Читать книгу Клятвы и бездействия - - Страница 8

– Это плохая идея.

– Ты продолжаешь настаивать. – Палмер бросает на меня раздраженный взгляд, протягивает руку и поправляет воротничок рубашки сливового цвета своего друга. – Тебе надо подыскать себе новый девиз по жизни, лебедь.

Трой ухмыляется, услышав прозвище, и толкает меня локтем в бок.

– Лебедь?

– До нашего переезда на Аплану Лен занималась балетом, они репетировали «Лебединое озеро», – объясняет ему Палмер. – Выходя на поклон, она сломала лодыжку и больше не могла танцевать.

– Разумеется, с той поры братья не перестают меня подкалывать.

Трой прислоняется к барной стойке и смеется.

– Твои братья полные придурки, Ленни. Но мне нравится прозвище лебедь. Тебе подходит. Ты… изящная, черт возьми.

Поднимаю руки, будто сдаваясь.

– Даже не думай добавлять в свой лексикон подобные слова. И советую забыть это мое прозвище прямо сейчас.

– Да, или она выклюет тебе глаза, – хихикает Палмер, делает несколько шаркающих шагов и целует меня в висок.

Затем он опускается на высокий табурет рядом, машет бармену и поправляет пальцами пшеничного цвета локоны. Если бы не волосы до плеч и пирсинг в носу, он и сейчас был бы неотличим от близнеца Кэша.

В детстве они очень часто пользовались сходством и подменяли друг друга. Учителя и наставники уходили и приходили, причиной были нескончаемые шалости и розыгрыши братьев; несмотря на полное внешнее сходство, а также общность интересов, способности и наклонности в учебе у них были разные.

У Палмера отмечалась легкая форма дислексии, а Кэш испытывал трудности с алгеброй. Учителя постоянно путались, не успевая отслеживать, что мальчики изучают вместе, а что индивидуально.

В конце концов, с ними стали заниматься по одной программе, я же училась одна.

Я полагала, что заслужила такое отношение, ведь некогда выбрала не братьев, а родителей.

Перед нами встает бармен, упираясь ладонями в стойку. На нем футболка с надписью Deftones, рукав наполовину скрывает татуировку в виде якоря.

– Что вам предложить? – Он вскидывает бровь.

Я открываю рот, чтобы отказаться, но Палмер отвечает за нас всех:

– Две текилы и малиновую «Маргариту».

Кивнув, бармен удаляется в другой конец стойки, где уже ждут посетители, даже не взглянув на меня, чтобы подтвердить заказ.

– Скажи, какая часть фразы «Сегодня я не пью» была тебе непонятна? – спрашиваю я, повернувшись к брату.

Он усмехается, стряхивает невидимые ворсинки с джинсовки из вываренной ткани.

– Если ты не выпьешь, настроение не поднимется.

– И ты решил надавить на меня, как любящий брат.

В памяти всплывают слова, сказанные папой перед нашим уходом. Он настоятельно просил меня выбрать одного мужчину из составленного им списка кандидатов из числа гостей, чтобы он мог продолжить работу над созданием моего безупречного имиджа и начать, наконец, представлять меня в своем кругу. Интересно, все мужчины в моей жизни будут давить на меня?

Палмер вертит в руке телефон и закатывает глаза.

– Я просто высказал свое мнение. После этого праздника ты находишься в таком напряжении, кажется, в любую секунду лопнешь, недо немного расслабиться. И где это сделать, как не здесь, со старшим братом и его другом, которые за тобой присмотрят?

Морщу нос, но решаю не возражать. Палмер не ошибся, события прошлого вечера, последующее обнаружение Ричарда Стайлза и требовательный тон отца изучить список приглашенных, среди которых он выделил тех, кого считает подходящими для свиданий, заставили меня значительно понервничать, я до сих пор на пределе.

И не в положительном смысле.

Бармен приносит наши напитки, ставит передо мной стеклянную банку с крышкой и розовым содержимым. Я обхватываю ее ладонями и двигаю ближе к себе из нежелания позволять кому-либо к ней прикоснуться.

– До дна, – выкрикивает Трой, запрокидывает голову и махом осушает рюмку.

Палмер поступает так же. В следующий миг парни смотрят на меня в ожидании.

Я закусываю нижнюю губу и вновь оглядываю толпу, надеясь найти хоть одно знакомое лицо. Вижу направленные в нашу сторону телефоны, перешептывание за поднятыми к губам руками – все это указывает на то, что не только родителям неминуемо станет известно о нашей маленькой вечеринке, но и Престону тоже. Не говоря уже о том, что нам не следует находиться в «Пылающей колеснице», этот бар под запретом для всех членов семьи, а после недавней встречи с его владельцем у меня еще больше причин обходить его стороной.

– Что с тобой, лебедь? – Палмер обнимает меня за плечи и привлекает к себе. – Раньше ты умела веселиться. Когда превратилась в затворницу?

Восемь с половиной месяцев назад.

– Думаю, в тот день, как сломала лодыжку.

– Бог мой, Палм, нельзя считать ее затворницей только потому, что она решила сегодня сохранить трезвую голову. – Трой тянется ко мне и похлопывает по руке.

Палмер отмахивается от него и склоняется ко мне.

– Дело твое. Скажи, но у тебя хоть есть желание подцепить сегодня кого-то?

Я сверлю его взглядом и молчу.

Палмер издает приглушенный звук, говорящий о недовольстве, затем он отталкивается и описывает круг на стуле.

– С таким же успехом я мог бы пригласить Кэша.

Можно подумать, тот согласился бы выйти из дома в вечер накануне суда.

Улыбнувшись мне с пониманием, Трой кивком указывает на танцпол.

– Пойдем потанцуем, чтобы встряхнуться. Ты не против побыть одна?

Киваю, а потом смотрю им вслед, и вскоре две фигуры уже плохо различимы в затуманенном пространстве клуба. Раздаются первые аккорды мелодии в стиле кантри, и Палмер начинает двигаться, встав напротив Троя.

Я же беру банку с коктейлем и делаю глоток. Во рту появляется фруктовый вкус с кислинкой, и я спешу проглотить его, чтобы не задерживать надолго.

Если я позволю себе мысль о том, что он мне приятен, то после одного глотка не остановлюсь. Нельзя потакать себе, когда вокруг столько людей, бьющих копытом в ожидании того, как Ленни Примроуз потеряет контроль над собой на публике.

Видишь, папочка, я все же могу управлять своими желаниями.

Минуты две я провожу в одиночестве, потом становится скучно. «Маргарита» привлекает все больше, лучше выпить, чем просто сидеть и наблюдать за танцующими.

Год назад я, возможно, завела бы разговор с сидящими рядом за стойкой, но сейчас хочется одного – хотя бы на время забыть обо всем плохом в жизни. Если я позволю себе заговорить с кем-то, рано или поздно будут затронуты неприятные мне темы.

Может, правда, стоит немного расслабиться? Обычно я воздерживаюсь, чтобы не чувствовать себя похожей на Престона. Даже не помню, когда последний раз отдыхала. Очень давно, пожалуй. Думаю, я заслужила небольшой перерыв.

После трех коктейлей и двух шотов вижу перед собой бармена, решившего проверить, как я. Он оглядывает меня с сомнением, словно внезапно осознав, что я осталась одна.

– Твои друзья ушли? – спрашивает он. Даже в тусклом свете замечаю поразительной синевы глаза.

Пожимаю плечами и киваю в ответ. Или мне кажется, что киваю.

– Недостаточно хороша для них.

– Я так не думаю. – Он улыбается и опирается локтем на стойку, демонстрируя загорелую руку. – Ты умеешь веселиться. Но это не то, что им нужно.

– Думаешь? – Стены немного покачиваются, во рту пересохло, но мне хочется послушать, что еще он скажет.

– Завсегдатая клубов я вижу за милю, а у тебя на лбу написано, что ты не тусовщица.

– Повтори еще раз, я запишу, а то у общественности другое мнение.

Парень усмехается, тряхнув головой.

– Я Блу.

Он протягивает руку, я пожимаю ее с легкой улыбкой, довольная тем, что не останусь на вечер без компании, пока брат и Трой весело проводят время.

– Ленни, – говорю я.

Уже и не вспомнить, когда я последний раз разговаривала с незнакомым человеком, к тому же таким, который не стремился сразу перевести разговор на тему слухов о семье или дел в «Примроуз Риэлти».

Блу склоняет голову и смотрит на меня.

– Дай угадаю, ты художница.

Язык становится тяжелым, когда я пытаюсь рассмеяться.

– Типа того.

– Значит, ты бы предпочла сейчас рисовать на тротуаре или стене здания. Как тот парень, Бэнкси.

– Не совсем. – Заправляю прядь волос за ухо и делаю глоток. – Родители убили бы меня, если бы я испортила общественное имущество. Это бы очень повредило их имиджу.

– Ну конечно, образ преступницы понравился бы им больше.

Слова доносятся сбоку. Внезапно британский акцент режет слух, вздрагиваю от удивления. Эту манеру нельзя забыть, даже во сне крутились слова вперемешку со звуками музыки, играющей на вечеринке в тот вечер. Коктейль идет не в то горло, и я закашливаюсь, пытаясь свободно вздохнуть.

А я ведь знала, что не стоило начинать разговор.

– О боже. – Рука повисает в воздухе, он делает круговые движения, слегка касаясь моей спины, от этого горит кожа под одеждой.

– Ох уж эти пташки Вариса, верно?

Слова обращены к Блу, на лице которого появляется натянутая улыбка.

– Босс. Не знал, что вы сегодня здесь.

– Конечно. Ведь тогда ты бы работал, а не флиртовал с пьяными посетительницами.

Я изо всех сил сжимаю пальцами банку, они скоро начинают затекать, мурашки бегут по спине к затылку, покалывают, словно миллион крошечных иголок.

– Я… не пьяная, – возражаю я и резко разворачиваюсь, не поднимаясь с барного стула, чтобы это доказать. К сожалению, расстояние до него я оцениваю неверно и врезаюсь коленями в его бедро. Едва не потеряв равновесие, хватаюсь за него, чтобы не упасть.

Зал покачивается перед глазами, прижимаю язык к нёбу, надеясь, что смогу так это остановить.

Джонас Вульф смотрит на меня в упор, взгляд глаз фиалкового цвета пронзает насквозь. Боже, от него восхитительно пахнет. Аромат кофе и табака, согретый кожей под тканью футболки и рваных джинсов.

– Конечно, – слышу я и чувствую, как он сжимает мое плечо, заставляя поднять голову. – А я почти готов уволить лучшего сотрудника из-за слишком навязчивого сервиса.

– Ничего я не навязывал, – встревает Блу и, расправив плечи, скрещивает руки на груди. – Она и сама, похоже, человек не строгих правил.

– Она, между прочим, перед тобой, – говорю я, пытаясь вырваться, но Джонас надавливает сильнее.

– Тебе не следует ко мне прикасаться.

– Это верно, – соглашается он, и в горящих глазах на мгновение вспыхивают искры веселья.

Или мне жарко из-за внутреннего пламени?

Чувствую, как горят щеки, по позвоночнику под розовым корсетом стекает струйка пота.

Сглатываю, чтобы промочить пересохшее горло, и вскидываю подбородок.

– Может, тогда пора прекратить?

– Может, и пора.

Но он не останавливается.

Более того, сжимает еще сильнее и тянет, заставляя меня встать на ноги. Не могу оторвать взгляд от его четко очерченной нижней челюсти, покрытой легкой щетиной – прошлым вечером она была гуще.

Руки зудят, сердце бьется быстрее, и я решаюсь проверить, такая ли она мягкая, как кажется.

Жесткие волоски царапают кожу, а Джонас выгибает бровь. Уголок моего рта приподнимается, колени подкашиваются, когда кулак сжимает мое запястье.

Хихикаю, пораженная его размерами.

– У тебя такая большая рука.

Джонас хмурится и косится на Блу.

– Она оставляла то, что пила, без присмотра?

– Я… я не знаю. – Смутившись, Блу принимается скрести пальцами локоть. Кто-то из гостей за стойкой окликает его по имени, он приветственно поднимает руку. – Возможно. Я подошел за несколько минут до вашего появления.

Пальцы сжимают мой подбородок, заставляют запрокинуть голову, и Джонас внимательно осматривает мои глаза. Такое ощущение, что я в открытом море, радужки его глаз меняют цвет с фиалкового на темно-синий – цвет грозового неба.

– С кем ты здесь?

– Тебе-то что? – спрашиваю я, ткнув его в грудь. – Ревнуешь?

Слово не к месту слетает с губ по непонятной мне причине. Ведь я совсем не знаю этого человека, и он не может и не должен ничего ко мне чувствовать.

Я флиртую со смертельной угрозой, стоя на краю обрыва с занесенной над ним ногой, пытаюсь при этом убедить себя в опасности следующего шага.

Если бы папа и мама видели меня сейчас рядом с заклятым врагом семьи, точно решили бы, что я сошла с ума. Наверное, мне не стоит забывать, что в пабе полно людей, что слухи пойдут прежде, чем я выйду отсюда, но туман в голове не позволяет сосредоточиться на вещах очевидных и грозящих неприятными последствиями.

Джонас смотрит на меня и хмурится.

– Ты можешь мне доверять, красавица. Без меня тебе опять не справиться.

Глаза мои расширяются, рот приоткрывается, чтобы опровергнуть сказанное, но он не собирается меня слушать, разворачивается и направляется вглубь помещения, увлекая меня за собой. Головы поворачиваются в нашу сторону по мере того, как мы проходим мимо заполненных посетителями диванов и потных танцующих тел. Подходим к какой-то двери, и меня охватывает жар, будто я шагнула в преисподнюю.

Совсем недавно я только размышляла, занеся ногу над пропастью, и вот уже шаг сделан, я нахожусь в свободном падении, лишившись возможности на что-либо повлиять.

Закрыв за нами дверь, Джонас подводит меня к кожаному дивану у дальней стены, я неуверенно сажусь и принимаюсь изучать обстановку; стоящий в центре металлический стол и шкаф с картотекой ему под стать, у противоположной от меня стены кофейный столик со стеклянным графином и вазой с виноградом.

Я откидываюсь на спинку, позволяя себе большее соприкосновение с кожаной поверхностью, и выдыхаю. Джонас подносит к моему лицу пластиковый стаканчик.

– Пей.

Прищуриваюсь с подозрением, но все же беру его.

– Может, ты подсыпал в него наркотик.

– Я почти уверен, что меня кто-то опередил.

Фыркнув, беру стаканчик, нюхаю содержимое и делаю глоток.

– Зачем кому-то подсыпать мне наркотик?

Джонас отходит вглубь комнаты, скидывает куртку и опирается бедром на край стола. Через мгновение до меня доходит, что мы, по-видимому, в его кабинете, и я начинаю мысленно ругать брата за то, что приволок меня в этот чертов паб.

– Потому что ты девочка и одна в злачном заведении.

Усмехаюсь и опускаю стаканчик на колено.

– Я не девочка, мне уже двадцать три.

– Все равно, как по мне, так очень юная.

Не понимаю причины, но чувствую тепло внутри. От этого становится жарко, несмотря на глоток ледяной воды, и я кладу руку на живот, чтобы успокоиться.

– Значит, хорошо, что я не пытаюсь взять тебя за член. – Фраза вырывается прежде, чем я успеваю понять смысл, и почти сразу начинаю сожалеть о сказанном.

И совсем не потому, что чувствую изменения в атмосфере. Джонаса, кажется, мои слова совсем не смутили, от этого мне становится еще хуже.

– С кем ты здесь общалась?

Откидываю голову, кладу на спинку дивана и закрываю глаза, хотя бдительность не теряю. Я должна оставаться начеку в присутствии практически чужого мужчины, тем более мне хорошо известна его суть – он насквозь пропитан злостью и ненавистью. Но справиться с собой я не могу, обмякнув, успеваю лишь пристроить стаканчик между колен.

– Не хватало, чтобы ты тут у меня отключилась. – Голос слышится совсем близко, но у меня нет сил открыть глаза, чтобы убедиться. – Лучше поговори со мной. До сегодняшнего дня я никогда не видел тебя в своем пабе. Кто тебя привел?

– Брат, – отвечаю я. По крайней мере, мне кажется, что я произношу это слово. Звуки долетают до ушей искаженными, губ я почти не чувствую.

– Маленький бунт в семье Примроуз?

Изнутри вырывается булькающий смех.

– Нет, ничего подобного. – Замолкаю, пытаясь ухватить кружащие в голове беспорядочные мысли. – Нас многие видели сегодня вместе. Тебя и меня.

– Вот это, пожалуй, верно.

– Пойдут слухи, ты сам знаешь. Все вывернут и преувеличат, как обычно.

Он с сомнением ухмыляется.

– С этим мы разберемся в свое время.

Из желудка поднимается тошнота при мысли о том, что отец узнает, как я флиртовала с этим мужчиной, с заклятым врагом, пытавшимся его убить, что бы, возможно, удалось, если бы не мое присутствие той ночью в кухне.

Глупо, конечно, но на мгновение ощущаю неприятное давление по причине того, как будет разочарован во мне папочка. А я ведь его ангелочек, готовый сделать все, чтобы только он оставался в хорошем настроении и мог похвастаться мной на публике.

Если бы он увидел меня прямо сейчас, у него бы сердце разорвалось.

Любопытство охватывает меня и заставляет распахнуть глаза. Джонас стоит прямо напротив, скрестив мускулистые руки на широкой груди, во взгляде его отчетливо видна подозрительность.

Моргаю несколько раз, и в голове моей начинает формироваться идея, похожая по ощущениям на свинцовый шар.

Плохая идея, я почти уверена. Но что я теряю?

– Может, нам не надо ничего прояснять?

Джонас поправляет кожаный браслет, намотанный на запястье.

– Полагаю, в идеальном мире…

– Нет, – перебиваю я, пытаясь сесть ровно, но веки тяжелеют и опускаются. – А что, если… мы сообщим всем, что встречаемся?

Эти слова – последнее, что слетает с губ, далее только темнота.