кирилл Петрович. – Но обычно, где главное кладбище, там и церковь есть…

– Сейчас и без церкви бывает, – гнула свою линию бабка. – Вот у нас есть кроме братского еще три кладбища, и все без церквей. Если кто хочет по старинке, чтоб отпели, то везут отпевать в одно место, потом в другом хоронят…

– Вот и где же это место, куда сначала везут, по старинке… – снова прервал ее Кирилл Петрович, а про себя чертыхнулся.

– Да вот по этой улице прямо, все прямо, а там и выйдете… Минут двадцать идти.

Он пошел, а она долго стояла и смотрела ему вслед до тех пор, пока Кирилл Петрович не обернулся в третий раз. Тогда женщина спохватилась и пошла в другую сторону.