Читать книгу Единожды восстав - Мария Борисовна Хайкина - Страница 8

Первые полгода после женитьбы Дарти Гардуэй не замечал женщин вокруг себя. Эти очаровательные создания с их томной грацией, с их исполненными озорства взорами, с их улыбками, то нежными, то лукавыми, все они перестали для Дарти существовать. Всех их заменила одна – та единственная, которую он решился назвать своей женой.

Элиса вызывала в нем восхищение. Не только потому, что она была красива той яркой, вызывающей красотой, что не может оставить равнодушным ни одного мужчину. Высокая, стройная, хорошо сложенная брюнетка, она привлекала не этим. На овале ее лица, напоминающем своим совершенством точеные лица греческих богинь, выделялись огромные черные глаза. В них отражался дух Элисы. Ее глаза могли сверкать гневом или вдохновением, они заплывали томным довольством, они подергивались туманной дымкой грусти, они могли быть разными, но никогда не бывали равнодушными. В них бился огонь, огонь живой и подвижной натуры. Элиса окуналась в жизнь с воодушевлением, с неутомимым желанием радости, со страстным стремлением успеть везде и увидеть все.

Вот они возвращаются домой после бала, и ни одна черточка на лице Элисы не отражает усталости после целой ночи, проведенной за танцами. Она настоятельно требует продолжения, и Дарти играет на рояле, а она вдохновенно кружится по комнате, и Дарти любуется ее точеными движениями.

Понесли лошади. Раскачиваясь и подпрыгивая на ухабах, коляска мчится по дороге. Пытаясь удержать взбесившихся рысаков, кучер стремительно натягивает поводья, но тут ремень лопается, и коляска окончательно теряет управление. Закусив губу и низко пригнувшись, Дарти скачет сзади. Он не представляет, как остановить обезумевших лошадей, но ничего другого, как нестись за ними следом, ему не остается. Там, в коляске, находится его жена.

Никто не может сказать, сколько времени длится неистовая скачка. Но вот лошади замедляют свой бег, и кому-то из мчавшихся за коляской молодых людей удается ухватить за болтающийся повод. Коляска стоит, накренившись. Спешившись, Дарти бросается к ней и останавливается, пораженный.

Элиса смеется. Ни потрясения, ни следа от пережитого страха нет на ее разгоряченном лице. Она радостно смеется, и огромные черные глаза ее горят торжествующим огнем.

Дамы затевают маскарад. Переодетые, они предстают перед зрителями-мужчинами по очереди, а те должны отгадать, кого скрывает костюм. Вот бойко марширует лихой гусар, озорное личико которого прикрывают огромные усы, но у зрителей не остается сомнений, что это – юная графиня Дордиа. Вот томно проплывает Коломбина. Ярко раскрашенная маска делает неузнаваемыми черты ее лица, но движения выдают изящную Готелию Иради. Вот прокрадывается стройный разбойник, романтичный плащ драпирует его фигуру, лицо скрывает огромная шляпа. Но и разбойник оказывается узнанным. Это – веселая озорница Корлели Бориски. И лишь одну героиню не сумел опознать никто. Нищая старуха-цыганка, грязная, сгорбленная, с трясущимися руками, что-то шамкающая кажущимся беззубым ртом так и остается не узнанной. И когда зрители признают свое бессилие, сгорбленный стан распрямляется, черты сморщенного лица разглаживаются, исчезает кутающий фигуру огромный серый платок и перед ними предстает смеющаяся Элиса.

Энергия била в Элисе ключом. Ее черные глаза горели огнем, вдохновляемым какой-нибудь очередной идеей. Она постоянно куда-то стремилась, она впитывала жизнь, как увлекательное приключение. Но незначительный эпизод, случайно брошенное слово, косой взгляд, и с ней происходила разительная перемена. Горевший огонь угасал, прекрасные глаза подергивались дымкой грусти, и перед Дарти оказывалась испуганная девочка, девочка одинокая и несчастная. В такие минуты Элиса была особенно близка Дарти. Всей душой он желал утешить ее, защитить, даровать успокоение, он желал этого и понимал, что не сможет этого сделать. Ибо Дарти знал, знал с первого дня их семейной жизни, что именно он и будет главным элисиным обидчиком.

С той минуты, как он впервые осознал на себе действие женского очарования, Дарти оставался во власти этой страшной силы. Женщины влекли его, как влечет прохладная вода в душный и знойный полдень, они возбуждали в нем страсть, они будоражили его воображение и становились источником вдохновения. Перед этими чарами меркли прочие радости, поэзия философии, красота искусства, безыскусная прелесть природы, страсть азарта, все это отступало на второй план, когда в душе Дарти разгорался огонь нового увлечения.

…

Она слегка картавила, этот небольшой дефект делал ее речь мягче, что придавало Анастазии Годак лишь больше очарования. Частые колечки цвета меди ореолом окружали прелестную головку, что венчала чуть полноватый стан, точеные округлые плечи и свежий румянец говорили о хорошем здоровье, а прямой твердый взгляд выдавал сильную натуру.

Дарти не видел Анастазии больше двух лет, но когда повстречал ее на набережной, внутри у него сразу обдало теплом, ему вспомнились их редкие встречи, полные пламенной чувственности и трепета. Когда Дарти с ней познакомился, Анастазия была не только замужем, но уже успела вкусить плоды тайной греховной любви. Именно такие женщины и давали Дарти возможность удовлетворить его страсть к прекрасному полу.

Оба они жили в эпоху господства жесткой морали, в эпоху четкого разделения «законной любви» и «любви греховной», той любви, что узами брака не освящалась. Общество строго следило, чтобы женщина блюла свою чистоту, никакие отношения до вступления в законный брак не допускались, и та несчастная, что осмеливалась нарушить этот запрет, из рядов общества изгонялась.

Как бы ни была прелестна девушка, каким бы огнем очарования ни сияли ее глазки, каким бы стройным ни был ее стан, как ни пленительна была ее походка, одного сознания, что совратив это юное создание, он обрек бы ее на мучительную жизнь изгоя, было достаточно, чтобы остудить в Дарти весь пыл. Однако сложившиеся веками традиции не были столь незыблемыми и давали достаточно свободы действий и для людей, подобных Дарти. Женщины, самостоятельно ступившие на скользкий и непростой путь тайного разврата, были для него доступны.

Анастазия шла ему навстречу, и Дарти сразу отметил, что взгляд ее широко посаженных прозрачных глаз зеленоватого оттенка прикован к нему. Он невольно залюбовался ее твердой, ровной походкой, округлым станом, гордо откинутой головой, что украшала изящная шляпка зеленого бархата. Дарти склонился в знак приветствия, но тут из-под драпирующего статную фигуру плаща выскользнул платок и упал к его ногами. Дарти поспешно нагнулся. Легким наклоном головы Анастазия поблагодарила его и прошла мимо. Дарти взглянул на свою ладонь. На маленьком клочке бумажки, что остался у него в руке, мелким ровным почерком было написано всего несколько слов: «Кофейня „У пяти кленов“. 3 часа дня». Холодная игла пошла Дарти сердце. Мелькнула мысль: «Не стоит идти». Он посмотрел вслед удаляющейся стройной фигуре. Анастазия не оглядывалась. Походка ее оставалась столь же твердой и решительной, голову она держала так же прямо. Дарти вновь опустил глаза на записку. Он знал, что придет. Женщина позвала его, и отказаться он не сможет.

Со времени женитьбы Дарти прошло больше полугода, и те пылкие чувства, что он испытывал к жене, успели сделаться привычными. В жизни его стала ощущаться некоторая пресность, ему уже не хватало чего-то яркого и захватывающего. Однако с тех пор, как он занял солидное положение женатого человека, его прежние знакомые не пытались его тревожить. Привязанность Дарти к жене продолжала быть у всех на устах, и никто не торопился возобновить старые связи. Лишь Анастазия Годак повела себя по-иному.

…

Небольшая кофейня выглядела уютно. Несколько маленьких, крытых белыми скатертями, круглых столиков, еще пустые в этот ранний час, низкие своды, полукруглое окно, в которое можно было видеть ноги прохожих, запах кофе и свежих булочек, все это придавало свиданию аромат таинственности.

– А ты не изменился. Мне почему-то представлялось, что ты приобретешь некую представительность, солидность что ли. Но нет. Ты смотришься таким же мальчишкой, каким и был.

В широко посаженных глазах Анастазии поблескивали зеленые искорки.

– Не рановато ли мне претендовать на солидный облик, – улыбнулся Дарти.

– Все же ты вступил в брак. Да-да, не делай удивленное лицо. – Легкая улыбка скользнула по ее губам. – Слухи о твоей женитьбе достигли даже нашего захолустья. Я все пыталась вообразить, какая она, твоя избранница. Она должна обладать чем-то особенным, если ради нее ты согласился расстаться со своей свободой.

– Не думаю, что женщине может быть интересна другая женщина, – возразил Дарти. – Ведь любая из них – прежде всего соперница, а значит, в ней стремятся разглядеть не достоинства, а недостатки.

Его собеседница чуть прищурились.

– Пожалуй, это звучит слишком жестко, – потянула она задумчиво. – Конечно, я могу видеть в новоявленной госпоже Гардуэй лишь соперницу, но я способна и трезво оценить ее. Вне всякого сомнения, ее можно назвать красивой женщиной, отрицать этого не сможет никто. Но я думаю, что большее впечатление на тебя произвела присущая ей живость, тот внутренний огонь, который сразу отличает ее от других. Остальные дамы кажутся бледной тенью рядом с ней.

Дарти нахмурился.

– Удивляюсь тебе, Анастазия. Когда ты успела так хорошо ее изучить. Давно ли ты приехала?

– Уже два дня. Но ничего удивительного нет. Едва я оказалась здесь, как сразу постаралась познакомиться с твоей супругой.

Тревога овладевала Дарти все больше.

– И что же двигало тобой. Простое любопытство? Или нечто иное?

На это Анастазия ничего не ответила. Дарти было неспокойно. Впервые со времени своей женитьбы он вел столь откровенный разговор с женщиной.

Анастазия задумчиво водила пальчиком по краю чашки. Так и не отпитый кофе отливал темным блеском. Она тоже была неспокойна, Дарти не мог этого не видеть. Причина ее тревоги была ему понятна: он хорошо знал обстоятельства жизни Анастазии Годак.

– Дарти, скажи честно, – по лицу Анастазии скользнуло облачко грусти. – Ты доволен своей участью? Ты ни о чем не жалеешь?

Дарти ответил быстро:

– Конечно, я ни о чем не жалею! – Но тут же поймав себя на мысли, что это звучит преувеличенно бодро, он добавил, – я понял, что не представляю себе жизни без Элисы, поэтому и только поэтому я женился на ней.

– Вот значит, как… Что ж. могу только порадоваться за тебя. Когда спутник жизни любим и отвечает взаимностью – это великое счастье. Не всем удается его испытать, – опущенные ресницы не давали увидеть, что скрывается в глубине зеленых глаз, но Дарти хорошо слышал легкую дрожь в голосе своей собеседницы.

– Тебе надолго приехала? – спросил он.

– Не слишком. Осталось шесть дней. – Она вздохнула. – Всего шесть дней. Целых шесть дней…

Дарти понимающе кивнул.

– И под каким предлогом тебе удалось выбраться на этот раз?

Слабая улыбка тронула ее полные губы.

– Предлог примитивный, но вполне надежный. Я должна посетить зубного врача.

Он понимал, что скрывается за этими простыми словами. Анастазия вынуждена была выйти замуж рано. Преждевременная смерть обоих родителей, нужда, в которой очутилась она и ее младший брат, тогда еще ребенок, толкнули ее выйти за состоятельного соседа. Брак был неравным, Анастазия принадлежала к старинному, но обедневшему дворянскому роду, муж ее был простым лавочником, сделавшим себе состояние на спекуляциях. Человеком недалекий и примитивный, он не вызывал у своей жены ничего, кроме отвращения. Однако сила была на его стороне. Он давал Анастазии кров и кусок хлеба, на его деньги брат Анастазии получал образование, и за это господин Годак требовал от супруги полнейшего повиновения. Она не могла отлучаться из дома без его на то согласия, она не смела принимать у себя никого из друзей, она должна была терпеть его грубые выходки. Запертая в глуши, Анастазия черпала радость лишь в письмах брата, обучавшегося в кадетском корпусе. И лишь изредка, вырвавшись из дома под каким-нибудь предлогом, она отводила душу. Дарти был одним из тех ее друзей, кто во время этих отлучек давал Анастазии возможность в полной мере ощутить себя женщиной и женщиной красивой.

– Ты знаешь, когда я ехала сюда, я, конечно, понимала, что в изменившихся обстоятельствах не должна рассчитывать на твое внимание, – говорила Анастазия, и волнение красило румянцем ее округлые щеки. – И все-таки пустые мечты не оставляли меня. Мне хотелось думать, что твоя женитьба была вынужденной, и что ты останешься таким же, каким и был, и нашим отношениям ничто не угрожает. Я представляла себе наши встречи, такие пылкие и такие нежные. Воспоминания о них всегда наполняли яркостью мою постылую жизнь, они давали мне возможность и дальше терпеть все те мерзости, что происходят у меня дома.

Голос Анастазии предательски звенел. Дарти попытался сочувственно накрыть ее ладонь, но молодая женщина лишь гордо вскинула голову и отодвинула протянутую ей руку. Сострадание заставило потемнеть голубые глаза Дарти.

– Прости меня, что я не могу ответить на твое желание. Ведь ты понимаешь, теперь, в изменившихся обстоятельствах… – он смешался и замолк. Слова, столь простые и очевидные, не шли на язык.

Анастазия покачала головой и выпрямилась. Теперь в глазах ее был вызов.

– Не надо. Все это пустое, чувство жалости, вина и тому подобное. Ты ни в чем не виноват передо мной. Ты имеешь право строить свою жизнь, как сочтешь нужным, и если в ней больше нет для меня места, что ж, я смогу это пережить. Ты знаешь, я женщина сильная, я умею терпеть. Наверное, я не должна была вызывать тебя на это свидание, но, прости, я не сумела удержаться. Мне так хотелось сказать тебе хоть несколько слов, увидеть твою улыбку. Теперь, когда мое желание исполнено, мы можем расстаться. Не беспокойся, твоей жене ничего не грозит. Я не собираюсь становиться ее соперницей.

Ее слова горечью отдавались у него в душе, и, тем не менее, Дарти смотрел на Анастазию с восхищением. Он любовался гордым блеском ее зеленых глаз, окрасившим округлое лицо румянцем, твердым разворотом плеч. Сейчас он не мог не любить ее, и образ жены, столь дорогой ему, слегка потускнел.

Анастазия отодвинула так и не тронутую чашку с кофе и поднялась.

– Думаю, мне пора. Я благодарна, что ты откликнулся на мое приглашение. Прощай.

Сейчас присущая ей картавость звучала особенно заметно, и горячая волна окатила Дарти грудь. Он вскинул руку в останавливающем жесте, но Анастазия лишь покачала головой и быстро пошла к выходу. Слова сожаления, раскаяния, любви мешались у него внутри, он хотел сказать ей слишком многое и поэтому не говорил ничего. Он молча смотрел, как она уходила, и сдавливающий грудь камень становился все тяжелее. И только когда широкая деревянная дверь скрыла за собой Анастазию, Дарти вскочил, как будто подброшенный пружиной, и бросился за ней. Он нагнал ее на улице и, грубо ухватив сзади за локоть, заставил остановиться. Он тяжело дышал. Анастазия смотрела вопросительно.

– Погоди, – торопливо произнес Дарти. – Тебе не следует так торопиться. Мы еще не договорили.

Ее изящно очертаные брови поползли вверх.

– Разве не все уже сказано?

Он покачал головой.

– Нет, не все.

– И чем же нам разговаривать?

Дарти глубоко вздохнул, посмотрел себе под ноги, потом наверх, перевел взгляд на Анастазию и выговорил:

– Мы не договорились о свидании.

В устремленных на него зеленых глазах зажглись торжествующие огоньки.

…

Свидание состоялось, за ним последовало еще и еще одно, и когда Анастазии Годак пришло время покидать Кардаполь, ей было что увезти с собой в воспоминаниях. Дарти провел эти дни в каком-то безудержном веселье. Он пытался уговорить себя, что то, что случилось – лишь временная отлучка из дома, что, как только Анастазия уедет, все пойдет по-прежнему. Но он не верил себе. Он хорошо запомнил то воодушевление, тот вихрь вдохновения, который охватывал его, едва он переступал порог маленькой съемной квартирки, в которой ожидала его Анастазия. Дарти знал, что скоро все повторится. Начало положено, и вскоре он изменит своей жене снова.