Читать книгу Любовная история - - Страница 12

Не справившись с бессонницей, Григорий перебрался в гостиную. Он сел в кресло, облокотился, положил голову на ладонь и о чём-то призадумался. Неожиданно – вздрогнул. «Что ж так холодно!» Он встал и пошёл искать Арсения, чтобы тот разжёг огонь в камине. Григорий заглянул в соседнюю комнату: Арсений, тихо посапывая, спал на своей лежанке.

– Ладно, сам зажгу.

Он вернулся в гостиную, сел на пол перед камином, закинул в него несколько дров, что лежали рядом, и стал всматриваться в медленно разгорающееся пламя. Вдруг он о чём-то вспомнил. Вернувшись в отведённую ему комнату и взяв что-то из портфейля, через пару минут он уже снова сидел перед камином, перечитывая хорошо знакомые ему страницы. «Как только он у меня оказался? Я уж и сам не помню, куда его убрал, а тут вдруг нашёлся». «Сжечь, может? – вдруг подумалось ему. – Нет, оставлю». Он сложил журнал пополам и убрал его во внутренний карман своего сюртука, вышел на крыльцо, прислонился спиной к стене и призадумался. – «Уже и не так холодно».

Начинало светлеть. Солнце медленно вставало из-за горизонта. Светлые серые облака неторопливо проплывали над крышей дома. Дул слабый прохладный ветер, поднимая и кружа невысоко над землёй опавшие листья.

«Что вы здесь делаете?» – услышал Апраксин.

На крыльцо вышла Анна.

– Почему вы не спите? – спросил Григорий.

– А почему вы не у себя?

– Бессонница мучает.

– Это вы зажгли камин?

– А больше некому.

Оба замолчали.

– Вы больны? – спросила Анна.

– С чего бы?

– Вы вчера были раздражительны за столом, даже с дядюшкой повздорили. Теперь вам не спится. Вас что-то тревожит?

– Что меня может тревожить?

– Не знаю. Ваш друг вчера сказал, что, возможно, у вас… проблемы в семействе.

– Эти проблемы есть у всех семей.

– Да, но… вы живёте у него на квартире уже две недели. Тут явно какая-то бóльшая проблема.

– Нет у меня никаких проблем! Что вы мне голову морочите! – вскричал Апраксин.

Анна вздрогнула.

– Извините, – ответила она, склонив голову. Она отвернулась от него и пошла в дом.

– Подождите!

Она обернулась и посмотрела на Апраксина вопросительным взглядом.

– Вы не желаете в Малый театр? Сегодня, кажись, «Семиру» показывают.

Анна улыбнулась.

– С удовольствием, Григорий Тимофеич.

– Условились.

Анна убежала, а Апраксин остался стоять на крыльце. Вновь холод пробежал по его телу. Но он не зашёл в дом, а остался снаружи.

– Войдите, – сказала Татьяна в ответ на тихий, робкий стук в дверь. В комнату вошёл Шмитц.

– Ах, это вы! Вы что-то хотели?

– Нет-с, княжна, не совсем… вернее да, хотел… почему вас не было за завтраком? – замялся Шмитц, теребя пуговицу своего костюма.

– Я всё время провела здесь, у себя.

– Вы так долго спали? Время никак уже двенадцать доходит.

– Нет, – рассмеялась Татьяна, – я проснулась рано. Я всё это время читала. Я, знаете, люблю читать.

– Вы что-то из французского любите?

– Не совсем, – усмехнулась Татьяна, – не только французское.

– А что же?

Княжна взяла с трельяжа толстую книгу и протянула её Шмитцу. Это было Евангелие.

– Признаться, не ожидал.

– Вы читали?

– Так-с… только когда учился, может. Я вообще к книгам мало отношения имею.

– Как же вы тогда развлекаетесь?

– Да так-с… с Григорием на балах бываю. Хотя в последний год чаще без него.

– А я совсем не люблю балы: скучно.

– Что вы, что вы. Сходите хоть разок, я уверяю: вам понравится.

– Я уже была на балах, и мне не понравилось.

– Ну-с, это смотря где бывать. Я слышал, у Ветринских был прекраснейший бал.

– Бросьте, господин Шмитц. Все балы одинаковы, похожие один на другой.

– Но у Ветринских было бесподобно, поверьте мне на слово.

– Я верю, господин Шмитц. Но если верить всему, что говорят, то выходит, что Ветринский не самый хороший человек. Уж как бы Григорий Тимофеевич не защищал его вчера, я всё же согласна с папенькой: он совершил подлый поступок. Разве вы так не считаете?

Шмитц немного растерялся.

– Я с вами полностью согласен, – ответил он и почувствовал, что не мог бы ответить иначе.

– Я, конечно, не берусь осуждать его, но, скажите, разве можно было так обойтись с кем-нибудь?

– Ни в коем случае, – с тем же чувством сказал немец.

– И к таким-то людям на бал идти… Помилуйте, я лучше здесь останусь. Это папенька часто на балах бывает.

– Что же, у вас из развлечений только книги?

Татьяна задумалась, посмотрела на Шмитца и сказала:

– А вы любите мечтать?

– Мечтать?

– Да, мечтать. Когда лежишь перед сном и представляешь, как бы всё могло быть иначе.

– Признаться, не бывает со мной такого.

– А попробуйте! Это так замечательно. Только вдумайтесь: вы ведь можете вообразить себе что угодно!

– Но не жить же лишь одними мечтами.

– Вы совершенно правы: для их исполнения нужно что-то делать.

– Знаете, – прибавила она после недолгого молчания, – я как-то вообразила себе, что играю на скрипке. Будто бы стою посредине комнаты, а все вокруг слушают и хлопают. И так мне потом захотелось играть, что я упросила родителей, и те наняли мне учителя.

– И что же, теперь вы играете?

– Да, играю, – и Татьяна указала рукой на скрипку, что висела на стене.

– Мечта всегда где-то рядом, – с улыбкой продолжала княжна, – стоит лишь захотеть, друг Шмитц, и она точно сбудется.

Шмитц смотрел на Татьяну, не отводя глаз во всё время разговора, словно она приковала его взгляд к себе. Он чувствовал себя подростком, впервые столкнувшимся с чувством любви; подростком, который и не знает, что с этим делать. Он глядел на княжну, рассматривая каждую черту её лица, и с наслаждением слушал и запоминал каждое её слово, пока сознание его было где-то вдалеке, высоко-высоко от него.

– О чём же вы мечтали сегодня? – услышала Татьяна робкий вопрос.

– А вы хотите знать?

– Больше всего хочу.

– О спокойной жизни в деревне. Знали бы вы, как надоел мне этот шум. Жить в городе, особенно в таком большом, как Москва, просто невыносимо. Право, как было бы прекрасно в деревне. Где так свежо, так тихо, так красиво и спокойно… Иметь свой очаг и детей. Да, не смотрите на меня так. Я больше всего хочу быть матерью и женою. Быть с любящим мужем и жить тихою жизнью. Вы, наверное, совсем не ожидали от меня это услышать?

Шмитц весь дрожал. Так приятно ему было слушать княжну, и так неожиданно было услышать от неё эти слова. Слова, в которых он разглядел и своё счастье тоже.

– А я всегда хотела именно такой жизни. Теперь вы и сами видите: какие мне балы? я едва ли могу найти покой в собственном доме. Я почти никому не говорила этого. Но к вам я отчего-то испытываю глубокое доверие, друг Шмитц, – и в её взгляде что-то промелькнуло.

Поздно вечером, лёжа уже под одеялом, Шмитц не без содроганий сердца вспоминал этот разговор с княжной. Тёплое чувство томилось в его груди. «Друг Шмитц» – мысленно повторял он. – «Друг!»

Тут ему вспомнилось Татьянино «а попробуйте». Он закрыл глаза и попробовал помечтать. Образ княжны вырисовывался перед ним. Он до мельчайших подробностей пытался вообразить её: каждую деталь её наряда, каждую прядь волос. Затем он вообразил, будто она сидит в цветущей аллее, а он – напротив неё. Стал прорисовывать каждое деревце, каждый куст, высокое светлое небо с пушистыми облаками; представил пенье птиц, шелест листьев от слабого ветра. И вот уже она говорит с ним. Говорит, каждый раз обращаясь к нему «друг Шмитц»…

Он открыл глаза, с приятным чувством вздохнул и посмотрел на Апраксина.

– Ты всё что-то пишешь? – спросил он.

Григорий сидел за столом и выводил буквы.

– Как видишь, пишу.

– Ты всё от работы отвлечься не можешь. Полноте, пора уже и спать.

– Как закончу – лягу.

Тут Шмитцу вспомнился вчерашний его разговор с Апраксиным.

– Ты говоришь, сегодня с Анной Семёновной в театре был?

– Был, – отрывисто ответил Апраксин.

– И что? Какова «Семира»?

– Не знаю, – со вздохом ответил Григорий.

Шмитц удивился.

– Как это не знаешь? Ты же смотрел.

Ответа Шмитц не получил. Он отвернулся от Апраксина к стене, снова попробовал помечтать и в скором времени начал посапывать. Григорий, дописав последние строки, потушил свечу, сложил записи и тоже заснул. Писал же он в свой журнал.