Читать книгу Девушки тяжёлого поведения - - Страница 17

Бабушку Мара беззаветно любила – так же, как бабушка Мару – долго остававшуюся единственной внучку. И никаких других бабушка уже не хотела.

Но однажды отец вытащил с антресолей и собрал старые Марины манежик и кроватку, их поставили в узкой Мариной комнате, впритык к её диванчику (а после девчонку и вовсе переселили на раскладное кресло).

На плоской подушке в кроватке поселилась светлая голова нового младенца; за откидной полочкой серванта, куда Мара привыкла наведываться за спрятанными к Новому году дорогими конфетами, обосновались пелёнки, бутылочки, коробочки с присыпкой, стеклянный клаксон с резиновой грушей – молокоотсос. Мама оставляла грудное молоко, когда уходила на работу, декретные отпуска были короткие, а детей в то время подолгу не отлучали от груди.

Так кончилось безраздельное Марино владычество в доме. Приходили родственники и родительские друзья, все любовались золотыми локонами младенца, его пухлым ротиком, его большими бессмысленными глазёнками небесной голубизны, крепенькими ручками и ножками, которыми он беспрестанно сучил, раскрывая пелёнки. И только бабушка не присягнула непрошенному гостю, самозванному принцу, осталась верна своему любимому курчавому угольку, уводила Мару на свою половину и там утешала этого божка, ныне всеми покинутого. Маре разрешалось нацепить на себя нитку поддельного жемчуга, все бабушкины замысловатые броши и камеи, брать расшитый бисером бархатный бабушкин ридикюль и вертеться перед трюмо, отражаясь во всех его трёх зеркалах.

Влюбленный бабушкин взгляд сопровождал Мару повсюду, часто Мара из-за дверей слышала, как бабушка ссорится с родителями, которые «нервируют девочку».

Вступался за правнучку и навещавший их изредка дед Григорий, живший отдельно, с очередной женой. Запрещал делать замечания девочке и – ещё того хуже! – ставить в угол.

– Бессердечные, – выговаривал он внуку и его жене. – С девочками так нельзя, только в родительском доме они и бывают счастливы. А потом какой-нибудь мужик обидит. Или муж начнёт помыкать. Вырастет Маришка – намыкается.

Несмотря на это союзничество в вопросах воспитания Мары, в остальном бабушка была в жёстких контрах со своим отцом. Он таскал куски говядины из кастрюли прямо руками, после чего суп быстро закисал. Но не только из-за супа.

Однако это уже другая история, на которую сегодня у Мары нет сил. Она расскажет как-нибудь после. Или не расскажет.

Бабушка всегда оказывалась рядом, словно стояла за острым Мариным плечиком Ангелом-Хранителем, с огненным мечом наготове – без промедления разить обидчика (чаще воображаемого, призналась себе повзрослевшая Мара).

Мара была некрасивым ребёнком: калмыцкие треугольнички глаз и носик пуговкой, зажатые толстыми щеками. Тонкие прядки чёрных волос на большой голове. Бабушка не могла оторвать взгляда от этого прекрасного для неё лица, обцеловывала каждый уголочек, каждую чёрточку и плакала от умиления.

Может, оттого, что Мара оказалась первой. А может… Спустя годы, когда родня состарилась и пришло время откровений, Мара узнала, что у бабушки был ещё один ребёнок (от кого прижитый, она так и не поняла) – Верочка, умершая в младенчестве. В семейной ограде детской могилки не было, бог знает, где это случилось.

Когда Мара стала подрастать, она была уже вполне хороша. Губки сердечком, кудряшки, выбивавшиеся из туго заплетённых мамой косичек, глаза – почему-то в этих глазах с библейским разрезом (видно на любой из детских фотокарточек Мары) гнездилась какая-то взрослая печаль, печаль человека, которому открыты все тайны этого мира, вся его безнадёжность, вся многовековая порча замысла, какое-то предчувствие и всех уже случившихся с человечеством и всех предстоящих бед. Печаль и беззащитность. Маленькая девочка словно предлагает себя в уплату, в искупление.

Мара плачет, когда перебирает эти фотографии.

Где она разминулась с этой девочкой? Где похоронила эту чистую душу?

Мара заканчивала седьмой класс. Уже почти два года вдали от бабушки, но бабушка писала ей каждую неделю, пытаясь уберечь и на расстоянии, давала какие-то нехитрые советы, как вести себя с людьми, чтобы они были дружелюбны, как помогать маме, чтобы она не ругалась. Не ходить далеко от дома вечерами. Не сильно-то разговаривать с мальчиками, особенно, если они из старших классов.

Мара проснулась от тянущей боли внизу живота и от того, что простыня под ней липкая. Свет она не зажигала, чтобы не разбудить братца, везде сующего свой нос противного первоклашку. (Спали они в одной комнате. Так будет даже тогда, когда они получат просторную трёхкомнатную квартиру, с учётом разнополости детей. Родители предпочтут устроить гостиную, пожертвовав одной детской.) Присмотрелась в серой майской ночи, так и есть: тёмное пятно. Мара не знала, что делать: проскользнуть в ванную или оставаться в постели. Но ведь утром всё равно обнаружится. Больше всего девочка боялась, что ей попадёт за испорченное льняное бельё, которая мама по привычке вываривала, синила и крахмалила, убивая на это тучу времени, которого и так не хватало, и обивку дивана. Девочка не заметила, как её судорожные всхлипывания становились всё громче.

Счастье, что в это время у них гостила бабушка, приехавшая, несмотря на свою гипертонию, забрать внуков на лето. Она услышала эти звуки из детской, быстро встала и не дала случившемуся вырасти в катастрофу. Отвела внучку мыться, поняв, что бинтиками и ватками тут не обойдёшься, решительно вытянула из шкафа самую старую, помягчевшую от стирок, простыню и располосовала её ножницами на широкие ленты.

Мама растерянно молчала, чувствуя смутную вину за неподготовленность к этому событию. Наказывать Мару, конечно же, никто не собирался, с облегчением поняла девочка.

Тогда же бабушка объяснила девочке, что это теперь будет происходить каждый месяц и что это хорошо. А вот если не будет – это уже плохо.