Читать книгу Девушки тяжёлого поведения - - Страница 8

Мара была недотёпа. Мама сокрушалась: никакой сметливости у девчонки. Во всё надо носом тыкать.

Мара отчётливо помнит все случаи, когда она лажала. Если бы её смуглая кожа вообще могла краснеть, Мара ходила бы пунцовая при каждом воспоминании.

Как помидоры, за которыми она носилась вдоль борозд, опьянённая ни с чем не сравнимым запахом томатной ботвы и собственной удачливостью. Ей было лет восемь, они с отцом поехали в местный совхоз на уборку овощей. Платили урожаем. Можно было, выполнив норму, собрать себе четыре ведра помидоров. Отец – работал он всегда с энергией зверя – быстро ушёл на дальний участок поля, а Маре было поручено наполнить вёдра домой. Девчонка ликовала, когда опережала нерасторопных тёток, издали углядев самые спелые плоды, оставляя другим сборщицам незрелые, бурые, едва начавшие краснеть. А у неё-то, у неё! Самые-самые, надави – и выстрелит сок с семечками.

Почему тётки посмеивались – она не поняла. И не поняла, почему отец, с дорожками пота на загорелом лице, рассердился. Она бежала ему навстречу похвастаться, ждала улыбку, наткнулась на разочарованный отцов взгляд и грубый окрик.

Мара не знает, что его больше угнетало, когда душный автобус пылил по грунтовке назад, в город: то ли, что выходной пропал, то ли, что растёт такая бестолочь, за которую стыдно перед сослуживцами.

И растерянные лица домашних, когда отец занёс вёдра в калитку.

Спасла положение бабушка, домашний Марин ангел.

– Валёк, прикрути мясорубку, – скомандовала она деду, вынимая из кухонного стола тяжёлый чугунный корпус, ручку с отполированной мужской ладонью деревянной рукояткой, стальной винт, пропеллеры ножей и решётчатые диски. Мама тем временем гремела эмалированными тазами, ставила на газ большой бак – стерилизовать баллоны.

Всё пустили на томат.

Вот говорят, стыд гложет. Нет. Стыд сосёт под ложечкой. Тянет и тянет ненасытной глоткой. Мара точно знает. Вот и сейчас эта гастритная тяжесть неспокойной совести.

Ей лет тринадцать. Компания большая: она, родители, друзья родителей – несколько бездетных пар, как же она любила дядю Валеру – искромётного, улыбчивого, обходительного, высокого человека! Он работал главным механиком, она не помнит, где именно.

Вот они идут к лесу вдоль поля с турнепсом. Отец выкручивает пару светлых бомбочек, отирает о рукав брезентовой ветровки, протягивает матери – мать впивается крепкими ровными сибирскими зубами.

Мара возмущена. С пионерским задором обличает: «Вы же сейчас колхозное взяли! Это воровство!»

Повисает мучительная пауза. Всем неловко – и Мару вдруг обжигает осознание, что неловко не за проштрафившихся родителей, а за неё, бескомпромиссную, честную Мару.

Взрослые отворачиваются и идут дальше, нарочито оживлённо что-то обсуждая.

– Маринушка, как же так? – обнимает девчонку за плечи дядя Валера. – Ты же не всерьёз? Зачем родителей обидела? Ты же знаешь, отец твой своё отдаст – чужого не возьмёт. Ну, одну репку. Половина в поле сгниёт. Надо извиниться, девочка, – ласково увещевает он.

Дяди Валеры давно нет. И мамы уже нет. А папка не пережил девяностые, она уже давно старше отца.

И от этого ещё сильнее сосёт под ложечкой. Не вылечить. Не обезболить.