Читать книгу Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение - Н. И. Пастухов - Страница 15

Дворник прислал к больной женщине кухарку, которая, войдя в комнату, перекрестилась и тихонько придвинулась к кроватке Прасковьи Максимовны, оглядела страдалицу и, покачав годовой, подумала: «Эх, как захворала то, сердечная». Больная продолжала метаться в жару и шептала какие-то бессвязные слова.

Судя по одежде несчастной красавицы, кухарка заключила, что она принадлежала к богатому семейству и, не долго думая, начала осматривать карманы надетого на больной платья, но, к прискорбию своему, кроме одной записочки, не нашла в них ничего, и грамотку эту положила туда, откуда её взяла.

Прошло более часа после отъезда постояльца, отправившегося отыскивать фельдшера, но не возвращавшегося. Дворник поминутно поглядывал в окно, поджидая его, наконец, видя, что постоялец не едет, пошёл в комнату больной и сказал кухарке:

– Марфа, ступай в избу и накрывай на стол, извозчики приехали, а я пока здесь побуду.

Кухарка молча вышла. Дворник сел у окна и снова начал глядеть на улицу. Прошло ещё два часа, а постояльца не было; с больной делалось всё хуже и хуже: бред усиливался и содержателю постоялого двора сделалось даже жутко. «Ну что, если она умрёт? Хлопот больших мне наделает», – мыслил он, глядя на больную.

– Клим Потапыч, чего ты здесь сидишь? Ступай, там овса требуют, – сказала вошедшая пожилых лет худощавая женщина, жена дворника, обращаясь к нему.

– Оставить нельзя: того гляди, что с постели грохнется; видишь, как она кидается, – ответил он.

– Больно ты уж к чужим бабам жалостлив, а вот, когда я захвораю, тогда ко мне и не подойдёшь, – пеняла она ему.

– Ты свой человек, за тобой всегда уход есть, а это чужая, просили за ней поглядеть.

– Кто просил-то?

– Постоялец, купец, надо быть, он за фельдшером уехал.

– Ну, и сиди, дожидайся его, а своё дело упускай. Ступай, говорю, отпусти мужикам овса и сена.

– А ты здесь пока побудь?

– Ладно, ступай, нечего чесаться-то.

Клим Потапыч отправился; через пять минут следом за ним вышла и дворничиха, не пожелавшая оставаться при незнакомой ей страдалице.

Тёмная непроглядная ночь царила в слободке; поднялась, непогода; ветер, как зверь, силился ворваться в окна комнатки умирающей Прасковьи Максимовны, на лице которой уже виднелись признаки смерти; глаза её были закрыты, губы посинели, а через несколько минут с ней. начались предсмертные конвульсии.

Управившись с отпуском постояльцам овса и сена, Клим Потапыч вошёл в комнатку Прасковьи Максимовны и, к ужасу своему, нашёл красавицу лежащей около кроватки, лицом к полу. Выбранив заочно свою супругу за то, что она не послушалась его и оставила больную без присмотра, он нагнулся и начал подымать Прасковью Максимовну, чтобы уложить её на постель, но, коснувшись её рук, нашёл их холодными.

– Батюшки! никак она умерла! – возопил он, опустив свою ношу на пол и принялся ощупывать руками её голову и лицо. – Да, умерла! Что ж мне теперь делать? – проговорил он и вышел из комнаты, чтобы известить своих о случившемся несчастье.

Жена дворника ахнула от такой неожиданности и принялась бранить Клима Потапыча за таких постояльцев; в ней присоединилась ещё какая-то родственница старуха, и пошла у них перепалка, да такая, что все остановившиеся на ночлег извозчики были не мало удивлены этой баталией и руганью, которой и сами они ещё не придумывали. Клим Потапыч, наконец, устав браниться, стал отплёвываться, послал работника за урядником, живущим в том же селении, и присел к извозчикам, только что приехавшим из Тагильского завода к нему на ночлег.

– Странница, что ли, какая умерла у тебя? – спросил у Клима Потапыча один из ночлежников.

– Купчиха скончалась, – ответил он.

– Откуда она попала?

– С купцом приехала, на паре лошадок, да захворала; сам-то он за фельдшером поехал, да вот и пропал.

– А на каких лошадках он был?

– Гнедые, кони хорошие.

– Не они ли нам на встречу попались?

– Где такое было?

– Верстах в пяти отсюда.

– Всё может быть, – сказал дворник и отошёл от стола, чтобы встретить урядника на дворе, у ворот.

Урядник не заставил себя долго ждать: он явился к Климу Потапычу вместе с посланным за ним. Клим Потапыч был у него на счёту в числе хороших обывателей и помнил праздники.

– Что случилось? – спросил он.

– Да вот, грех какой произошёл: купчиха у меня умерла; сделай милость, Филипп Платоныч, избавь меня от разных проволочек по этому самому делу: я здесь. ни в чем не виноват, – снявши шапку, взмолился дворник.

– Откуда она?

– И сам не знаю, – горевал Клим Потапыч и рассказал всё, как было дело.

– Надо узнать, где этот купец?

– Вишь, уехал, и извозчики сказывали.

– Ay фельдшера он был?

– Кто его там ведает, я не справлялся.

– Пошли за фельдшером, а мне укажи, где покойница, – направляясь в избу и пошевеливая своей шашкой, сказал урядник.

Клим Потапыч проводил его к покойнице, а работник побежал за фельдшером, не понимая, в чем состоит суть дела, и кто была умершая.

Осмотрев труп красавицы, урядник, с помощью дворника, уложил его на кровать и спросил:

– Паспорт при ней имеется?

– Может, и есть, надо будет оглядеть её платье, – сказал Клим Потапыч.

Принялись оглядывать карманы усопшей и кроме той записочки, которая уже побывала в руках кухарки, никаких документов не нашли. Записочка имела вид письма; в ней было сказано: «Милая моя Паша, сегодня весь день я буду занят, приду вечером». Подписано: «Твой Гаврила». На документе этом не имелось ни числа, ни месяца, и по этому из него ничего нельзя было понять; но всё-таки урядник положил записочку в карман для приобщения к протоколу.

Вскоре явился и фельдшер; это был человек лет шестидесяти, среднего роста, полный, как кубарь, с седыми небольшими бакенбардами и совершенно свободной от волос головой. Медленно, как бы нехотя подошёл он к покойнице и спросил у дворника:

– Давно ли она скончалась?

– Часа два, а не то три будет, – сказал Клим Потапыч.

Фельдшер расспросил, на что она жаловалась, и из слов дворника заключил, что смерть её последовала от скоротечной горячки.

– У вас никто не был сегодня ночью? – спросил у него урядник.

– Нет, а что?

– Она с купцом сюда приехала. тот сказал, что поедет за вами, чтобы подать ей пособие, да вот и пропал.

– Бывает; озорников мало ли на свете? Должно быть она ему чужая была, вот и бросил.

Принялись за составление протокола; урядник быстро настрочил его, доктор произвёл осмотр трупа и дал священнику знать, что тело неизвестной женщины можно предать земле, так как она умерла естественной смертью от простуды.

По селению пошли разного рода слухи. Одни говорили, что какая-то купчиха приехала на постоялый двор и была задушена; другие уверяли, что женщина эта остановилась с каким-то офицером, который бросил её, и она с горя удавилась, – словом, говорили то, что кому на ум пришло.

На другой день тело Прасковьи Максимовны, положенное в простой белый гроб, было погребено на местном кладбище.

* * *

Гаврила Иваныч проснулся рано утром и, не видя около себя Прасковьи Максимовны, подумал, что она пошла зачем-нибудь к своим родным, стал её поджидать с целью сделать ей выговор за то, что она ушла, не сказавшись ему. Ожидания его, конечно, не оправдались. Весь день он не выходил из дому и только в сумерках решился осведомиться о своей возлюбленной у её родных, но, увы, и там об ней не было ни слуху, ни духу. Прошёл и ещё день, красавица не появлялась. Заскучал купец, повесил свою головушку и не знал, чему приписать исчезновение Прасковьи Максимовны. Пошёл он с горя в знакомый уже нам трактирчик, подозвал к себе полового и стал расспрашивать у него, не была ли с кем у них его зазнобушка; половой отвечал отрицательно.

– Сгинула баба, сам не знаю, куда девалась, – ударив по столу кулаком, крикнул купец и велел ему подать себе вина.

– Не беспокойтесь, явится, куда ей деваться! – заметил ему половой.

– Другой день не видать, – проговорил купец, заплакал и принялся пить вино.

Как ни старались уговаривать его половые и даже приказчик заведения, но Гаврила Иваныч не слушал слов их, был безутешен и продолжал пить.

– Успокойтесь, ну, ушла, пёс с ней, другую себе получше ещё найдёте, – говорили половые.

– Нет, братцы, такой уж мне не подыскать, прощайте, не поминайте и меня лихом, без неё я не жилец, – сказал купец, отдал за выпитое деньги, наградил подовых по рублёвой бумажке и ушёл из трактира.

– Жаль парня, пожалуй, й на самом деле руки на себя наложит, – рассуждали между собою половые.

Остальную часть дня Гаврила Иваныч провёл в розысках Прасковьи Максимовны, а вечером возвратился в её дом.

По городу разнеслась весть об исчезновении красавицы; родные её также принялись её разыскивать, и одна старушка, тётка покойной, утром вошла в дом племянницы. Едва лишь отворила дверь и обмерла от испуга: перед ней на дверях висел труп человека. Старушка выбежала на улицу, подняла тревогу, сбежался народ и принялся расспрашивать, что такое случилось.

– Караул! батюшки, умираю! – вопила она.

– В чем дело-то? – приставали к ней.

– Удавленника я сейчас видела, – продолжала голосить бабушка.

– Да где ты его видела-то?

– В доме, у моей племянницы, вот в эфтом самом, подите, да поглядите.

Смельчаки отправились в дом и были поражены страшным зрелищем: на перекладине дверей неподвижно висел труп красивого молодого купца: лицо несчастного уже посинело, язык вышел изо рта, глаза были открыты, руки опущены по швам. Некоторые узнали в нём обожателя Прасковьи Максимовны и, не зная об её исчезновении, принялись отыскивать её по комнатам.

Вошла и тётка Прасковьи Максимовны, хорошо знавшая отношения своей племянницы к удавленнику, и принялась всех уверять, что он, разбойник, погубил её.

– Кто «он»-то? – спрашивали у неё.

– Да вот он самый, который к черту в бараны пошёл, – показывая на удавленника, говорил парень в сажень ростом.

Обойдя комнаты, радетели о Прасковье Максимовне приступили было к осмотру подполья и начали подымать пол, но тут явилась полиция и приостановила их хлопоты. Публика, за исключением необходимых людей, была удалена из дому. Полицейские вынули из петли труп покойного, осмотрели карманы платья и нашли в них несколько сот рублей денег, да записочку, написанную на клочке бумаги карандашам, такого содержания:

Я кончаю жизнь свою от одолевшей меня скуки по Прасковье Максимовне, которая оставила меня и скрылась; деньги, находящиеся у меня в кармане, прошу употребить на мои похороны и на нищую братию за упокой раба Божия Гаврилы».

О смерти Гаврилы Иваныча молва распространилась так скоро, как бы по электрической проволоке; через какой-нибудь час времени, в домик Прасковьи Максимовны собрались все её родные и знакомые покойного; все с любопытством читали оставленную им записочку, некоторые спрашивали у полицейского офицера:

– Много ли денег-то, ваше благородие, оставалось после него?

– А вот все здесь, – указывая на лежавшую на столе пачку кредиток, отвечал тот.

– Не угодно ли пересчитать их и удостоверить вашей подписью? – прибавил полицейский.

– Отчего не полюбопытствовать, считайте.

Оказалось всего семьсот сорок три рубля. Свидетели покачали головами.

– Чему вы удивляетесь? спросил офицер.

– Так мы про себя думаем, маловато, кажись: Гаврила Иваныч был с хорошим состоянием, а это что? – плёвое дело, – показывая рукой на деньги, высказался один из приятелей удавленника, которому он остался должен несколько тысяч рублей.

– Был, да сплыл, – у него за несколько дней перед смертью восемь тысяч рублей в гостинице украли.

– Не может быть, – послышалось несколько голосов, – он нам об этом не говорил.

– А мы знаем, потому что протокол о том составили.

Купцы переглянулись между собою, почесали затылки, помялись маленько и начали упрашивать полицию освидетельствовать квартиру умершего.

– Для какой же надобности?

– Он нам должен.

– Документы вы на это имеете?

– Нет, мы ему на слово верили.

– Ах вы верили, вот на том свете с него угольками и получите, – шутливо заметил офицер, к которому приступили родные Прасковьи Максимовны с разными вопросами.

– Ваше благородие, да где же она-то? Жива ли она, наша голубушка? – ныли бабы.

– А я почём знаю, – отвечал им тот.

– Как же, батюшка, сгинула сердечная, в прорубь, что ли, её уходили?

– Чердак дома надо оглядеть, нет ли её там, послышался голос какого-то мужчины.

– Под полом, Тарас Сергеич, взгляните, – заголосили другие.

Полицейский офицер, уступая требованию родных Прасковьи Максимовны, приказал городовым поднять полы домика и осмотреть, кроме того, чердак. К солдатикам присоединились бабы и двое мужчин; начался осмотр, продолжавшийся более часу, и кончился, разумеется, ничем. Составлен был протокол при участии врача и священнику было дано разрешение похоронить труп.

– Деньги-то ваше благородие, у себя оставите? – спрашивали приятели покойного Гаврилы Иваныча.

– А что?

– Да так, отдали бы вы их нам, мы бы ими и распорядились по завещанию.

Офицер подумал, передал капитал в руки купцов и ушёл.

Гробовщики, как водится, были уже налицо, им был заказан дубовый гроб, с приказанием обить его белым глазетом. Приглашено было из приходской церкви духовенство и отслужило панихиду. Наняли читальщиков псалтыря и на другой день гроб был вынесен в церковь для отпевания по христианскому обряду тела.

Вся нищая братия собралась на проводы тела несчастного Гаврилы Иваныча, погибшего из-за любви к Прасковье Максимовне, кончившей своё земное странствование из-за привязанности к разбойнику. Нищие получили по двадцати копеек на брата, и вечером все эти деньги оставлены были ими в кабаках. Приятели покойного устроили в той же гостинице, где квартировал он, поминальный обед, за которым испили порядком, заспорили между собою и в конце всего учинили драку, разнимать которую пришлось той же полиции.