Читать книгу Девушки тяжёлого поведения - - Страница 4

Мара любит заглянуть в прошлое. Говорят, так бывает со всеми, кто уже потихоньку собирает вещички в последнее путешествие. Как говорила мама, мы на горку, а кто-то уже с горки. Вот Мара уже с горки. Как быстро – как в таймлапсе – промелькнула жизнь!

В Мариной памяти, как в шкафу (все знают, что Мара неряха, с этим безуспешно боролись мама и Женя, только мужу – золотая душа! – было наплевать, не за аккуратно сложенные стопки выглаженного белья любят человека) – всё ворохом, всё вперемешку. Что она выудит на этот раз, что станет разглядывать на свету, какие прорехи, штопки и катышки на своей почти прожитой жизни обнаружит? Память играет с ней в салочки. Тронет не с того плеча, с которого ждёшь: тебе, Мара, галить. Догоняй!

И Мара несётся вслед за светлым мячиком детства, прыгающим то туда, то сюда, выкатывающимся на одну тропинку и тут же ныряющим сквозь дебри времени на другую…

***

С Марой водилась её пра, сестра бабы Мани.

Вначале Мару оставляли соседке из дома напротив (по исполнении трёх месяцев ребёнку декретный отпуск матерей заканчивался). Вначале как-то управлялись поочерёдно две бабушки, но обе были больны, и тяжко. С ясельками не срослось. Девочку забирали от соседки охрипшую от крика, а после родители стали замечать синяки и ссадины на пухлых ручках девочки.

Кинулись к «тёте Тоне» – так звали пра в семье. Она уже вышла на пенсию, которой явно не хватало, потому что пра всё время кого-то нянчила на своей улице, а то и двух-трёх разновозрастных соседских детей сразу. И сдавала комнату жиличкам – приехавшим из станиц студенткам медучилища.

Пра согласилась не сразу: она жила «на буграх», в другой части города, и автобус, делая большой круг, курсировал между их районами раз в час.

Но когда ей предъявили зарёванного Маришика (так девочку звала семья), сердце пра дрогнуло.

Пра была заядлой книгочейкой, как и её сестра, мама родной Мариной бабушки. И посадила глаза. После, под старость, ей даже сделали операцию на оба глаза – ещё «в той стране», что было редкостью.

Когда Мара пошла в школу и выучилась писать, ей поручили переписывать для пра программу телевидения (два канала) из местной газеты. Программа печаталась на два дня, но убористым шрифтом, Мара переносила её на тетрадный лист крупным округлым, как в прописях, почерком.

Но, как всё и всегда, откладывала на последний момент, а после в играх забывала. И переписывала уже при бабушке, второпях, отчего буквы к концу строчек слипались и становились неразборчивыми.

– Как же так, – укоряли девчонку родители. – Ведь ты же любишь бабушку Тоню? Отчего же ты не стараешься ей помочь?

Мара любила. И ей было жаль свою пра. Но история повторялась.

А ведь подросшая Мара, когда уже уверенно стояла на крепеньких ножках, бежала к калитке, заслышав голос тучной пра, чтобы уткнуться в её просторный подол и замереть, вдыхая запах клеёнчатой сумки, хлебный дух её нутра.

В сумке непременно находилось что-нибудь вкусненькое для Маришика. Какой-нибудь петушок на палочке, от которого оставалась краска на языке.

Няню Мара ни с кем не хотела делить, крепко обхватывала её колени и не отпускала, мешая взрослым разговорам, когда возвращался с работы кто-то из семьи и усаживал пра ужинать.

Неприятным открытием для маленькой Мары стало, что у пра есть своя, родная, внучка (Вера, как высчитала потом Мара, приходилась троюродной сестрой её отцу, и это было близким родством, потому что Ехловы тесно общались и с самой последней, седьмой, водой на киселе). Вера оказалась уже взрослой – старшеклассницей с толстой рыжеватой косой ниже пояса – чешская кровь её мамы, тёти Дуси, совершенно необыкновенной – она была пилотом Ястребка на фронте.

Поскольку Вера была уже большая, то угрозы царствованию Маришика в этом клане она не представляла, и отпрыски двух мощных ветвей кряжистого семейного древа, пустившего корни на этой земле сто лет назад, подружились.

Мара только немножко завидовала Вере, потому что пра возила её в Пятигорск в какой-то чудесный санаторий лечить ангину мороженым, – а самой Маре «вырезали гланды» совершенно варварским способом, без наркоза (или под местным, что одно и то же).

Вера, как и пра, знала много историй, только пра – из жизни, а Верочка – вычитанные в книжках, и маленькая Мара с упоением слушала и одну, и другую. А ещё Вера с пра водили Маришика на море.

Пра подарила ей приобретенную у знакомой морячки немецкую куклу – не жёсткую пластмассовую, а резиновую, с бугорками на женских местах, пальчиками с обозначенными фалангами и ноготками и «настоящими» волосами, которые стали пахнуть чем-то химическим после того, как Мара помыла Светке (так назвали куклу) голову. А Вера связала Светке кофту, сапожки и пальто.

Кукла перешла по наследству Мариной дочке, но уже с покрытыми лаком и местами обгрызенными (по-другому лак не удалялся) ногтями и разрисованным фломастерами лицом.

Когда Мара спустя много лет приехала забирать маму, свалившуюся с инсультом, Светка сидела в старом кресле вместе с двумя десятками других пропылившихся и облезлых игрушек, включая вислоухого голубого зайца, с которым Мара фотографировала дочку в год, и огромного плюшевого медведя, поменявшего уже трёх хозяев в этой когда-то большой и весёлой, но теперь иссякшей семье.