Читать книгу Творческие работники - - Страница 5

Киностудия затаилась в небольшом зеленом тупичке. С одной стороны ее полностью скрывал красавец небоскреб. А с другой – телебашня, стройная, хотя и немного тяжеловатая. Старые деревья прижимались стволами, ветками к небольшому пятиэтажному строению, окончательно защищая его от любопытствующих глаз. Массивная, чугунная ограда вокруг завершала дело…

Дом стоял в небольшом парке. И когда Иван Александрович шел по красивой аллейке, ему пришло в голову, что вся секретность, отгороженность студии – это все потому, что так здесь хорошо. Шум, бензин, толкотня исчезали, стоило переступить чугунный порог.

Огромные деревья задумчиво роняли первые листья. Песчаная желтая дорожка красиво вилась меж толстых, очень выпуклых рельефных стволов.

«Как хорошо тут», – подумал с тоской Иван Александрович…

– Да, у нас тут чудесно, чудесно, – жизнерадостно кричал толстый человечек. Он кричал уже минут десять, не давая и рта открыть Ивану Александровичу.

Но тот все же протиснулся, в бурном потоке мелькнули его слова:

– …Я хочу спросить вас…

– Весь к вашим услугам, весь, – и толстый человечек неожиданно смолк и засиял радостной готовностью сделать для Ивана Александровича все…

– У нас исчез сотрудник. А на вашем катафалке, с киностудии, похоронили меня.

– Похоронили?! Вас? Ай-я-я-я… – заверещал он горестно.

– Судя по описанию, там и вы были?

– Я там был, – тут же деловито согласился толстячок. – Был и хоронил. Но, мой дорогой, – он сделал попытку пухлой ручкой обнять Ивана Александровича.

– Мой дорогой коллега, мы все коллеги по жизни, – пояснил он. – Мда… Искусство требует жертв!

– Вы что убили нашего сотрудника и похоронили его под моей фамилией ради искусства?

Человечек печально кивнул. Мол, да, еще раз да, а что же тут поделать. Так надо. Иван Александрович почувствовал, как в нем заклокотала ярость. Но маленький шут, попрыгав по кабинету, как пухлый резиновый детский мяч, не дав ему опомниться, неожиданно с пафосом и надрывно заверещал:

– Да, да, да. Искусство требует жертв! Нам нужны не какие-то надуманные люди, их придуманные судьбы, подделки под смерть! Нам не нужны суррогаты! Наша сила в жизненности. У нас все без обмана, настоящее.

– Вы что?! – Иван Александрович медленно привстал с кресла. – Шутки со мной шутить…

Но пухлые ручки нежно толкнули его обратно, и толстенький субъект мячиком снова запрыгал вокруг него.

– Вы не понимаете ничего. А я вам объясню. Мы, – тут он величественно пнул себя кулачком в грудь, – новое искусство. Такого не было. Самое прогрессивное в мире! За все эпохи. Жизнь! – величественно взвизгнул он, закатив глаза. – Жизнь всегда была дойной коровой для искусства! Откуда вдохновение? Откуда фантазия?! Из жизни! И те, кто отрывался от ее сосцов, – погибали. Но даже сюжеты из жизни нас не спасли. Шекспировские страсти. Вообразите их в натуре, а! Актер? Что в нем? – тут толстячок презрительно сострадательно поглядел на Ивана Александровича… – Нам оставалось сделать последний шаг. И мы его сделали! Мы стали брать не только сюжеты из жизни, реальные судьбы людей, но и актеров тоже. Актерами стали те, кто по-настоящему участвует, живет в выбранном нами сюжете! Одним словом, мы переносим на экран подлинные, настоящие куски жизни…

– И протестов не бывает? Все счастливы?

– Помилуйте, какое недовольство? Вы живете себе своей жизнью и одновременно становитесь знаменитым. Ваша жизнь, самое в ней лучшее, интересное, показывается миллиардам. Вы герой настоящего искусства! И никаких хлопот, длинной роли, зубрежки… Все естественно. У нас, практически, не бывает дублей…

– Как дублей? – вздрогнул Иван Александрович.

– Ну, – тут человечек закрутился, стал носиться по кабинету и неожиданно пробормотал? – А ваш сотрудник – персонаж нашего фильма. Детективно-мистического, – пробормотал и замолк, и облегченно плюхнулся в кресло.

В кабинете наступила тишина. Наконец застрявшее у Ивана Александровича в голове поперек полено – выскользнуло, и он услышал свой голос:

– Вы убиваете, чтобы снять фильм?

Толстяк протестующе поднял руки:

– Что вы забубнили: убиваете, убиваете. Нет, конечно! Я все вам объяснил. Наши сценарии просто пишутся сразу в виде готовых судеб отдельных людей, настоящих судеб. Вашего сотрудника убили, потому что должны были убить в его настоящей судьбе! При чем здесь мы? Так ему на роду было написано, – теперь голосок у толстенького человека стал раздраженно-сварливым. – А наше дело было лишь заснять все это. А убийство вы расследуйте. Это ваша забота…

Иван Александрович машинально кивал головой. У него, как во время резких спусков самолета, как будто уши закладывало, и звуки пропадали.

– Да, да, – машинально кивал он, судорожно прислушиваясь к чему-то внутри.

В окне на белом, ровном фоне спокойного дня причудливо сплетались темные, выпуклые ветви деревьев. Ровный белый свет наполнял кабинет.

– А откуда вы узнали, что именно сегодня, скажем, его убьют? – наконец медленно проговорил он.

Тут толстяк даже подпрыгнул в кресле и горестно всплеснул ручками:

– Какой вы непонятливый! – закричал он тонко и противно. – Я ведь сказал вам. Сценарии – это кусок жизни. В нем все роли и персонажи – реальные судьбы реальных людей! Все настоящее! – завопил он и оборвал звук сердито.

Ивану Александровичу показалось, будто что-то тяжелое легло ему на шею и основание затылка. Он стал делать вращательные движения головой, пытаясь стряхнуть эту неприятную, сводящую с ума тяжесть. Но тут у него в голове вновь прояснилось, и просто, тихо он спросил:

– Что же, сценарий пишется заранее?

– Конечно, конечно. В этом-то все и дело. Это наша находка! – заорал облегченно-радостно человечек.

Тут Иван Александрович окончательно понял, что он спит и видит сон. И вздохнул. Во сне все может быть. Он спросил непринужденно.

– Быть может, есть сценарий, в котором и я участвую? И вы?

– Есть, есть. Конечно, есть. Мы с вами в одном сценарии участвуем. И ваш померший сотрудник там же, – толстяк широко улыбался, жмурился от удовольствия. Ясно было, он счастлив играть в одном сценарии с вами… Он вас любит…

Иван Александрович тоже улыбнулся и легко вздохнул. Сон есть сон.

– И можно прочитать?

– Вам можно, – сказал пухленький человек, – так задумано в сюжете, что вы читаете о своей судьбе. Книгу судьбы, так сказать, ха-ха-ха… Вот! – заорал он. – Наш каждый сценарий – это книга судьбы для тех, кто в нем герои, – и заливисто захохотал. – Это и есть главная находка! Какой ход!

– А кто их пишет? Сценарии?

Тут в кабинете все затихло, потому что толстяк сполз с сиденья и неожиданно мягко стал подкрадываться к окну. Бац!

– Убил, готово, – заорал он снова. – Комары, – пояснил он уже спокойно Ивану Александровичу. – Терпеть их не могу. У меня на них аллергия. Да, так о чем вы спрашивали?

Тут Ивану Александровичу в голову стукнула другая мысль.

– А она участвует?

– О, это ее первая роль. Ваша, впрочем, тоже.

Иван Александрович почувствовал, как сердце томительно напрягается. Какой странный сон. Он осторожно, стараясь делать это незаметно, крутил головой. Казалось ему, стоит освободиться от этой тяжести внизу затылка – и он проснется.

– Вы дьявол, – неожиданно для себя сказал он. – Но разве дьявол пишет судьбы? Где же Бог тогда? Или он покинул этот мир?

Толстяк обиженно поджал губы.

– Дьявол пишет сценарии, сценарии, мой дорогой, а не судьбы. Правда, – скромно добавил он, – прямо в виде судьбы, но это уже другое дело.

«Какое такое дело?» – хотелось спросить Ивану Александровичу, а потом взять и встряхнуть слегка этот жирненький круглый мячик. Он понимал, что спит, наяву киностудия вовсе не в таком здании помещалась, да и не помнил он такого места в городе вообще… и не мог проснуться. Господи!

– Где сценарий? – грубо спросил он и зло, не таясь, в упор посмотрел на человечка.

Тот вдруг затосковал, стал заламывать ручки и горестно выдохнул, весь слезясь от огорчения.

– Не дописан, не дописан еще. Вот в чем штука. Сценарист заболел…

«Врет, жирный поросенок», – с ненавистью подумал Иван Александрович.

Тут толстяк оживился вдруг…

– Ха-ха-ха, – захохотал он. – Все это пустяки, – и, неожиданно подбежав, хлопнул его по плечу. – Не берите вы себе это в голову. Ха-ха-ха… Завтра, завтра приходите и почитаете…

– Нет, – не отступил Иван Александрович. – А то, что написано, где? – спросил он, глядя в пол. И не успел подумать или сказать еще что-нибудь, как тонкая папка шлепнулась перед ним на стол.

Иван Александрович поднял глаза. Никого. Толстый человечек смылся. «Ну и сволочь!» – подумал он о толстяке от какого-то гадостного предчувствия.

Белый ровный день за окном спокойно лил свет. Сухо и пасмурно.

«Какой удивительный сон. Нет, торопиться я не буду. Такое не каждый день снится. Поглядим, что будет дальше. А проснуться всегда успеешь», – так думал Иван Александрович, открывая папочку.

…Ровно и быстро бежала лента асфальта под резиновыми колесами катафалка. Гроб слегка покачивало… Рубчатая выпуклая резина бешено мяла асфальт… Солнце слепым раскаленным добела кругом повисло…

«Да это ведь позавчера так было», – подумал Иван Александрович и перевернул страницу.

…Глянь, сегодня не хоронят. Рай и Ад на ремонте, Вася…

…Такого нет катафалка в Москве.

…Как нет?

Глаза Ивана Александровича прыгали по строчкам, а сам он уже сидел в своем кресле, тогда, в позавчера. Отчетливо слышал свой голос: «Занимайтесь и докладывайте, но ненавязчиво, ненавязчиво последите…»

И где-то в этой липкой паутине душных улочек таилась беда… Город млел в изнеможении… А-а-а-а…

Вздрогнул Иван Александрович. Казалось, у него над ухом заорал неожиданный голос:

…Любопытствуешь? Хватай его, ребята!

…Спешите жить скорее. Не тот это огонь. Все ложь, никто вас не зовет на огонек. Не близкая душа вам светит и ждет. Нет…

Алло! Старик? Привет тебе! Тоскуешь? Одинок? Я, чтобы не скучал ты, прислал тебе свою племянницу, Аннушку, помнишь ее?.. Да смотри, я у нее за отца. А она красивая. Но, если что – женись, не возражаю, ха-ха-ха…

..Здравствуйте, дядя Ваня… И я рада… Я вас всегда помнила… А вы, вы очень чем-то были похожи на нашего кота, помните?

Он машинально перевернул страницу:

…Что-нибудь случилось?.. Да! Исчез Андрей… Небо резало глаз, раздражало. Он резко опустил штору… Несчастный случай? Исключено. Сам бежал? Но куда и зачем? Или были враги? Какое-нибудь темное место в биографии? И что, если недоглядели? И скрыл пропавший кусочек жизни своей?.. А, черт!

…Ой, Иван Александрович, пустите, что вы делаете…

…Дядя Ваня, это я. Вы заняты, наверно?..

«Не был я занят, – подумал Иван Александрович, на мгновение отвлекаясь от страницы. – Какой странный сон. Обязательно расскажу Аннушке…» – Он снова забегал по строчкам:

…Господи, старый идиот, неужели ты влюбился?!.. Здесь мы расстались… Собака закрутилась упруго и… взяла, повизгивая, потянула вперед…

…Ты, бабушка, вчера вечером дома была?.. Катафалк тут стоял. А и уехал как раз около семи часов…

Неожиданно Иван Александрович понял все. Мерзкий человечек не обманул его. Самый удобный способ. Вам надо убрать кого-то. Отлично, давайте его похороним. Но могут раскопать кости и прочее… А здесь – горсть золы и все. Гениально. Подделать свидетельство о смерти – пустяки. Да и кому придет в голову, что хоронят только что убитого, а может быть, и еще живого, в беспамятстве. Он вздрогнул от этой мысли. «Но кто это сделал? Киностудия? Их катафалк… Идиотский сон!»

Быстро перевернул страницу. «Пусть это все сон, воспользуемся. Может, там и правда написано, кто убил Андрея. Если его вообще убили», – шевельнулась вдруг мысль…

…Как фамилия мужчины?.. Одну минуточку… Сордин Иван Александрович. Что?!.. Гроб не открывали…

…Я из крематория, шеф. Вчера после шести похоронили, не открывая гроба, только одного мужчину. Кого? Вас!

…Вы что, с ума сошли?!.. Кошка… Конечно, подвезу… – Спасибо. А я так боялась…

…Да, на твоей работенке, Нил Нилыч, не соскучишься… Был и нет! Как же так? Был чуть-чуть. А нет – навсегда! И птичек не будет… Вчера привезли чудака и похоронили. А сегодня пришел другой чудак и говорит: неправильно похоронили. То ли не того, то ли зря похоронили. Давай, говорит, крути обратно! А обратно нельзя…

Тут Иван Александрович, как ему показалось, чуть не проснулся. Все расплылось перед ним на мгновение. И папка, строчка, лист. А на лбу явственно он ощутил мелкие холодные капельки пота…

«Вот оно как», – почему-то подумал он. Но в этот же момент все опять стало резким…

…Душа. …Эх, иной раз так воспаришь. Летишь и хорошо…

Дядя Ваня? Я испугалась… Вы будете комиссаром полиции? Как в жизни?.. А где вы были, дядя Иван?

Он поднял лицо. Долго смотрел в бездонные, ясные глаза, потом потянул их ближе и нежно, ласково поцеловал мягкие, теплые, душистые губы…

…Да, у нас тут чудесно, чудесно…

Да, да! Искусство требует жертв! Наша сила в жизненности. У нас все без обмана, настоящее… Все естественное. У нас практически не бывает дублей…

Вы убиваете, чтобы снять по-настоящему?

Нет, конечно! Наши сценарии просто пишутся сразу в виде судеб, настоящих судеб тех,. кто в них участвует, героев фильма… Вашего сотрудника убили… Так ему, значит, на роду написано… А наше дело – заснять, и все. Само убийство – это ваша забота…

…А откуда вы знаете заранее, что, скажем, сегодня убьют?

…Я ведь сказал вам. Сценарий – это кусок жизни. В нем все роли и персонажи – это реальные судьбы реальных людей. Все настоящее…

…Что же сценарии пишутся заранее?

…Конечно, конечно… В этом-то и все дело. Это наша находка.

И тут, на этом месте Иван Александрович точно, как несколько минут назад, понял, что он спит и видит сон…

…И есть сценарий, в котором я участвую?

…Есть, есть… Почитать? Вам можно…

А она участвует?

…О, это ее первая роль.

…Вы дьявол. Но разве дьявол пишет судьбы? Где же тогда Бог? Или он покинул этот мир?

…Дьявол пишет сценарии, только сценарии, мой дорогой, а не судьбы!

…Так где сценарий?.. Врет… Ха-ха-ха…

Тонкая папка шлепнулась перед ним…

Прошло еще мгновение – и увидел Иван Александрович себя как будто со стороны. Сидит он за столом и читает сценарий и, вроде не читает, просто сидит, а перед ним уже давно пустые страницы… Тут он раздвоился…

Один Иван Александрович потер лоб, оглянулся. Глаза опять потянулись к папке. Перед ним были чистые листы, и он сам глядел из них себе прямо в глаза.

Не выдержал этого взгляда Иван Александрович и отвернулся. Но взгляд как будто прилип.

«О, черт!» – выругался он сквозь зубы и резко захлопнул папку. Но и сквозь толстую обложку, казалось, просвечивали его глаза.

– Эй! – хрипловато крикнул он.

И в тот же миг откуда-то сбоку вынырнул толстячок. Потирая ручки, он засеменил вокруг стола и опять шлепнулся в кресло напротив.

– Ну-с, как дела? Вам понравилось? Никаких, я надеюсь, отклонений? Все настоящее?

– А конец когда будет готов? – глухо спросил Иван Александрович.

– Будет, непременно будет, – закричал радостно человечек. – Только подождать надо, чуть-чуть подождать. Заболел сценарист, проклятый симулянт, – доверительно вдруг зашептал он чуть шепеляво. – Из-за него такой конфуз и случился. А убийство, – неожиданно официальным тоном заявил толстяк. – Расследуйте, ищите, кто, что? Но мы тут ни при чем. Чем могу – помогу. Вот так, вот так, – он взглянул на часы, и личико его посерело. – Ой, какой ужас, – возопил он, – я опоздал! Простите, – он тряхнул руку Ивану Александровичу, похлопал его по плечу и сгинул…

В тот же момент вошел охранник и предложил проводить его.

– Какой удивительный сон, – непрерывно думал второй Иван Александрович, который не участвовал, а как бы со стороны на все смотрел. – Но пора, наверно, и честь знать.

Он уже несколько раз пытался проснуться и не мог. Но, с другой стороны, не очень-то и пытался. Такие сны снятся нечасто. А вот теперь начинается самое интересное. Он увидит не в этой дьявольской папке, а наяву, что будет дальше.

– Интересно, – мелькнула у него мысль, – совпадет это с тем, что будет потом, на самом деле? Обязательно расскажу Аннушке…

Он вышел за ворота. Теперь Иван Александрович полностью раздвоился. Один из двойников куда-то шел, что-то делал. А другой – смотрел. Один был – сон. Второй – сознание, которое понимало, что все это сон, следило за развитием действия и запоминало… Чтобы потом, когда сольются оба, проснется спящий, – вспомнить и сравнить…

Он поглядел на небо, и тут следящее сознание отметило необычность дня. День и свет, и все освещение – белое. Сухо и пасмурно. Когда нет тени. И только краски на ставших вдруг плоскими объемах – горят, и каждый оттенок, как на картинах импрессионистов, подчеркнут своей пронзительностью, режет глаз… И в воздухе тончайший запах тлена и грусти. Неизъяснимы ощущения такого дня. Как будто ты сам становишься бестелесным, теряешь объемность и скользишь неслышно сквозь пасмурную сухость. Все выше, к белому высокому небу на невидимых резных столбах, взметнувшемуся далеко в бездонность опрокинутую. И чудится в такие дни, что сам ты ходишь вниз головой. И вовсе не ты это, а отражение твое, которое вдруг ожило и движется в матовом стекле. И нет теней…

Сознание Ивана Александровича сжалось, и он снова увидел себя.

Куда спешил он, второй, в молочном, белом стекле? Теперь Иван Александрович глядел на себя не отвлекаясь. Вот он сел в машину. Мчит. И ощутил вдруг, понял, куда спешит он. К Аннушке? Чтоб рассказать? Но он ведь спит?

Ага, – сказал следящий глаз, – сейчас увидим, что будет. Даже интересно, совпадет потом или не совпадет…

* * *

– Дядя Ваня, вы уже с работы? А я не пошла сегодня никуда… Дядя Ваня, что вы так смотрите на меня? Не глядите так, мне страшно. Дядя Ваня, ой, пустите меня?!..

…Это во сне. Во сне все можно. А наяву – сдержусь. Во сне! Никто не узнает. Никто. И пусть, что будет… – так бормотало его сознание, а фигурка на коленях ползла к Ней.

– Аннушка, я люблю тебя. Не бойся. Иди ко мне, иди… не бойся, – шептали хрипло губы. Черная кровь взметнулась, и вскипело безумие. Вот это, тоненькое, пахнущее пряным тело, гибкое, молодое. Оно, только оно спасет, и болью станет наслаждение, таким же острым, как боль… И он умрет, чтобы воскреснуть. Умрет, разя податливое, теплое душистое яблоко, и беззащитная мякоть плода насытит зверя…

– Все это сон. Все это сон, – бормотало сознание, и сладкая истома дрожью тончайшей, зудом сладким уже охватывала его всего…

– Дядя Ваня-я-я!.. – пронзительно и тоненько закричал пойманный зверек и вновь, уже нечеловечески: – А-а-а-а-и-и-и-и…

И в этот миг объединились, слились в одно два Ивана Александровича. И понял он, что все это не сон. Что все это был не сон! Недоуменно, как сомнамбула, неожиданно пробудившись, осматривал он руки, ноги, себя. И плоть, которая, как меч из рук очнувшегося безумца, бессильно падает… И два изумрудных, бездонных, темных от страха и боли глаза. И тонкая, девичья рука с судорожно сжатым кулачком. И рот, застывший в крике… такой малюсенький и обострившийся вдруг, как у страдающего худенького ребенка…

– Аннушка, – он машинально провел рукой по лбу.

Она быстро подобрала ноги и забилась в угол.

– Аннушка, – сказал он снова и неожиданно все понял. Пошатываясь, встал, не глядя, быстро прошел в кабинет, и, как сухая ветка под ногой, хрустнул выстрел. Сознание распалось, а с ним и жизнь, под пальцами, нажавшими облегченно спуск. Все потемнело, и с гулом исчез он…

* * *

…НОВЫЙ ФИЛЬМ ЭПОХИ… СМОТРИТЕ

…НОВЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ…

…ПЕРВАЯ СЕРИЯ…

Задрав головы, люди читали медленно бегущие строчки…

…ДРАМА ЛЮБВИ… ЭРОТИКА И ЧИСТОЕ ВОЗВЫШЕННОЕ ЧУВСТВО… МИСТИКА БЫТИЯ…

…БОГ СМЕРТИ И ДЬЯВОЛ ЖИЗНИ… СМОТРИТЕ НОВЫЙ ФИЛЬМ ЭПОХИ…СМОТРИТЕ…

Гигантские заголовки вращались над городом. Лица грубые, намалеванные, размером с дом, швыряли копошащимся темным фигуркам пригоршни огромных, назойливых, как осы, букв: Смотрите. Смотрите. Смотрите… Напрасно шарахаетесь, гражданин. Вам некуда бежать, постойте! Вот он перед вами, дьявол жизни. Ликующий, с гнилой светящейся пастью и наглым глумливым гоготом… Стоп! Стой!

И злобно корчились гигантские лица на грубых щитах, оскаливая двухметровые зубы… Уууузззз… – лязгая, несся поток железных безмозглых тварей. Яростно сверкал немигающими глазами-фарами… Смотрите, смотрите!! Город торопливо распихивал маленькие существа по каменным мешкам-кинотеатрам. И вспыхивала голубая стена…

* * *

– Что ж, позвольте поздравить вас. Такого успеха не ожидал никто, – высокий строгий человек милостиво протянул руку.

Круглый толстячок прилип к ней, поблескивая глазками. Вокруг зааплодировали…

Правительственный прием, с представителями печати, проходил в теплой дружественной обстановке.

– Мы беспокоились за исход этой вашей экспериментальной затеи. Все-таки искусство – искусством, а жизнь есть жизнь. Но теперь…

И снова раздались аплодисменты.

– …Мой вклад здесь невелик, – скромно сказал маленький директор (это был он, директор киностудии, тот, что подсунул папку со сценарием покойному Ивану Александровичу, тот, что…). – …Я лишь посредник. Жизнь – все в ней…

– На сколько серий планируете вы первый фильм?

– У нас очень перспективные… э-э… актеры. Я замялся, потому что слово «актеры» непригодно в нашем случае. Конечно, на самом деле, актеров нет. Есть жизнь, Все без подделки. И герои – персонажи жизни, а не кем-то придуманной, надуманной басни под жизнь, – здесь опять раздались аплодисменты. – …Но пока нет подходящего нового термина, будем говорить слово «актеры». Они у нас весьма многообещающие, с очень разнообразной, яркой судьбой. Много коллизий. Особенно замечательна жизнь главной героини. Поэтому серий будет много…

– А как вам удается знать наперед, перспективна ли судьба, и кто с кем связан, и т. д.?

– О, это секрет фирмы, – толстячок обворожительно улыбнулся. – Для зрителя мы делаем все, что можем. Не спрашивайте – как? Не разрушайте нашей иллюзии творческого. Ведь стоит разложить все по полкам, объяснить – и пропадает очарование…

…Еще слова. Они покружились, выстраиваясь цепочками.

Скажите, а… Это было замечательно… Как удалось вам… Новая эра… Такого не было никогда… Возможности какие!..

Но конец, особенно конец – это была находка. И все случилось так, как вы говорите, только потому, что заболел сценарист и не дописал последних сцен?..

Да, да, я понимаю, случилось так, как должно было случиться. Дублей не бывает…

– Перспективы? – пухленькие ручки директора прижались одна к другой. – Перспективы захватывают нас самих. Ведь в нашем распоряжении миллионы сценариев. Только выбирайте… Вы спрашиваете, написаны ли они уже? Да сценарии давно написаны. Главное – съемка. Ведь она идет в нормальном времени. Мы не можем ускорить или замедлить жизнь. В этом наш недостаток. Но, думаю, со временем мы справимся и с этим. Кроме того, мы собираемся частично перейти и переходим уже на бессъемочный фильм. Для близких, друзей, по их заказу. Как бы кино в натуре. Герои – люди, которых они хорошо знают. Все действие развивается так, что они не только могут пассивно следить за ним, но одновременно и участвовать. Главное здесь – выделить само действие, героев и сказать об этом зрителям, дальше они следят и все разыгрывают самостоятельно. У киностудии – неограниченные сценарные возможности. Но каждый знает: то, что мы видим на экранах, – ничтожный процент от существующего в фондах. Пылятся неиспользованные сценарии, уже готовые ленты. Порой их извлекают и показывают, но, увы… – и тут маленький директор так горестно развел руками, что все мгновенно прониклись к нему горячим сочувствием. – Увы, не все мы можем показывать. А снять и воплотить на экране жизни – и того меньше! Конечно, когда мы полностью перейдем на бессъемочный вариант, так сказать, натуральное, реальное видение, а не на экранах – возможности наши возрастут… Но не намного. Девяносто процентов сценариев так никогда и не увидят свет… Особенно трудно с эпическими картинами, где разворачивается, так сказать, полотно истории, жизнь страны… – вздохнул опять маленький директор и посмотрел на высокого строгого человека в президиуме…

– По-вашему, – донеслось из зала, – девяносто процентов судеб – не реализуются. Но в чем причина? Не хватает актеров?

Толстяк улыбнулся добросердечно и, как добрый рождественский дедушка, снисходительно и благосклонно поглядел на спросившего.

– Мы судеб не расписываем, – сказал он жмурясь, – у нас сценарии. И, естественно, каждый не сыграешь. Возможностей всегда больше, чем их воплощений. Трагедии в этом нет. Другое дело выбор. Что выбирать, какой из сценариев, тот или этот? Это другое дело…

– Но ведь сценарии – это куски реальной жизни, где настоящие люди, а не актеры, живут свои судьбы? – не унимался дотошный…

– У нас все настоящее, – маленький директор поджал губы и вдруг стал похож на раздраженного упыря. – Все настоящее. Без подделки! – тут он выразительно посмотрел на ведущего.

– Пресс-конференция окончена, – объявил ведущий.

Все с шумом тут же начали вставать. К дотошному подошел человек и что-то прошептал ему на ухо. Потом взял нежно за локоть и отвел в угол…

– Вы должны подчеркнуть новизну, нужность, важность, – сказал он, – и особо отметить, сколько впереди неиспользованных возможностей – и это все! Вы поняли меня? – спросил он ласково.

Дотошный с деланным высокомерием высвободил локоть, посмотрел презрительно и сказал:

– Понял.

– Вот так лучше, – равнодушно произнес человек и отошел.

Дотошный пожал плечами и с вызовом огляделся. Вокруг уже было пусто. Все ушли…

* * *

– Вы меня не понимаете, Аннушка, – задушевно, хорошо поставленным тенорком говорил маленький директор, и его пухлая ручка на мгновение коснулась ее руки.

– Эти деньги вы заработали. Вы стали известной актрисой. Разве вы не хотели поступить в театральный? – тут он отдернул ручку, таким яростным сине-зеленым огнем полыхнуло у нее в глазах.

– Вы подлые, гадкие люди… – худенькие плечики задрожали.

– Вам не нравится последняя сцена? Но ведь это блестящий конец! Эта сцена делает весь фильм! – толстячок закатил глаза в изнеможении от этой глупости и нежелания понять. – Для нас искусство должно быть превыше всего. А всякое искусство требует жертв!

– Это для вас сцена, – она говорила теперь сухо, яростно. – Сцена?! Он застрелился, а я, я… – она опять заплакала.

– Ну хорошо, хорошо, я не буду называть это сценой. Но зрителю ведь все равно было – это на самом деле или нет. Для него это гениальная игра. В этом все дело. Тонкий и незаметный переход к высшей форме искусства – к жизни.

Они неразрывны: искусство и жизнь. Ты глупенькая, – маленький директор неожиданно перешел на ты. – Ты у нас лучшая… актриса, в старом смысле этого слова, – поспешно добавил он.

– Но как, как вы посмели так нагло, бесцеремонно влезть в чужую жизнь?!.. Кто дал вам право?!

Тут директор строго поджал свои пухленькие губки и неожиданно внушительным, каким-то очень значительным и густым голосом стал ее отчитывать:

– Ты глупая, бестолковая девица! Кто вмешался в твою жизнь? Да через два часа уже все соседи, а на следующий день и все твои родственники, и знакомые – все знали бы о том, что было. Слухи – страшная штука. Через два дня весь город только и говорил бы о пикантной историйке. Как начальник уголовного отдела изнасиловал молоденькую племянницу своего ближайшего друга. О какой жизни ты говоришь? Вся наша жизнь, как на ладони. И величайших усилий стоит вот так, как мы это делаем, сохранить ее для искусства, а не пустить по ветру на бестолковое растерзание слухам. – Маленький директор совсем разобиделся. – Мы спасли твою личную жизнь в тот миг, как она засветилась на экранах. И вместо позора к тебе пришло любимое дело, к которому ты так стремилась, я же знаю, и деньги, разумеется. Дура ты! – пискнул он.

И эта неожиданная смена внушительного голоса на писк так же неожиданно, против воли рассмешила ее. Аннушка тут же спохватилась, но было поздно.

– Вот чек, бери и отдыхай, – маленький директор теперь выглядел совсем усталым, и сочувствие вдруг тронуло душу Аннушки. – Впереди у нас много… съемок…

Она машинально взяла чек.

Он ласково потрепал пухлой ручкой ее за плечо и выкатился колобком в дверь.

Аннушка подняла глаза. В окне стоял вечер. Она заглянула опасливо в его темные глаза и тихонько вздохнула…

Маленькая фигурка застыла на краешке большого дивана, и пустота раздвинула стены… Застыло в ней время, и только капли дождя неслышно темными блестящими струйками скользили по стеклам… Нет горя, нет радости… Кому не быть в раю – тому забвение. Вечный покой. И темный свет беззвучно растворялся в глубине, откуда лились неслышные слезы и струйками скользили по гладкой прохладной коже стекла… Забвение… Костер погас. Нет радости, и горя тоже нет…

И медленно, как на экране, уходит изображение. Теперь лишь в бесконечной дали парят диван, и комната, и худенькая фигурка, застывшая маленьким вопросом, на самом краешке… Вдали одинокая черная птица на восходе летит, летит и точкой пропадает, сливаясь с тем, что вокруг…

* * *

…Шел тихий дождь. Не барабанил, не кричал не метался, порывисто стуча каплями к кому надо и не надо. Лились безрадостные слезы, и никому нет дела. Так горько в темноте плачет ребенок о том, что не высказать никогда. Он с этим родился и умрет, и оттого он плачет. Нет никого, никто не замечает.

Зонты и зонтики, блестящие накидки, плащи шелестят, шуршат, мелькают под фонарями… Асфальт опять, как темная река горит огнями, весь в искрах отражений, и катятся, летят мокрые, желтые глаза… Все скользкое, лоснится и блестит. И повсюду темная глубина играет с огнями. Чуть душно. И в мокрой сырости такими острыми становятся запахи. Людей и мокрой шерсти…

Горят экраны. Новый фильм. Смотрите! Гениальный! Первая серия… И в тысячах каменных кинозалов, тесно прижавшись друг к другу, сидят темные, потные фигурки… Душно. И глядят и смотрят миллионы глаз.

В одно мгновение стали знамениты герои, актеры единственной своей, последней и первой пьесы.

В одно мгновение разбогатели. Но это уже в следующем акте, следующей серии. Пока лишь первая.

Герои бессмертной драмы. И льется мутная струйка в душном подвальчике в граненое, с подтеками, заляпанное стекло…

– Да, Нил Нилыч, стал ты, брат, знаменит, – мокрые губы зашлепали с каким-то черным недоумением. – И сколько же отвалили тебе?

– Все мои! – зло отозвался Служитель. Невесел был Нил Нилыч. Как же так? Заснять не спрашивая…

– Ты хитрец, служитель культа, – костистое лицо приятеля недобро бугрилось желваками. – Хитрец, – снова сказал он…

– Я не хитрец. Засняли и не спросили.

– Еще скажи, мол, я не знал… – губы иронически скривились.

– Не знал! – твердо сказал Нил Нилыч.

– Не знал? – костистое лицо совсем затвердело. – Ты что, за дураков нас принимаешь?

«…Никто не верит, – с тоской думал Служитель. – Никто. И не поверит. А что мне эта слава. Правда, заплатили хорошо. Но все равно обидно».

Он прихлебнул из грязного стекла…

* * *

Паук неторопливо припадал. Очередная жертва чуть жужжала, и через мгновение жизни пустой, завернутый в лохмотья кокон уносили дождь и темень, и скользкая непогода. Лениво каменный вампир бесшумно передвигался, заглядывая в подвальчики, где по стенам сидели вялые, большие, черные мухи, и липли стаканы к губам… Мутная струйка лилась…

* * *

– Ты знаешь? – Василий Петрович был возбужден. – Меня назначили на место Ивана Александровича.

Жена улыбнулась.

– Сколько тебе прибавили? И объясни мне, пожалуйста, что это все знакомые говорят, что ты снимался в фильме? Это правда? Почему скрывал?

– Я не снимался, – Василий Петрович был весел. – Меня снимали. Это второй тебе сюрприз. Гляди!

На стол упала тоненькая книжица.

Большие выпуклые глаза жены стали еще больше и выпуклей.

– Ты выиграл в лотерею?

– Нет, мне заплатили за «участие» в фильме.

– Может, пойдем тогда, посмотрим, – она поглядела на часы. Еще успеем на последний сеанс. Мне рассказывали, что там одни ужасы. Убийство. Насилуют…

– Да, мне тоже рассказывали, – Василий Петрович нахмурился. На самом деле, он уже посмотрел фильм. Вместе с мурлыкающей рыжей секретаршей, которая теперь досталась ему по наследству. «Собака привязывается к человеку, кошка к месту», – мелькнула у него дурацкая мысль… Вслух Василий Петрович сказал:

– С этим убийством еще придется повозиться. Теперь все на меня свалилось, – он ненатурально вздохнул.

Она сияла выпуклыми большими глазами:

– Это будет продолжение фильма? Говорят, идет только первая серия.

– Какое продолжение? Расследовать на самом деле надо, а не продолжение…

– Но ведь и тут, говорят, все, как на самом деле? – свет отразился и погас на выпуклой поверхности. Она моргнула.

– Пошли, – он надевал плащ. – Возьми зонт. «Какая в самом деле разница? – подумалось ему. – Пусть снимают». Лишь бы деньги платили, – сказал он последнее предложение вслух.

Она тотчас же согласно кивнула.

Лифт дернулся и неторопливо повалился вниз.

* * *

А дождь все лил неслышно и лил. И в черной, поблескивающей тускло ночи горели желтые глаза. Десятки, сотни тысяч. Не мигая, застыв или скользя с шумом и брызгами мимо, нагло, в упор блеснув…

Зонты и шляпы, шуршат плащи и аккуратно, как зерно лопаткой, выметает и вновь горсть за горстью подбрасывает Город темные фигурки в каменные кинозалы. Где пахнет прелым. Душный и влажный воздух вдруг прорезают лучи, и вспыхивает голубая стена. Экран, два, три, тысячи экранов, вновь начинается фильм. Последний сеанс.

И вновь пристально и напряженно смотрит Город одни и те же кадры, теперь настоящие, без подделки. Смотрит, стараясь понять жизнь тех, кто выстроил его, живет в нем. Киностудия – его детище. Он пожинает плоды и смотрит, смотрит, не замечая, как по лицу струится вода или слезы из темных закрытых глаз вверху. И машинально, еще плотней закутывается в покрывало ночи, не отрываясь от маленьких голубых окошек в мир чуждого ему, смешного, нелепого существа.

– Смотри, смотри, – жена толкнула Василия Петровича слегка в бок. – Твоя

фамилия в титрах. Теперь ты знаменитый.

– Тише ты! – шикнул он на нее…

В углу приспособился Служитель. Он смотрит уже в десятый раз… И Аннушкины изумруды одиноко светятся в темноте. Она ходит на каждый сеанс. Только не знает, снимают ее сейчас или нет. Но все равно ходила бы и ходит, и смотрит, смотрит и ждет в основном конца, самой последней сцены… И рыжая секретарша, пусть не на каждый сеанс, но тоже ходит часто, благо кинотеатр рядом… Эх, только Ивану Александровичу не повезло…

Пролетают последние титры, фамилии, кто делал, киностудия и год… И начинается сам фильм.

На экране улица. Ровно и быстро бежит асфальтовая лента. Гроб слегка покачивается, подергивается из стороны в сторону. И скорбно, печально сидят на двух скамейках вдоль бортов катафалка родственники в темном и друзья. Молчаливые георгины…