Читать книгу Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение - Н. И. Пастухов - Страница 3

Половые, увидав у кутил достаточное количество денег, засуетились около их столика; после двух бутылок «горского» подали ещё полдюжины, и пошло разливанное море: бокалы пенились, влага лилась в утробы пирующих, как вода; женщины не отставали от своих собутыльников. Зала трактира продолжала наполняться посетителями; гул стоял от разговоров и от звона посуды. И кого только здесь не было! Купцы средней руки, мелочные торгаши, коробейники, разносчики, ямщики-хозяйчики, многие привели с собою женщин. Вся эта публика была одета прилично, у многих виднелись на жилетках цепочки от часов и всё больше серебряные; один только Осип сидел в своём полушубке и исподлобья поглядывал по сторонам.

– Что это так долго Пётр Михайлыч не едет? – сказал своему собрату один из гуляк, пивших «горское», – пошёл он за Прасковьей Максимовной, и сам провалился.

– Его хорошо за смертью посылать, – долго не придёт, – ответил другой.

– Ну, пейте же, чего там шушукаетесь! – сказала им женщина, держа в руке бокал; – Давайте, чокнемся, веселей будет, – прибавила она.

Купцы подняли бокалы, чокнулись и выпили.

В эту минуту в дверях залы показалась среднего роста, молодая, лет двадцати трёх женщина, с чёрными, как смоль, глазами, чёрные волосы спускались из-под шёлкового платочка, небрежно накинутого на голову:, белые, как мрамор щеки, пылали румянцем; зелёное шёлковое платье охватывало стройный стан красавицы, прикрытый голубой душегрейкой, отороченной собольим мехом. Она вошла в сопровождении средних лет мужчины, одетого в длиннополый сюртук, в дутых смазных сапогах. Парочка эта оглядела все столы и, заметив своих приятелей, подошла к столику, загромождённому бутылками «горского».

– Вот где вы уселись! – сказала им красавица.

– А, Прасковья Максимовна! Что так долго? Заждались мы вас, – произнёс высокий, красивый купец, приподнимаясь со стула.

– Нельзя было, а почему, Пётр Михайлыч тебе скажет, – усаживаясь на стул, промолвила она.

Вошедший с красавицей мужчина нагнулся к вопрошавшему и пошептал ему что-то на ухо.

– А! теперь понимаю, ну, садись да выпей. Эй, малец, давай сюда ещё полдюжины!

Красавица поместилась как раз напротив Чуркина, который не спускал с неё глаз; она очаровала его своей развязностью, весёлым характером и чёрными, глубокими как осенняя ночь глазами, уколовшими его прямо в сердце. Осип, заметив, куда глядит его хозяин, нагнулся к нему и шепнул.

– Василий Васильевич, вот бы её тебе в атаманши, баба подходящая.

– Да, ничего бы, – ответил тот, не спуская глаз с Прасковьи Максимовны.

– А ты, любезный, на чужой-то каравай рта не разевай, – сказал какой-то тучный мужчина в поддёвке, вставая из-за соседнего столика, поглядывая на Чуркина, и пошёл из залы.

Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

– Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, – обратился к каторжнику приказчик трактира. – Шёл бы вон в другую комнату, – прибавил он.

– Какие гости? – вопросил разбойник.

– Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

– Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, – злобно заметил разбойник приказчику.

– Мы не вам говорим, а вот ему, – показывая на Осипа, протянул тот.

– Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! – крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

– Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? – сказал каторжник.

– Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, – наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

– Вы здешние, или приезжие? – спросила у разбойника красавица.

– Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

– А откуда будете? – полюбопытствовала она.

– Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, – уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

– Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, – загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

– Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

– Можно, можно, почему не выпить! – кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

– Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

– А что? Ничего, – отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, – ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

– Ты оглянись, к кому ты склонилась?

– Все равно мне, к кому пришлось, – бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

– Эй, молодчик, сколько с нас следует?

Половой притащил счёты и начал выкладывать на них сколько следует получить за выпитое. Купец отдал деньги; собеседники его так же поднялись с своих мест и стали собираться восвояси. Чуркин, в свою очередь, поторопился рассчитаться с половым и шепнул Осипу:

– Пойдём, пусть их успокоятся.

Прасковья Максимовна, хотя и была под хмельком, но не настолько, насколько хотела казаться; заметив, что Чуркин идёт к выходу, она быстро поднялась со стула, подскочила к нему, ещё раз поцеловала его и сказала:

– Ну, до свидания, мой милый.

Разбойник крепко пожал ей руку и шепнул на ухо:

– Прощай, завтра увидимся.

Эта сцена ещё более возбудила гнев обожателя красавицы, он злобно поглядел вслед удалявшемуся своему супостату и произнёс, обращаясь к своим собеседникам:

– Откуда такой леший взялся и кто он такой?

– А кто его знает, – ответили те в один голос.

– Дура-то, Прасковья, с ума, знать, спятила, лезет к нему целоваться, да и всё тут, – сказал купец, взял красавицу под руку и повёл её из трактира.

Прасковья Максимовна шла, переваливаясь с ноги на ногу, притворяясь охмелевшей и посылая воздушные поцелуи всем окружавшим её спутникам и спутницам. Половые, глядя на неё, покачивали головами.

Выбравшись из трактира, Чуркин с Осипом отошли к сторонке и стали наблюдать за выходившими из того заведения.

– Пойдём, Василий Васильевич, что их дожидаться; может, и всю ночь там они прображничают, – сказал каторжник.

– Погоди, надо узнать, куда они пойдут, – ответил тот.

– Тебе это зачем же нужно?

– После тебе скажу, а теперь молчи.

– Задело, знать, за ретивое, вот что, – проворчал себе под нос каторжник, уставив глаза на двери трактира.

Через несколько минут из трактира вышла уже знакомая нам компания; каждый из мужчин вёл свою даму и, отойдя несколько шагов от дверей, они остановились, простились один с другим и отправились в разные стороны. Купец с Прасковьей Максимовной, не торопясь, поплёлся по линии постоялых дворов и вёл разговор со своей спутницей. Чуркин с Осипом, находясь на почтительном от них расстоянии, последовали за ними. Из речей купца доносились до них несвязные слова упрёка красавице, но она ему не отвечала. Вот они завернули за угол здания, прошли несколько по улице и скрылись в глухом переулке. Разбойник ускорил шаги и увидал, что купец с Прасковьей Максимовной вошли в калитку небольшого деревянного домика, выстроенного в один этаж с тремя окнами на улицу, которые были прикрыты ставнями.

– Подойдём поближе и посмотрим, чем они займутся, – проговорил разбойник, взглянув на Осипа.

– Пожалуй, купец-то, кажись, богатый, я видел у него в бумажнике денег не мало, – сказал тот.

– Да, состоятельный.

Но не деньги были на уме у душегуба, а красавица, наградившая его двумя поцелуями, от которых по всему телу пробежала у него дрожь, и сердце забило любовную тревогу. Он дал себе слово, ещё раз свидеться с Прасковьей Максимовной, и во что бы то ни стало, завладеть ею.

Тихо подошли они к окнам; разбойник начал отыскивать в ставнях щёлочку, через которую можно бы было хотя бы взглянуть одним глазом в комнаты, но не нашел её.

– Ты что-нибудь видишь, или нет? – спросил каторжник.

– Огонёк светится, а больше ничего не видно.

– Отвори маленько ставню.

– Нельзя, тревоги бы не наделать, – шептал разбойник и приложил к ставням ухо.

Ясно, почти как и в трактире, ему слышен был голос красавицы, слышны были и поцелуи её, которыми она награждала своего обожателя; со стороны его не было уже никаких упрёков Прасковье Максимовне; что было в трактире, он уже забыл, а расточал перед нею только свои ласки. Разбойник не вытерпел, отворил немножко ставню среднего окна и увидал парочку, сидевшую на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:

– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.

– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.

– Ведь прежде ты брала у меня?

– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.

– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.

Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.

– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.

– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.

На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:

– Василий Васильевич, кто-то идёт!

– Где ты видишь?

– А вон взгляни, по тротуару шагает.

Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.

– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.

У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:

– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?

– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.

В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:

– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!

– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.

Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.

– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.

– Я, – ответил Осип.

– Да кто ты, что по ночам шляешься?

– А тебе какое дело?

– Сторож я, потому и спрашиваю.

– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.

Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.

Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что лошади стоят на месте спокойно и едят корм.

Чуркин не отвечал.

– Василий Васильевич, слышишь, что я говорю?

– Слышу, ложись спать, завтра пораньше сходи на Конную, да подыщи там покупателя на лошадей.

– Хорошо, побываю. На таких коней охотники найдутся. За сколько их продать-то?

– Как ты думаешь, что дадут?

– Сотни по две надо взять.

– Не дадут если, и за триста отдадим.

– Больно уж дёшево, кажись.

– Что делать, за что бы ни продать, да продать; нужно развязаться с ними, чтобы не отсвечивали.

– За париками нужно бы понаведаться.

– Знаю, разыщем их где нибудь, теперь ярмарка, – сказал Чуркин и повернулся на бок, чтобы уснуть.

– За богатым купцом надо бы присмотреть, – денег у него больно много.

– За каким такое?

– Вот за тем, которого в трактире видели.

– Ну, ладно, это видно будет, – сквозь зубы сказал, разбойник, желая отвязаться от разговора.

Осип смекнул его желание, улёгся спать и вскоре захрапел.

А Чуркину не спалось; он переносился мыслями к тому домику, где находилась его красавица. Сдавалось ему, что она, целуя купца, думала об нем, полетела бы к нему, но крылышки были обрезаны; казалось ему, что поцелуи её и теперь ещё горят на его щеках и так горячо жгут его сердце, как никогда оно не чувствовало и не трепеталось от поцелуев тех женщин, которых он знал и любил. В этих мечтах разбойник сомкнул глаза и уснул.