Читать книгу Ученик бирюка - - Страница 8

В тот день Ксим не появился. Не появился и назавтра. И напослезавтра тоже. Каждое утро Янко ходил к бирючьему дому. Не потому ходил, что так уж сильно хотелось, а гнала его сюда мысль: вот вернется Ксим и будет его, Янко, искать. Не найдет в доме, по запаху отследит до Василовской хаты, отыщет. И ходил день за днем мальчишка в холодное, пустое бирючье жилище, но там все оставалось по-прежнему. От безысходности Янко прошерстил весь Дедов двор, еще раз обшарил дом. Ничего не нашел кроме дыры в заборе со стороны полей. Но он и не пытался что-то найти, а делал все это просто так, из нежелания уходить. Где-то на глубине души ему казалось, что Ксим вот-вот придет, стоит ему только подождать. Но он ждал напрасно. И всякий раз приходилось хромать обратно, терзаясь тяжкими думами.

Странно же как-то выходило: Ксим ушел и не вернулся, а за две недели до этого ушел и не вернулся Дед. И ладно Дед – тот просто мог взять и уйти по какой-то своей дедовской причине, но Ксим куда делся? Тоже взял и ушел? Вряд ли. Он так долго тащил сюда Янко, что просто бросить его здесь – совсем на Ксима не похоже. Да даже если и решил бросить – зачем эта брехня, мол, сиди тут, я в лес пойду? Хотел бы бросить – взял и бросил бы, и сказал бы, мол, устал я от тебя, что хочешь теперь, то и делай, а я ухожу. А вот поди ж ты, нету Ксима. Поначалу Янко просто места себе не находил, все гадал, что случилось с бирюком, куда тот делся. Обида и гнев пополам снедали мальчишку, и как побороть в себе это, Янко не знал. Ведь, что получается, едва только Янко смирился с повадками проклятого бирюка, как тот сгинул. То есть смиряться не надо было, только подождать. И теперь, выходило, он, Янко, сам себя предал. Сомнения, мучившие его на обозе, вернулись, и житья не стало совсем. Немного легче бывало только в те часы, когда приходилось ухаживать за Вьюной.

Полностью ее звали Вьюница, но она строго настрого запретила называть себя так. Мол, что за старушенское имя такое. Работа была тяжелой, Янко старался изо всех сил. Когда выносишь вонючее ведро или обтираешь дряхлое тело, стараясь шевелить его как можно меньше – тут не до скорбных раздумий. Поэтому Янко и не жаловался. Не жаловалась и старуха, хотя было видно, что Васил справляется куда лучше. Ее мучили боли, в том числе и от неловких прикосновений, но Вьюна старалась улыбаться, улыбка ее выглядела жутковато. Посмотрев на то, как старается Янко, даже Васил немного оттаял. Если в первый день он старик с руганью хотел Янко прогнать, то на второй день уже глядел на усилия мальчишки молча. А на третий и вовсе скупо похвалил.

– А скажи-ка, отец, – обратился как-то Янко к Василу.

– Я тебе не отец! – оборвал его старик с неожиданной злостью. – Понял, щенок?

– Не ругай мальчика, Васил, – пошелестела Вьюна. – Он не со зла.

Янко недоуменно переводил взгляд со старика на старуху и обратно. Васил сурово взглянул на него и буркнул:

– Ну? Чего хотел-то?

– Да просто… есть в Цветановке еще лекари?

– Еще? – ухмыльнулся Васил.

– Да, – упрямо тряхнул головой Янко, – еще. Я же вижу, моя помощь тебе не так уж нужна. Что если и других кого лечить буду?

– Деда решил заменить? – хмыкнул Васил. – Думаешь, сдюжишь?

– Со временем точно сдюжу, – серьезно сказал Янко.

– Сопли подбери, – сказал старик. – Придумай сначала как бирюком стать, понял?

И вышел из избы, так и не ответив на вопрос. Янко перевел взгляд на Вьюну:

– Васил не любил Деда? – спросил он тихо.

Старуха покачала головой.

– Значит, бирюков не переносит?

– Не в этом дело, – ответила Вьюна и добавила. – Нету.

– Чего нету? – не понял Янко.

– Лекаря, – сказал Вьюна. – В деревне нету больше. В лесу живет ведунья, но люди ее сторонятся. Ее только Дед привечал. Лечиться у нее не лечатся, все больше по другим делам бегают.

– По каким?

– Всяким, – ответила старуха и отвела взгляд.

Было видно: не хочется ей говорить о делах этих, ну да и пес с ними. Если ведунья не лечит никого, это только в радость: ему работы будет больше. А прочие же ведунские дела его не касаются. Пусть хоть голая у костров пляшет да срамные слова на дверях пеплом пишет, ему без разницы. Да даже пусть хоть всей деревней всем этим занимаются – лишь бы болели и себя лечить давали! А уж Янко не оплошает.

– А какой он был – Дед? – спросил мальчишка.

– Дед? – задумалась Вьюна. – Большой такой. Старый. Он был старый, когда я еще в девках бегала. И моя бабушка говорила, что не видела его молодым.

– Это ж сколько он живет в этой деревне? – прикинул Янко.

Старуха тихо рассмеялась.

– Это не он в деревне живет, – сказал она. – Это деревня у бирюка. Говорят, его дом тут первым был. Его дом, да усыпальня. А может, и врут. Кто ж теперь вспомнит, как все было…

– Усыпальня? – нахмурился Янко.

Старуха кивнула.

– Туда покойников складывают, – пояснила она. – Перед тризной. Ну обычная усыпальня. У тебя на родине их нет что ли?

Янко покачал головой. Ни в гродовой деревне, ни в столице никаких усыпален не было. Тела с почестями сжигали поутру или в полдень, и вся недолга. Неровен час покойник встанет и учинит что-нибудь. Или колдун какой его останками поживится. А тут, выясняется, все по-другому.

– Испокон веков, – сказала Вьюна. – Мертвых мы провожаем только после того, как они поночуют в усыпальне и простятся с белым светом. Так завещали предки.

Ага, как же, предки, подумал Янко. У этой деревеньки они какие-то свои были, не такие как у всех. Все в этой проклятой деревне не так, как у всех, пес ее подери. Но другой рядом нет.

– Значит, говоришь, бирюк тут первым был? А люди позже пришли? – спросил он.

– Так говорят, – подтвердила Вьюна. – У леса ведь жить – так с бирюком всяко надежнее.

– Тоже верно, – признал Янко. – И что, никогда не было, – он замялся, – ну, ссор?

– С Дедом? – удивилась старуха. – Да какие тут ссоры, его любили все.

– Так уж и любили?

– Так и любили. Дед всем помогал. И делом, и советом. Поболтаешь с ним и забудешь, что перед тобой нелюдь.

Ага, отметил Янко, нелюдь все-таки.

– А с Тварями он ладил?

– С какими-такими Тварями? – переспросила старуха.

– Как, – опешил Янко. – Ну, такие. Что людей в лесу ловят под дождем и мертвяков из них делают.

– Вот еще, – рассмеялась старуха. – Да откуда ж они у нас возьмутся, чудища такие? Такой напасти у нас отродясь не бывало.

И Янко не нашелся что ответить. Твари жили везде, насколько он знал. Везде люди боялись дождя и ночи. Потому и привечали бирюков, что те мертвяков отгонять могли да в лекарстве ведали. А здесь их, видите ли, «отродясь не бывало». Да, иногда люди могли не знать, что бирюки связаны с Тварями, как вон в ксимовой деревушке, но про самих Тварей не знать? Как так может быть вообще?

– А что, – придя в себя, спросил Янко, – Дед лечил-то хорошо?

– А как же! Любую хворь!

– А вас чего не вылечил? – вырвалось у Янко.

– Старость не вылечит даже бирюк, – вздохнула она. – Даже Дед.

– Суровый был?

– Суровый, – рассмеялась тихо Вьюна. – Суровый, да. Но справедливый. Вот послушай.

И она принялась рассказывать.

Много лет назад один бирюк явился издалека к Деду учиться премудростям бирючьим. Это было в порядке вещей: зимой к Делу приезжали молодые бирюки, осенью уезжали. И так каждый год. Некоторые приезжали по несколько раз, ведь чтобы охватить все знания Деда, нужно куда больше времени, чем год. Да, мудр был Дед, но не всемогущ. Однажды лечил он мальчишку от грудной горячки, да не вылечил. Умер мальчишка, хотя Дед сделал все что мог. Но отец мальчика так не считал. Он возненавидел Деда. И как-то раз ночью взял вилы, топор и пришел к бирюку. Стал под домом и принялся кричать, мол, сожгу я твою халупу, выходи, проклятый бирюк, ты мне сына погубил, ответ держать будешь. Пьян был мужик без меры. И бирюк вышел, да не тот. Не было Деда, ушел по надобности какой-то свой бирючьей. Потому вышел на крик молодой бирюк – из тех, кто приезжали к Деду каждый год. И мужик даже моргнуть не успел – снёс ему голову бирюк, забрызгал кровью порог дома. Не стал долго судить, рядить, разобрался быстро и навсегда. Угрожал? Угрожал. Сжечь дом обещал? Обещал. Вот и нечего тут больше думать. Но там, где молодости думать не о чем, старость дни за думами проводит. У убитого мужика была семья. У него остались жена и дочь. И жена потребовала у Деда суда над его учеником, что бездумно убил их кормильца. И вот что сделал Дед. Не стал ругать ученика или наказывать его. Ведь он был прав. Конечно, если бы он знал этих людей, пожил в этой деревне, он бы рассудил, что мужика убивать не нужно. Проспится – сам за голову схватится, прощения молить придет. Но и вдове не отказал. Пришел к ней и сказал, мол, однажды этот ученик снова вернётся, и тогда ты сможешь отомстить. По крайней мере попробовать. Вот такая была у Деда справедливость.

Янко помолчал, переваривая услышанное.

– И у нее вышло? – спросил он наконец.

– У одинокой женщины вышло отомстить бирюку? – улыбнулась Вьюна. – Это просто сказка. Не принимай ее близко к сердцу.

Янко с сомнением посмотрел на нее, но ничего не сказал. Эта история более-менее совпадала с представлениями Янко о бирюках. Забавно: сам будучи бирюком, он знал о них не так уж и много. В детстве родители не стремились дать ему бирючье воспитание. Лет до семи он и понятия не имел, что отличался от детей других рабов. Это все попозже началось: они его сторониться принялись, будто он и не их приятель, а чудище какое. Нет, он-то был чудищем, но… Что «но» Янко так и не придумал. Вот же дурость какая! В деревне нет ни лекарей, ни бирюков, но ему тут оставаться нельзя. А все почему? Потому что староста ему не доверяет! Ко всему прочему добавилась злость. Смотри, какие недоверчивые! Лекарь он хороший. Может быть, не лучший, но хороший. Если рылом крутят, то это их беда, а никак не его. Он-то себе теплый угол найдет.

Но, с другой-то стороны, это же неправильно. Ну указал ему старпер какой-то на дверь, что ж теперь лапки покорно подымать? Нет уж, коли не хотят его тут, то и не надо, но должны же они знать, что теряют, а? Конечно, должны, решил Янко, буду лечить их так, как сам Дед не лечил! А там, глядишь, и передумает этот гадский староста. Он вроде мужик неглупый. Янко воспрял духом. Давняя мечта – жить среди людей за своего, проснулась от долгой спячки. Совсем недавно ее, казалось, насмерть убил Ксим, когда разоблачил и забрал из гродовой деревни. А ведь Янко уже там, почитай, и обживаться начал. Сколько труда и сил пошло прахом! И вот теперь, судьба, дает ему еще шанс. Как там люди делают в таких случаях? Улыбаются? Янко улыбнулся – улыбка у него получалась складно. К черту Ксима. Теперь все будет хорошо, и даже не придется никого убивать, как в прошлый раз. Надо только как-то заявить о себе. А то ведь сидя у печи, известным лекарем не станешь.

Заявить вышло на следующее же утро.

С тех пор, как Янко поселился у Васила с Вьюной пошел уже четвертый день. И все это время Янко и не выходил толком со двора – только утром, к дедову дому, проверить, не вернулся ли Ксим. Полумрак василовой избы, запах больного тела и острая жалость к себе гнали прочь все сторонние мысли. Поэтому, когда на пороге появился Мирон, Янко даже не вдруг сообразил, кто это вообще.

– Васил! Где твой паца… – гаркнул было тот и увидел Янко. – О! Пойдем!

Совсем не понравились мальчишке ни перекошенное лицо Мирона, ни болезненный какой-то огонек в глазах. Навстречу ему тяжело поднялся Васил.

– Тебе мальчонка нужен? – спросил Мирон старика, словно опомнившись.

– Не особо, – отмахнулся тот. – Забирай. Токмо вернуть не забудь.

Даже не кивнув старику, Мирон уставился на Янко:

– Собирайся, – сказал он. – Живо!

– Куда?

– Увидишь. Собирайся давай!

Голос, будто на грани истерики, и дрожащие руки Мирона не понравились Янко еще больше.

– Да что происходит-то? – возмутился он. – Мне ить с поломанной ногой скакать! Ты хоть скажи, далеко ли?

С видимым усилием Мирон взял себя в руки. Сейчас он очень напоминал своего буйного брата Хрипана, что оплеушил Янко в прошлый раз.

– Племяша моего нашли в лесу, – сказал он. – Осмотреть надо.

И они пошли, побежали почти. Мирон то и дело, ушагивал вперед, потом стоял, закипая, ждал, пока догонит его хромой мальчишка. Едва, похоже, сдерживался, чтобы не начать подгонять. Мальчишка же догонял, дышал тяжело, костылем орудовал что есть силы, но все равно отставал. А когда догнал в последний раз, тут и показалось ему, будто вернулся в прошлое. Двор другой, а бледный люд с тяжелым запахом смерти – все те же. Еще, конечно, гомон и шум. Сильнее всех гомонил и шумел Хрипан. Он орал на детей, чтобы те не мешались под ногами, на собаку, чтоб заткнулась, на соседей, чтобы те своим гомоном не мешали ребенку. Тому самому, найденному, надо думать.

– Ты нас не затыкай, – сказал кто-то из толпы. – Если какая напасть в деревне объявилась, это нас всех касается!

– Коли ссыкливый такой, – отвечал ему Хрипан, – так и вали нахрен с моего двора!

Его двора! Янко против воли покрылся мурашками. Хотя и понимал он умом, что, может, мужик Хрипан и не плохой, просто так сложилось, но пугал он мальчишку сильнее иных Тварей. И идти к нему в дом казалось не самой доброй мыслью. Клятый Мирон, не сказал, что к его полоумному братцу идут! Янко было разозлился, но тут же сам себя попятил. А какая разница, куда идти? Ну сказал бы Мирон, неужели не пошел бы, спросил себя Янко. И сам же себе ответил: пошел бы. Они с Мироном зашли в самую середку галдящей толпы. Мирон любезничать не стал – грубо протолкался сквозь людей. При виде брата Хрипан расслабился, но вот Янко, вышедший из-за спины Мирона, его явно не обрадовал.

– Ты зачем его привел? – буркнул Хрипан.

– Пусть он на Петара глянет.

Значит вот, как мальчишку зовут, подумал Янко. Хрипан покосился хмуро, скривился.

– Неча ему тут делать, этому выкормышу.

– Пусть посмотрит, – без нажима, спокойно повторил Мирон.

– А я говорю, нужды такой нет, – повторил Хрипан, и сжал кулаки. – Это мой дом!

– Дом твой, – согласился Мирон. – Но убедиться нужно, что с Петаром все ладно.

– Жена уже осмотрела. В порядке он.

– А жена твоя лекарь? – возразил Мирон.

– А эта сопля твоя лекарь? – зло ткнул Хрипан в сторону Янко пальцем.

– Ученик при бирюке, нешто не лекарь? – качнул головой Мирон, – все одно, нелишним будет.

– Да ты ж не знаешь его! – гаркнул Хрипан. – Чужой он тут!

– Да будь он хоть зверем лесным! – разозлился Мирон. – Медведем с тремя удами! Коли мальчишка при бирюке был, значит в лекарстве сведущ. Вон, Васил поначалу его брать не хотел, а теперь «не забудь воротить!». Пущай глянет на Петара!

Мирон сделался будто шире в плечах, да выше на голову. Когда гнев находил на лицо его, он становился еще страшнее брата. А гаркнул он так, что и толпа у забора примолкла.

– Нету Деда, – сказал уже тише Мирон. – Пора смириться. А бирючий ученик на дороге не валяется.

Янко буквально кожей почувствовал, как взгляды людей устремились на него. Зашептались люди, по губам пошло гулять «бирючий ученик», «ученик бирюка».

Хрипан сплюнул, постоял, насупившись, да и сдался:

– Пес с тобой, – сказал он. – Заводи сопляка. Только смотри, чтобы не стянул чего.

Изба внутри оказалась сумрачной, но просторной. Здесь имелись и перегородки, и даже некое подобие комнат, с дверьми, выходящими в сени. Не палаты княжеские, конечно, даже не богатая изба Грода, но все же получше василовской. Сильно получше. , Не давай осмотреться толком, Мирон подтолкнул Янко к печи. Там на кровати лежал, едва дыша, кучерявый мальчик лет восьми. Бледное худое лицо, приоткрытый рот, выражение полнейшей беспомощности на лице. Рядом спала, сидя, женщина – очень красивая, печальная. На щеках дорожки из слез, в ладонях коса – с руку толщиной, видать теребила, переживала, да так и уснула. Она кого-то напомнила Янко, но сразу он не сообразил, потому и отбросил мысль, некогда о ерунде думать.

– Гляди, – шепнул Мирон Янко, и снова легонько подтолкнул его к кровати. – Что скажешь?

Янко окинул тельце Петара взглядом. Ребенок как ребенок. Стараясь, не потревожить женщину, Янко подошел и осторожно положил ладонь на лоб мальчишки, затем ощупал шею, отыскал вену, провел пальцами под челюстью. Сердце бьется ровно, кожа теплее, чем обычно, но жара нет, узлы не вздуты. Хвори, похоже, никакой не подцепил.

– Ну? – спросил Мирон. – Что с ним?

Во рту у Янко вдруг пересохло, впервые на него смотрели как на настоящего лекаря. И вроде дело плевое, а все равно волнительно как.

– В порядке, – хрипло сказал он. – Устал сильно. Выспится и очнется.

– Это и все? – разозлился Хрипан. – Я не лекарь, но такое и сам сообразить могу!

Как ни старался (если и старался вообще), а голос Хрипан потише сделать не смог. Проснулась от его баса женщина, заморгала, уставилась на Янко.

– Ты кто таков?

– Лекарь. Ученик бирюка, – ответил Мирон.

Женщина вздрогнула, будто не сразу сообразила, что в избе есть кто-то еще. Взглянула на Петара, слегка расслабилась и снова повернулась к Янко.

– Бедняжка, – сказал она.

– Он в порядке, – повторил Янко. – Ему бы выспаться.

– Да не он, – ответила женщина. – Ты. Ты ж еле на ногах стоишь! Еще и увечный…

Янко даже не нашелся что на такое ответить.

– Ты не о нем переживай, Милен, – буркнул Хрипан. – Сказано ж тебе: лекарь, бирючий ученик. Сам о себе позаботится.

– Да будь он хоть трижды лекарем, и дважды бирючьим учеником! – возразила женщина, и в тихом ее голосе неожиданно пробудилась сталь. – Ты погляди на, он же с ног валится!

– Малыш, ты сегодня хоть ел? – спросила она у Янко, и тот от неожиданности мотнул головой, ведь, и правда, был голоден. С тех пор, как они с Ксимом последний раз перекусили в лесу, так и не брал в рот бирючьей еды. Четыре дня уже. Целых четыре!

– Вот, видишь! – шепотом вознегодовала Милена. – Ребенок голоден!

– Я не ребенок! – возмутился Янко.

– Конечно же, нет, – улыбнулась она, и Янко даже как-то сомлел от этой улыбки. А потом пришел в ужас. Он совершенно не представлял, как отказать этой женщине, которая собиралась, его, судя по всему, накормить. Совершенно некстати зачесалась рука. Сильно зачесалась, яростно, будто неведомый комар принялся пить бирючью кровь, а то и дюжина комаров.

И тут мальчишка на кровати проснулся. Глаза распахнулись, лицо его сразу как-то постарело. Он задрожал, взгляд его заметался по комнате и остановился на Милене.

– Мама? – недоверчиво спросил он, и та расплакалась, враз забыв о некормленом Янко. Взвился фартук к глазам, прикрыл лицо, и промок тут же.

– Не твоя это мама, Петар, – глухо сказал Мирон.

– Теперь, его, – возразил Хрипан. – Как есть его.

Милена, тем временем, вытерла фартуком лицо, присела возле кровати, обняла за плечи Петара.

– Я теперь твоя мама. А дядька Хрипан – папа, – сказал она. – Теперь с нами жить будешь.

Малыш широко распахнул глаза.

– Это теперь мой дом?

– Да, Петар.

– Мне можно жить здесь?

– Конечно.

Тот, обнимая за шею Милену, с надеждой глядел на Хрипана, а его маленькие пальчики нетерпеливо подрагивали.

– Мне правда можно жить здесь? Правда?

– Правда, сынок.

Янко глядел на все это и не знал, что делать. Рука продолжала чесаться, и он украдкой поскреб ногтями кожу на тыльной стороне ладони. Не помогло, зачесалось даже сильнее, руку скрутила странная безболезненная судорога. Янко взглянул на ладонь и чуть не ахнул – сквозь кожу проступало что-то грязно-серое – небольшое пятнышко, с ноготь. Но неведомая зараза разрасталась: полтора ногтя, два. Украдкой Янко принялся тереть это место, стараясь сковырнуть заразу, но тщетно. И тут он понял, что это такое. Чешуйки. Не такие черные, как у Ксима, посерее, но ошибиться было трудно – Янко обрастал бирючьей чешуей, причем не по своей воле.

Стараясь не привлекать внимания, Янко завел руку за спину, прижал тыльную сторону к рубахе – навроде спина заболела. В полутьме избы вряд ли кто чего разберет, но зачем рисковать? Спина мгновенно промокла – то ли от жары в избе, то ли от волнения. И ведь было с чего волноваться – если прямо здесь его рука полностью зачешуится да еще и когтями обрастет, Хрипан долго думать не будет. Враз пришибет, и заступиться будет некому.

– Так я пойду? – спросил Янко.

– Иди, – буркнул Хрипан.

– Куда? – снова всполошилась Милена. – Некормленного отпускать?!

– Я у Васила поем, – соврал Янко.

– Так не годится! – заявила Милена, хота хотела было встать, но в фартук вцепились ручонки Петара. Она с досадой оглянулась, разрываясь между двумя некормлеными детьми.

– Пусть идет, мать, – сказал Хрипан глухо, – выхаживай Петара.

И Милена послушалась. Оглянулась на Янко, сказала только:

– Я тебе еды передам! – И снова посвятила всю себя хныкающему Петару.

Янко же, будто невзначай, сунул ладонь в сумку и похромал к выходу, никто его удерживать или провожать не стал. В сенях остановился дыханье перевести и украдкой осмотрел дергающуюся руку. Выглядело все плохо. Утешало только, что Янко наконец сообразил, почему с ним все это творится.

Ксим говаривал, что голодный бирюк – никому не друг, да кто ж его тогда слушал? Не одна, а целых две пилюли помогли прийти в себя. Зуд прошел, судороги прекратились. Чешуйки остались, да и пес с ними, лишь бы новых не наросло. Надо будет руку перемотать, будто порезался, решил Янко, на первое время должно сойти. Но что делать, скажем, через седьмицу? Он злился на себя, что не успел предусмотреть такой простой вещи, как голод, нечаянно разбуженный заботливой Миленой. Да-да, он знает, что голоден,

– Что скажешь? – раздался голос над ухом, и Янко вздрогнул.

Обернулся – за спиной никого. Пустые сени, лишь пыль в лучах света.

– О чем? – спросил кто-то невидимый из темноты, и Янко все понял. Похоже, не только рука, но и слух играют с ним злую шутку. В другой части дома Мирон с Хрипаном зашептались, а кажется, будто над душой встали и кричат. Видать и двух пилюль недостаточно.

– О Петаре, – глухо произнес Мирон.

– А что с ним? – забеспокоился Хрипан, и вдруг его голос налился злобой. – Или тебе твой бирючий выкормыш чего наплел?!

– Ничего он не наплел, – сказал Мирон. – У меня и своя голова есть. Сам смотри…

– На что смотреть? Твой племянник выжил, так радовался бы! – голос сперва взлетел в гневе, а затем рухнул до сердитого шепота. Переживает о ребенке Хрипан, заботится.

– А на то, – упрямо продолжил Мирон. – Мы его два дня искали по всему лесу. Каждый овраг обыскали, каждую яму. Ни следа. А потом он сам выкатился под ноги старухам, что морошку собирали! Грязный, будто специально грязью мазали, но целехонький! Вот так просто?!

– И что?

– Не бывает так! – А вот Мирон голос не понижал. – Кто-то забрался в дом к…

– Что ты несешь? – разозлился Хрипан. – Тебе жаль, что Петар живой? Не бывает так?! Да у нас брат был, не брат, а скала! Я вот верю в то, что он до последнего бился, а сыну убежать дал.

– Да я…

– Нет уж, дай сказать! Ты брату всю жизнь завидовал! А я не такой, понял? Если ты в Петаре не уверен, то и не ходи к нам больше. И меньше своего бирючьего выкормыша слушай! Он тебе и не такого расскажет!

– Хрипан! – послышался голос Милены. – Потише!

– Ладно, – вдруг сдался Мирон. – Но смотри за ним в оба. Хоть спроси, что случилось в ту ночь. Народ ведь тоже боится…

– Пусть меня боятся! Понял? Петар мне дороже, чем вся эта деревня, понял? Не было у меня сына, а теперь есть! И я его как зеницу беречь стану, а ты лучше не лезь, брат, понял? И бирючонка своего забери!

В этот момент Янко проглотил еще две пилюли и как можно шустрее вышел из дома. Протолкался сквозь люд. Остановить его не пытались, сторонились незнакомого мальчишку с костылем и перемотанной рукой. В уши настойчиво бились посторонние звуки, шуршание платьев о тело, треск ветвей, пенье птиц. Выйдя за околицу Янко остановился. Рука до боли сжимала костыль, мышцы тряслись от натуги. Как тогда со нюхом, теперь и со слухом. Снова бирючье нутро рвалось наружу, не щадя хлипкого тела. И когда рядом прозвучал задорный голос, Янко даже не удивился.

– Чего встал, как пень? Дорогу забыл?

Янко едва не взвыл от громкости этого голоса, зажал рукой ухо, но помогло не очень. Поодаль стояла удивленная корова, а рядом – давешняя девчонка. Обе с любопытством глядели на него. Блин, она что специально время так подбирает, а?

– Тебе чего? – буркнул Янко.

– Ишь сердитый какой, – рассмеялась девчонка. – Так что? Дорогу напомнить?

– Я тебе сам могу напомнить! – огрызнулся Янко.

– Вот грубиян, – посетовала она. – Пошли, Морька от него подальше.

Корова одарила Янко влажным взглядом и двинула вслед за девчонкой.

Он проводил странную парочку взглядом и пожал плечами. И как в первый раз стало полегче. Девчонка появилась и будто сгладила слабость Янко. Уже в василовом дворе он забился под поленницу и внимательно осмотрел руку. Все оказалось не так страшно. Пятно с чешуей не росло, но и не уменьшалось. Если перемотать аккуратно, никто не заметит, и руке мешать не будет. Слух тоже пошаливал, но уже не так сильно, хотя бы не ранил. Периодически в уши влетали куски разговоров неизвестно кого неизвестно с кем. Терпеть можно, а уж это-то Янко умел.