Читать книгу Единожды восстав - Мария Борисовна Хайкина - Страница 10

Разные бывают города. Есть города – аристократы. Горделиво возносит они ввысь стены своих дворцов, их широкие улицы заполняет богато одетая публика, нарядно выглядят их площади и свысока смотрят их жители на пришельцев из других городов, не могущих похвастаться подобным великолепием. Таким был Ортвейл, город, где родилась Элиса. Есть города – дельцы. Не столь большие и значительные, еще не скопившие достаточно богатства, позволяющего почивать в неге, они лишь стремятся к этому, лица их жителей несут на себе печать серьезности и занятости, они всегда поглощены своими делами, они основательны и довольны собою. К таким городам можно было бы отнести и Хардон, где происходит основное действие нашей незамысловатой истории. Есть города – труженики. Они обрастают заводами и фабриками, они коптят небо своими трубами, они потемнели от грязи, что сопровождает всякую черную работу, они спешат и суетятся в своей трудовой деловитости, они неказисты, но своенравны и горды, ведь они растут и множатся, ведь среди их закопченных стен зарождается будущее. А есть города, как будто заснувшие в прошлом. Жизнь в них протекает лениво, извилистые улочки никуда не торопятся, маленькие домишки дремлют в зелени садов, такие города ни к чему не стремятся и ни о чем не задумываются, и кто знает, быть может, в отдаленном будущем, шумном и суетливом, люди будут с завистью оглядываться на их неспешное существование. Таков был Лийск, родина элисиной кузины.

Кардаполь, город, ставший для Элисы новым домом, можно было назвать городом на отдыхе. Раскинувшийся на живописных холмах вдоль морского побережья, он самой природой был предназначен для легкой, беспечной жизни. Согретый ласковыми лучами солнца, обдуваемый теплым морским ветерком, город нежился в зелени своих садов. На причудливо спускающихся к морю террасах были рассыпаны увитые плюшем аккуратные домики. Белые особняки были оплетены вязью решеток, тихие извилистые улочки играли причудливой рябью теней от абрикосовых деревьев, ровные ряды пальм придавали аллеям парадный вид. Ближе к вечеру, когда солнце умеряло свой пыл, просторная набережная заполнялась гуляющими. Нарядно одетые дамы неторопливо плыли, прячась под белоснежными зонтиками от солнечных лучей, их франтоватые кавалеры с важным видом отпускали глупости, вызывая розовую краску на лицах своих спутниц.

Особняк, в котором проживал Дарти Гардуэй со своей женой, как и большинство местных домов, был сложен из белого известняка. Расположенный на обращенном к морскому берегу склоне, он утопал в буйной южной зелени. Из окон открывался вид на морской простор, а ровная, обсаженная высокими тополями, аллея, начинавшаяся от широкой белоснежной лестницы, вела прямо на побережье.

Элиса полюбила это место. Хотя особняк Дарти не был выстроен с таким размахом, как ее собственный, а расстилающийся вокруг сад был значительно скромнее ее родного парка, роскоши ей хватало и здесь, а недостающее восполняла щедрая южная природа. Многоцветие розовых кущ, вьющийся виноград, стройные стрелки кипарисов, все радовало глаз и создавало настроение праздника.

Известие о том, что она ожидает ребенка, Элиса приняла спокойно. Она не проявила никакой радости, но не высказала и тревоги. С тем же пылом, что и прежде, она продолжала развлекаться, она танцевала, каталась, веселилась на вечеринках, она выглядела вполне довольной жизнью, и одно казалось странным: Элиса не вспоминала о своем положении. Когда с нею пытались заговорить о ее ребенке, Элиса смотрела на собеседника с каким-то недоумением и сразу переводила разговор на другое.

Дарти не задумывался, почему она проявляет такое равнодушие к своему будущему материнству. Мысли его были об ином. Вся жизнь его пребывала в состоянии шаткого равновесия. Дарти всячески старался скрыть от Элисы, что у его есть и другие женщины, он изворачивался, лукавил, откровенно лгал, он шел на все, лишь бы сохранить в доме покой.

Долгое время это удавалось. Элиса выглядела такой же, как обычно, ничто не указывало, что у нее есть хоть тень подозрения. Элиса веселилась, Дарти был с нею рядом или под каким-либо предлогом отлучался, и семейная жизнь их текла гладко.

…

Но однажды ночью сон Дарти прервали стоны. В тревоге он приподнялся. Лицо лежащей рядом Элисы казалось белым пятном, широко раскрытые глаза смотрели на него черными ямами. Дарти торопливо окликнул жену, но ответом ему был лишь протяжный стон, и тело ее выгнулось дугой. Больше ничего не спрашивая, он кинулся к звонку.

Сообщение, что ребенка она потеряла, Элиса приняла равнодушно. Она лишь пробормотала: «Значит, боли больше не будет», и отвернулась. Больше на эту тему она не разговаривала. Элиса вообще говорила теперь мало.

Сам Дарти к случившемуся отнесся спокойно, к этому времени он уже получил известие из маленького поселения в полудне пути от Кардаполя и успел побывать там. Но состояние жены вызывало у него тревогу.

Прошло больше двух недель, но Элиса все не могла оправиться. Доктора, что он приводил ней, в один голос твердили, что ей нужно только время, что она обязательно придет в себя, что скоро его жена станет такой же, как прежде. Дарти хотелось им верить, но вид Элисы свидетельствовал об обратном. Осунувшаяся, она полулежала в кресле, и, когда взгляд ее останавливался на нем, Дарти становилось не по себе. Но, когда Элиса, наконец, заговорила, он не почувствовал облегчения.

Она медленно произнесла:

– Дарти, скажи, я очень подурнела?

Обычно звонкий голос ее звучал приглушенно.

– Ну что ты! – бодро ответил он. – Ты выглядишь прекрасно.

Слова эти не отвечали действительности. Произошедшее наложило на Элису отпечаток, точеные черты ее выглядели расплывшимися, а присущий ей прежде огонь не освещал черные глаза и не зажигал на щеках румянца.

– Ты не говоришь мне правды. Я подурнела, я знаю. Я вижу это. В твоих глазах больше нет восхищения. – Элиса взмахнула своими длинными ресницами и почти без перерыва бросила, – ты поэтому изменяешь мне?

Слова протеста застряли у Дарти в горле. Но Элиса и не ждала ответа. Не глядя на мужа, она говорила:

– Я знала, что это произойдет со мной, с самого начала знала. Ты был так любезен, что еще сватаясь, предупредил меня. Я знала, что ты не будешь мне верен, когда шла за тебя. Я знала, что наступит момент, когда я стану тебе не нужна. – Дарти сделал протестующий жест, но она не обратила на него внимания. – Я играла, я радовалась, я ловила те моменты счастья, что были мне отведены. Я не думала о том, что произойдет, я жила настоящим, и мне было хорошо. Даже когда я понесла, я старалась не вспоминать, чем это может для меня обернуться. Я продолжала веселиться, как будто мне не угрожал конец, как будто та страшная боль, что отведена женщине, когда она производит на свет ребенка, не ждала меня впереди. Но вот Гортелия рассказала мне, что тебя видели у мадам Домени, а всем известно, для чего ходят к мадам. И я поняла, что мое время кончилось. – Элиса судорожно сглотнула, помолчала минуту, справляясь с волнением, и продолжала, – в тот вечер я лежала рядом с тобой в постели и представляла, как выскажу тебе все, но мне становилось хуже и хуже, внутри все разрывалось от боли, потом мне стало так плохо, что я уже не могла говорить.

– Ласточка моя! – стоя перед ней на коленях, Дарти бережно гладил элисины безжизненные руки и повторял, – бедная моя, бедная! Ласточка ты моя, голубушка, солнышко!

Медленные слезы текли из элисиных глаз. Она не отнимал рук, но и не смотрела на мужа, исполненный тоски взгляд ее бродил поверх склонившейся к ней светловолосой головы.

Одной из ярчайших черт характера Дарти была доброта. Деятельная доброта, что вызывала в нем потребность приносить людям радость. Именно это его качество, еще в большей степени, чем присущие ему веселость и обаяние, привлекали к Дарти женские сердца.

И сейчас именно доброта, сочувствие к страдающей жене вытеснило все остальные его интересы, он забыл о назначенной на вечер партии в бильярд со своим другом Кирсоном, он перестал думать о незаконченном письме к управляющему, но, главное, образ прелестной Стаффи, свидание с которой должно было состояться завтра в три часа пополудни, потускнел и исчез. Сейчас для Дарти существовала только Элиса, несчастная и больная, больная по его вине.

Дарти торопливо говорил:

– Радость моя, лишь о тебе мои мысли! Ты не представляешь себе, как мне тяжело видеть тебя несчастной…

Элиса устало покачала головой:

– Ты лжешь! Ты обо мне думал, когда уходил к мадам?

Дарти выпрямился. Взгляды их скрестились.

– Элиса, поверь мне, – с чувством произнес он, – никто в мире не значит для меня столько. Я знал многих женщин, но ни одну из них я не захотел сделать своей женой. Лишь тебя я хочу видеть рядом с собой, лишь ты мне дорога! Ты и только ты освещаешь мою жизнь, в тебя я черпаю свое вдохновение, без тебя жизнь для меня теряет смысл.

Элиса отвернулась:

– Какие красивые слова! Ты, наверное, хорошо отшлифовал их, говоря другим.

– Не говори так! – Дарти вскочил. Боль, искренняя боль звоном наполнила его обычно мягкий голос. Сейчас он был особенно красив, щеки пылали румянцем, ясные голубые глаза сверкали. – Когда я говорю с женщиной, я не лгу! Я не могу лгать! Все, что я сказал тебе, я сказал от чистого сердца!

Но Элиса не смотрела на него. Тогда он схватил ее за плечи. Элиса попыталась вырваться, но еще недавно нежные руки Дарти казались налитыми свинцом.

– Смотри! Смотри на меня внимательно! – Он почти кричал. – Смотри мне в глаза! Неужели ты не видишь, как я страдаю? За тебя страдаю! Мне больно, что между нами разлад, мне больно оттого, что боль испытываешь ты! Не отворачивайся, Элиса! Я хочу приносить тебе радость, я хочу, чтобы твои прекрасные глаза снова зажглись светом, я хочу, чтобы вновь зазвучал твой веселый смех! Об одном лишь прошу, не отвергай меня!

Элиса молчала. Дарти снова заговорил, слова его текли, ласковые, зовущие, страстные… Они окутывали туманом сочувствия и сострадания, они грели и они обещали. Но главное, что притягивало в этих полных тоски и участия словах, была та искренность, которой они были наполнены, та нежность, что светилась в горящем заботой взгляде, сквозила в каждой нотке молящего голоса. И Элиса больше не отворачивалась. Она смотрела на мужа, и в больших затуманенных глазах ее бился вопрос.

…

А ветер надувает паруса, и шхуна двинется…

Вперед, к далеким странам!

Я плыть хочу!

Не кажется ль вам странным,

Что я спешу,

Что я стремлюсь туда,

Где солнце жарко, и где море сине,

Где пальмы и кораллы, и луга…

Дарти быстро водил пером, слова рвались наружу, они теснились перед его внутренним взором, они укладывались во фразы… Они несли в себе его жажду жизни со всею ее полнотой, его вечное стремление к новым, еще неизведанным ощущениям. Стихи были одним из множества его увлечений, когда на него находило, он забывал обо всем, кроме щемящего чувства тревоги и переполненности, этого стремительного полета мысли и фантазии, которое выливается в пленяющие строки.

Все шло хорошо. Элиса выглядела успокоившейся, она уже оправилась и начала выезжать. Со Стаффи удалось примириться, она простила ему двухнедельное молчание, когда он почти не отлучался от жены. Все складывалось хорошо, и жизнь входила в свою колею.

Дарти отложил перо и перечел наспех набросанные строчки. Он задумчиво потер переносицу. «Вначале, как всегда, выходит несколько небрежно, потом надо будет отлаживать».

Перо снова забегало по бумаге.

Пусть ветер в лицо веет,

Пусть море плещется,

Скрипят над мною реи…

Он воочию видел перед собой рисуемые картины. Распахнутые белоснежные паруса убегают в синеву неба, и море, бескрайнее море расстилается вокруг. Дарти на мостике, и свежий морской бриз холодит его разгоряченное лицо. Волны неспешно проплывают мимо, они катятся туда, за горизонт, где ждут его неведомые опасности и таинственные приключения.

Появление нового лица заставило Дарти отвлечься от заманчивых картин. Он опять находился в собственной комнате и видел перед собой уже не бескрайние морские дали, а своего ближайшего друга Кирсона Стодинга.

Кирсон был старше Дарти почти на четыре года, и это давало ему возможность смотреть на неугомонного приятеля с высоты более взрослого. Обрамленное бакенбардами, вытянутое лицо его напоминало лошадиное, но умный взгляд карих глаз заставлял забыть о некрасивой внешности, а спокойная улыбка и мягкий голос действовали на собеседника умиротворяюще. Сейчас он, улыбаясь, наблюдал, как Дарти сперва отложил перо и посмотрел на вошедшего, потом бросил взгляд на лежащий перед ним лист, вновь схватил перо и продолжил торопливо водить им по бумаге. Не высказывая признаков нетерпения, Кирсон ждал.

– Новые стихи? О чем на этот раз? – спросил он, когда Дарти, наконец, оставил свое занятие.

Дарти нетерпеливо отмахнулся:

– Потом. Сейчас еще слишком сыро. Все потом.

Он встал и отошел от стола. Лицо его выглядело усталым, но довольным.

– Потом наступает не всегда, – заметил Кирсон, присаживаясь на подлокотник кресла. – Сколько раз ты охладевал к своим творениям раньше, чем успевал их закончить.

– Ну и что! – сказал Дарти легко. – Какое это может иметь значение?

– Для других, возможно, и никакого. Но это может оказаться важным для тебя самого. Разве твоему самолюбию не польстило бы осознание того, что ты создал нечто прекрасное? Разве это ни снискало бы тебе популярность?

– А зачем мне это? – возразил Дарти беспечно. – Быть популярным столь утомительно. Творить, испытывать душевный подъем, все забывать, пока ты пребываешь в мире грез, наслаждаться песней слов, вот что меня привлекает. А смотреть, как это оценивают другие, пытаться подлаживаться под их вкусы и интересы, воевать за свою славу, ревниво следить, не затмил ли тебя соперник – нет, это не по мне. Я пишу, когда мне хочется и сколько мне хочется, а до остального мне дела нет.

– Но некоторые твои стихи действительно хороши, – заметил его друг. – И ты не хочешь даже попытаться издать их.

– Я уже говорил тебе, что меня это не интересует. Но довольно о моих творческих планах, – Дарти уселся. – Давай поговорим о другом. Расскажи-ка мне лучше, что новенького творится на белом свете?

– Что новенького, – задумчиво повторил Кирсон. – Ну, что ж, у меня есть, что рассказать. И рассказ мой будет касаться непосредственно тебя.

– Вот как! – Дарти улыбнулся. – Ну, выкладывай, что там стряслось.

Кирсон встал и прошелся по комнате. Лицо его стало серьезным. Не высказывая беспокойства, Дарти ждал.

– До тебя еще не дошли слухи, что проделала твоя жена?

– Вот как, моя жена? Нет мне ничего не известно. И что же она проделала?

– Как только я узнал, сразу поторопился известить тебя.

– Так что же она вытворила? – повторил Дарти.

– Она проникла в комнаты, что содержит мадам Домени, – сказал Кирсон.

Он бросил на Дарти быстрый взгляд. Тот продолжал сохранять спокойствие.

– Ты знаешь, как устроено заведение мадам, ты ведь там частый гость, не так ли? – Дарти не ответил. – Дамам из общества вход туда закрыт. Но твоей Элисе удалось-таки прорваться.

Дарти улыбнулся:

– Представляю.

– Привратник не смог ее остановить. Пока он звал себе в помощь слуг, Элиса была уже в большой зале, где мадам обычно принимает гостей. В зале никого не оказалось. Тогда она двинулась дальше. На этот раз она очутилась в задней комнате, помнишь малую гостиную, что выдержана в малиновых тонах. Там находились три девушки, одной из них была эта блондиночка Стаффи. Ты, конечно, понимаешь, о ком идет речь? – Кирсон снова бросил на своего приятеля взгляд, но и на этот раз Дарти ничего не сказал. Кирсон продолжил рассказ, – не знаю, каким образом Элиса узнала ее, однако она сразу набросилась именно на Стаффи. Подоспевшая мадам с двумя служителями твою жену оттащили, но к тому времени ее жертва имела уже изрядно помятый облик. Как мне говорили, платье на ней оказалось разорвано, а лицо хранило следы побоев. Стаффи увели в всю слезах, а Элису выпроводили на улицу, причем, могу тебе сказать, не без труда.

Кирсон бросил на Дарти взгляд, оценивая произведенное впечатление. В глазах его приятеля бегали лукавые огоньки.

– Мадам сейчас больше всего беспокоит, – продолжал Кирсон, – как бы по горячим элисиным следам к ней не просочились другие обманутые жены. Тогда пойдут разговоры, что мадам Домени не способна соблюсти интересы своих клиентов, и ее заведению придет конец. Как я слышал, привратник, не сумевший остановить твою жену, уже уволен, и мадам берет на его место отставного сержанта, известного свей силой. В обществе сейчас только и разговоров об этом происшествии, одних элисина выходка приводит в восторг, у других вызывает осуждение. Эти вторые заявляют, что истинно воспитанным дамам не подобает быть настолько несдержанными.

Дарти усмехнулся:

– Еще бы! Мало у кого хватит смелости и боевого огня, чтобы повести себя подобным образом. Вот и приходится осуждать ту, что оказалась сильнее.

– И тебя ничего не беспокоит в этой истории?

Дарти пожал плечами.

– Ну почему же. Поводов для беспокойства тут можно снискать предостаточно. Но меня значительно больше радует, как повела себя Элиса. Такая выходка отвечает ее духу значительно в большей степени, чем то состояние уныния, в котором она пребывала еще недавно. Я радуюсь, что моя жена выздоравливает.

Кирсон покачал головой.

– Что ж, это хорошо, что у тебя есть основание для радости. Но на твоем месте я бы испытывал и тревогу тоже. Ты представляешь себе, во что может вылиться вся эта история в дальнейшем? Я имею в виду не только выходку твоей жены, но все то положение, в котором находитесь вы оба. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Я тебя понимаю и благодарен тебе за беспокойство, что ты проявляешь о наших с Элисой отношениях, – Дарти посерьезнел. – Однако, какие бы старания ты ни приложил, разбираться между собой все равно предстоят нам самим.

…

Кирсон ушел. Дарти в задумчивости стоял у окна, пальцы его машинально выстукивали по стеклу печальный марш. То спокойствие, которое он высказал только что, отчасти было напускным. Дарти прекрасно осознавал всю сложность сложившейся ситуации.

Мадам Домени содержала дом свиданий, за известную плату она предоставляла помещение тем, кому надо было скрыть свои отношения. Ее комнатами пользовались женщины, что услуги мужчинам сделали своей профессией. Стаффи была одной из них. Зеленоглазая блондинка, веселая и бойкая на язык, она привлекала Дарти своим беспечным нравом. Рядом с ней он чувствовал себя легко и свободно, рядом с ней забывал обо всем. Давно уже Дарти не представлял себе жизни без Стаффи или ей подобных, они были ему нужны, они будоражили его воображение, они даровали вдохновение, они делали его жизнь ярче и полнее.

Но Элиса… Элиса… Как быть с Элисой?

Она стояла перед Дарти, как грозная Эринния, богиня мщения. Гнев был Элисе к лицу – горящие румянцем щеки, сверкающие черные глаза делали ее красоту еще ярче.

Дарти держался спокойно.

– Мне все известно, – открытое лицо его освещала мягкая улыбка, такая же, как обычно. – Кирсон поспешил донести мне о твоих подвигах.

– Что известно?! Что я отделала эту распутную девку, твою любовницу? Что я опозорила ее перед всеми? – от ярости голос Элисы звучал хрипло. – Или что твоя жена не согласна делить тебя ни с одной из этих низких, подлых и коварных куртизанок, завлекающих мужчин в свои сети?!

Голос Дарти оставался все также тих.

– Это не она меня завлекла. Я сам был инициатором. Стаффи не виновна, Элиса, виновен я. Обрати свой гнев на меня.

Тогда она хлестнула его по лицу. Дарти чуть вздрогнул, однако не двинулся с места.

– Правильно, – произнес он после краткой паузы. – Молодец! Так и надо поступать с обидчиком.

Она ударила его еще раз. Дарти не шелохнулся, лицо его не изменилось, лишь глаза полыхнули голубым огнем.

– Видишь, как все просто! – голос Дарти оставался все так же тих и мягок, ни одна нотка не выдавала его гнева или страха. – Излей ярость на меня, и она тебя отпустит. И тебе не надо будет выносить из дома наши с тобой ссоры. И не придется связывать свое имя со скандалом. И не надо будет накидываться на женщину, чья вина лишь в том, что она зарабатывает на жизнь собственной привлекательностью. Ведь не у всех есть достойное состояние, чтобы себя обеспечить. Не всем повезло, как тебе.

– Ее трудности меня не интересуют! – выкрикнула Элиса.

– Конечно, ты и не должна интересоваться такими, как она. Эти женщины существуют, они – часть нашей жизни, но они не заслуживают внимания. Ни одна из этих служительниц увеселений не стоит даже мизинца твоей ноги.

– Так уж и не стоит! Что же ты проводишь у ее ног столько времени?!

– Я не хочу оправдываться, Элиса, – сказал Дарти. – Я такой, какой есть. Я скажу другое. Ни одна женщина, сколь она привлекательна ни была, не способна заставить меня позабыть о тебе. С кем бы я ни был, чем бы ни был занят, моя любовь к тебе не становится меньше. Исчезни из моей жизни любая из моих приятельниц, я и не замечу. Но если рядом со мной не будет тебя, я не смогу жить. Я не смогу жить без тебя, Элиса, понимаешь это? Мой смысл жизни – в тебе одной!

Элиса не отвечала.