Читать книгу Византийские грешники - - Страница 3

Первые христиане проводили богослужения втайне, опасаясь гнева языческих властей. Их группы скрывались от посторонних глаз, находя пристанища под сводами пещер. Позже, в свободные от гонений времена, в отдалённые места стали уходить отшельники, верившие, что только так можно обрести спасение.

Самым известным монахом-отшельником считался святой Антоний из Александрии, изображаемый с посохом и колокольчиком да в компании дикой свиньи. Если начистоту, по его мнению, любой священник должен был отринуть мирское. Красноречие сделало Антония знаменитым не только в Африке, но и во всей Ойкумене. В своих выступлениях он призывал публику уподобляться Иисусу, что странствовал по пустыне и лишь там преодолел искушение. Однажды святой сгинул в египетских песках. Но идеи его жили.

Пахомий из Фив-на-Ниле, бывший жрец эллинистического культа, основал на ничейном участке первое монашеское общежитие – киновий, в который принимали всех желающих мужского пола. Труд жителей киновия объявлялся безвозмездным, а имущество, кроме личных вещей, – общим. Монахи занимались натуральным хозяйством, обеспечивая свои нужды.

Устав Пахомия взял на вооружение Василий из Кесарии Каппадокийской, а затем и иные настоятели. Постепенно основанные в нескольких римских милях от городских центров, монастыри оказывались в предместьях или внутри ворот и принимали надзор за нищими, калеками и сиротами.

Несколько отшельнических учреждений находились и в окрестностях Константинополя. В отличие от монументальной Студийской обители на берегу Мраморного моря, двухэтажное здание в Пигах выглядело неказисто. Похожее на хлев, с плосковатой крышей из бордовой черепицы, с высеченными в стенах проёмами в форме круглых крестов, оно не вызывало трепета или восхищения и неизбежно терялось среди буйной зелени. Из щелей в кладке то и дело выглядывали травинки. Пускай с опушки, где оно стояло, до города рукой подать, но крепостные стены закрывали от обзора кроны впечатляющих размеров. Вокруг шелестела, не выдавая себя, живность. То ли белка постоянно шмыгала с ветки на ветку, то ли птичья мелкотня судорожно пряталась от двуногих гигантов.

На коновязи у просеки отдыхали десятки лошадей: вход в Пигийский монастырь буквально облепили члены свиты из столицы. Во дворике рядом, на площадке, устланной принесенными невесть откуда продолговатыми камнями, несла караул дюжина из личной гвардии императора. Все гвардейцы хорошо сложены, плечисты, высоки. Но среди них по всем параметрам выделялся один. Звали его Маркел. Ростом он был где-то между простой оргийей и царской саженью, то есть намного выше среднерослого мужчины из любого народа империи. Шрам на его щеке напоминал высохшее русло реки, а массивные надбровные дуги походили на опоры моста.

И этот здоровяк, нервный из-за груза ответственности, почувствовал, как его легонько толкают в плечо, и с неохотой слегка повернул голову.

– Нам позволят зачерпнуть из родника? – спросили у Маркела полушёпотом.

– Не знаю, новичок.

– Слыхали, в честь Велизария сегодня праздник! – хмыкнул смуглолицый киприот Кирилл, что замыкал строй.

– Всегда удивлялся его везению, – недовольно пробасил другой воин, родом из Анатолии.

– Агась, повезло: женили на блуднице, посылают в Армению, в самое пекло. Точно хочешь такой жизни, Дамасик? – вопрошал киприот.

– Заткнитесь! – вполголоса и со сдержанной злобой выцедил Маркел. Мало того, он не справлялся с дисциплиной. Так ему показалось, что стоящий поодаль племянник василевса в расшитом аксамитовом одеянии со вставками запретного пурпурного цвета на секунду взглянул на дворцовую схолы.

Юстиниан, сын старшей сестры императора Вигиллы и Савватия Тавресийского, совершенно не выглядел на свои четыре десятка лет. Несмотря на некую общую грубоватость черт лица, в нём проглядывалось что-то женоподобное и даже детское, особенно в линиях губ и подбородка. Широкие глаза и высоко вздёрнутые брови придавали ему задумчивость.

Он находился у огорода, где монахи выращивали целебные травы, и настукивал мелодию, ударяя кулаком о деревянную ограду. Под ней волочилась по своему тракту улитка. Юстиниан глядел на неё пару минут, а затем схватил двумя пальцами и перенёс дальше. Зевнув, он побрёл к гвардейцам. Когда макушка его оказалась под старым дубом, порыв ветра сорвал несколько жирных желудей, что незамедлительно приземлились на тёмно-русые волосы.

Маркел услышал вскрик Юстиниана и поспешил к нему, как того требовали предписания, наказав соратникам оставаться на месте.

– Ваше благородие, что с вами? – выпалил гвардеец, оказавшись перед господином.

– Ничего страшного! – Раздосадованный вниманием к себе Юстиниан стряхнул оставшуюся на рукавах требуху размашистыми движениями. – Попроси подготовить лошадей – скоро поедем. Чувствую, не дождусь.

– Слушаюсь, ваше благородие!

Дверь монастыря отворилась, обступившие её зашевелились.

– Наконец-то, – прогудел племянник императора. – Так, Маркел, приказ в силе. Выдвинемся чуточку позже.

На пороге Пигийской обители появился полноватый мужчина в аскетичной хламиде, что контрастировала с богатой диадемой на его голове, украшенной жемчужными вставками. Вышедший из покоев отдал слугам продолговатый свиток и с чужой помощью принялся преодолевать ступени. В начале консульского года ему стукнуло шестьдесят шесть, и суставы его то и дело ныли.

Император принял меха от своего водоноса.

– Дальше справлюсь сам! – булькая, забормотал он, посылая прочь тех, кто помог ему спуститься. Затем василевс поймал на себе пристальный взгляд родственника и побрёл под дуб, миновав вытянувшихся гвардейцев. Лицо его покраснело от зноя после прохладного помещения.

– Время тянулось мучительно долго, дядя, – поделился наблюдениями Юстиниан, когда императора приняла полуденная тень в форме львиной гривы, манящая своим безвозмездным покровительством. – Надеюсь, беседа оказалась интереснее отчёта Сотерика намедни.

– Папа Иоанн интересный собеседник, – Юстина внезапно одолела отдышка. Справившись с ней, он продолжил, поднимая голову на исполинские ветви векового древа: – Ты хоть вдоволь подышал, а то бледный и из дворца не вылезаешь.

– А мне незачем вылезать. Это тебе подавай лечебные источники, – произнёс августейший племянник и сгустил тон: – Неважный у тебя вид.

– Душновато тут, я бы вернулся, – выговорил василевс Юстин. Он до сих пор ощущал запах сырости, пропитавший монастырь.

– Ты хоть не заразился от него?

– Пётр, – Юстин назвал сына сестры данным тому при рождении именем, и племянник сразу насупился, – ты же слышал, его хворь не заразна.

– Если лекари квестора Прокла не ошиблись.

– Знаешь, бедняга даже сидит с трудом. Скоро оклемается – тогда примем у себя.

– Немудрено подхватить заразу, раз отказываешься от удобств, – ехидно заметил Юстиниан.

Он рассуждал так: понтифик спокойно мог погрузиться в корабль в Риме и по водам Тирренского, Средиземного, Эгейского и Мраморного морей добраться до Константинопольской гавани, а не рисковать жизнью, делая крюк по суше. Его несколько беспокоила непредсказуемость Иоанна. Ещё его одолевала обида из-за того, что он не стал третьим лицом в переговорах.

– Тут соглашусь, – рассудил василевс. – Им пришлось от бандитов отбиваться в Иллирии, представляешь?

Из глубины леса донеслись прерывистые оклили кукушки.

– Что за свиток ты отдал? – Мужчина помоложе вертел шеей, пытаясь высмотреть издающую звуки птицу. – Надеюсь, там не список варварских имён в алфавитном порядке.

Юстин сделался серьёзным:

– Обращение остготского рекса! Если в двух словах, Теодорих послал папу просить за служителей-ариан.

– Вернуть сан еретикам? Позволить проповедовать? – Пётр Савватий додумал в правильном русле. – Ты и так пошёл на немыслимые уступки!

– Ради мира, – несколько смутился император, осознав, что его ответ больше походит на оправдание. – Иоанн признался: рекс чаще впадает в ярость. Помнишь слухи о заточении Боэция? Теодорих казнил его. Якобы за измену.

– Жаль. Боэцию раньше удавалось держать в узде маразматика, – посетовал Юстиниан и добавил: – Флора расстроится, всё-таки любимый поэт.

– Кстати, о ней. – Юстин потёр височные впадины большими пальцами, попутно закатывая глаза. – Не передумал? Честно говоря, я скептически настроен.

– Не так сильно, как тётя. Вы всё твердите про её безродность, только не женат ли мой дядя на бывшей рабыне?

– Справедливое замечание, Пётр. – Увесистые капли пота стекали на опухшие веки василевса.

– Раз так важен престиж, то можно объявить её дочерью сенатора. Разве проблема? Но я ни за что не стану выпрашивать благословение!

– Мы с Ефимией любим тебя…

– Знаю. Ладно, полно трёпа, мне пора.

– Куда? – удивился император.

– Как же: на клятву букелариев.

– Ааа, память подводит.

– Маркела забираю. Это хоть помнишь?

– Не мало одного телохранителя?

– Так со мной ещё пять слуг.

Через несколько минут слуга-конюший уже помогал Юстиниану взобраться на серогривую лошадь. Семеро всадников, поднимая пыль на просёлочной дороге, ускакали в сторону столицы.