Читать книгу Любовная история - - Страница 14

Пётр Семёнович, усадив сына за накрытый Дуней стол, почёл первым долгом выслушать приезжего. Николай рассказал об учёбе, какой ужасной была дорога до деревни, и не забыл упомянуть, что был недавно у Апраксиных. О знакомстве с Романовыми он умолчал.

Затем Пётр Семёнович посвятил Николая в свои дела. Как он и сообщал в письме, хозяйство пошло на спад: урожая нет, люди голодают, пригодных орудий мало, скотины всё меньше и меньше, а из-за болезней десяток оброчных слегло.

Здесь стоит сказать, что Пётр Семёнович самостоятельно следил за порядком в деревне и никогда не доверял имение в руки управляющим. Справедливо полагать, что это и послужило причиной всем выше перечисленным неприятностям. Николай знал это и, ещё когда получил письмо от отца, сказал себе: «Понятное дело, батюшка, отчего дела худы стали». Потому главной целью его приезда было убедить отца нанять управляющего.

Темнело. Николай, уставший с дороги, рано лёг спать. Заснул он быстро и спал крепко-крепко. И странный сон приснился ему. Будто стоит он посреди огромной залы, вокруг все пляшут, веселятся, смеются. И задаёт он себе один и тот же вопрос: «Да зачем же я здесь? Никогда ведь на балах не бывал прежде, а сейчас зачем-то пришёл». Но уходить он никуда не торопился. Вместо этого он, сам не понимая зачем, оглядывал каждого. Посмотрел направо – увидел лысого жирного мужчину с толстым лицом и свиными глазками, налево – юркую и худощавую, как змея, женщину в жёлтом платье с оголёнными плечами. Слегка подтолкнул он какого-то господина – тот обернулся, лицо его всё покрылось морщинами от сладкой, сладкой улыбки, глаза сделались узенькие, и со словами: «Извините, сударь» он похлопал Николая по плечу, словно стряхивая с него что-то. В дальнем углу зала кто-то громко что-то обсуждал, так что можно было даже услышать некоторые слова из их разговора. В углу напротив доносились ругательства и даже звон битой посуды, но никто не обращал на это внимания. Но вот Николай видит знакомую фигуру. Вглядывается в неё – Татьяна! Стоит одна, совершенно неподвижно; стоит и смотрит на него. Николай подбежал к ней, взял за руку и посмотрел в её глаза. Посмотрел – и не узнал. Её лицо, как лист бумаги, белое, а глаза такие тревожные, что Николаю сделалось не по себе.

– Да ты ли это? – испуганно спросил он у неё и сжал её руки крепче.

Таня молчала. Молчала и смотрела на него таким взглядом, словно провинилась в чём-то. Сердце его ужасно колотилось. Он принялся целовать ей руки, как заметил, что они в крови.

– Что это такое, Таня?

Ни слова в ответ.

– Да что с тобой?! – уже в отчаянии крикнул он.

И после этих слов всё умолкло и замерло вокруг. Все обернулись, и Татьяна тихим голосом ответила:

– Извини, Коленька.

И не успел Вишневский опомниться, как некто в красном костюме увёл её. Перед тем, как окончательно скрыться, Татьяна оглянулась всё с той же тревогой и проступком в глазах. И вновь музыка заиграла вокруг, стали раздаваться чужие голоса, все принялись танцевать, и воцарилась прежняя суматоха.

Проснулся Николай от шума на улице. Он глянул в окно: народ с криками толпился у двери. Не понимая, что происходит, быстро одевшись, он вышел на крыльцо и обратился к толпе:

– Что случилось?

– Не ругайся, батюшка, – раздался голос в толпе, – а мы за правдой пришли!

– Что же произошло?

– Кража! Кузьма у конюха Ивана хлеб выкрал!

– Как же это так, батюшка, – перебил другой голос, – этак всем есть нечего! Что же теперь последний кусок воровать!

– Просто так это дело не оставим! – вскрикнул третий.

– Спокойнее, – ответил Вишневский, – где сейчас Кузьма?

– У конюшни сидит, под присмотром!

– Ведите меня к нему, – сказал Николай, сошёл с крыльца и последовал за толпой. Народ стих, предвкушая, что сейчас настанет час правосудия. А Николай думал совсем не о воре Кузьме – ему вспомнился этот странный пугающий сон. «Таня… почему же такая бледная? Что за печаль в её глазах? Зачем же я вообще был на этом балу? И кто был этот человек в красном…»

Его привели к конюшне. На холодной земле, опёршись на стог сена, сидел мужичок среднего роста, с небритым лицом и длинными тёмными как смоль волосами. Одежда на нём была грязная и мокрая, в некоторых местах даже изорвана. Это и был Кузьма. Вокруг него толпился народ. Были слышны громкие осуждающие выкрики. Николай прошёл через толпу и обратился к нему:

– Ты Кузьма?

Кузьма ничего не отвечал. Он сидел молча, с опущенной головой.

– Он, он, – крикнул кто-то.

– Где же ты так промок? – продолжал Николай.

Молчание.

– Утопиться вздумал! – раздался чей-то голос. – Его как за кражей поймали, так к реке и помчался. Насилу смогли из воды вытащить!

– Грешник!

– Оставьте нас, – обратился Николай к толпе.

Народ начал недоумевать, но всё же разошёлся. Тогда Вишневский сел на землю рядом с Кузьмой и заговорил с ним:

– Зачем же на дело такое пошёл, Кузьма?

Тот ответил ему хриплым, тонким голосом:

– Коли бы сыт был, красть не стал.

– А почему утопиться хотел?

– А потому что совестно стало, – тихо ответил Кузьма. Николай заглянул в его лицо: глаза слезились и блестели.

– Пойдём со мной, Кузьма, не бойся.

Кузьма встал, слегка покачнулся и пошёл вслед за Вишневским. Тот отвёл его к небольшому амбару, отворил его и сказал:

– Возьми господского хлеба сколько нужно.

– Не возьму, – ответил Кузьма и повертел головой.

Тогда Николай вошёл в амбар и вышел из него уже с мешком.

– Бери, Кузьма, и перечить не вздумай.

Кузьма послушно взял в руки мешок.

– И завтра приходи за новым одеянием. Это совсем негоже. А теперь ступай к себе.

Кузьма ничего не мог ответить. Он низко поклонился и ушёл, тихонько всхлипывая. Николай, заперев амбар, направился к дому. Ему снова вспомнился сон. «Она мне говорила, что сны бывают пророческими… А я ей не верил. В самом деле, как можно поверить, когда порой такая чепуха снится, что только чёрт разберёт, что она значит… Кровь! У неё на руках была кровь! И за что она извинялась?» Холод пробежал по его телу от этой мысли. И вдруг, на мгновение, он поверил, что сон мог быть вещим: «Уж не случилось ли чего? Может, нужно вернуться?» Но здесь он увидел отца, который встречал его на крыльце дома.

– Отчего ж это у нас народ так встревожен? – сказал Пётр Семёнович. – Всё утро шумят.

– Пустяки, папенька, – ответил Николай и, немного помолчав, добавил: – Вели-ка ты каждому хлеба господского выдать.

Пётр Семёнович на это ничего не ответил. Лишь убедительно кивнул. Он и сам всё понимал. Между тем мысль о вещем сне уже отпустила Николая. «Нет, это мне от усталости такая глупость снится. И нет никаких вещих снов».