Читать книгу Огола и Оголива - Ольга Евгеньевна Шорина - Страница 12

И я, я остаюсь.

Там, где мне хочется быть.

И пусть я немного боюсь,

Но я, я остаюсь,

Я остаюсь, чтобы жить.

Анатолий Крупнов.

–А, это ты! Пришла всё-таки! Молодец! Ну как, родители не узнали? Какая ты нарядная сегодня!

Если осенью Света предпочитала халат, то сейчас на ней была ослепительно белая блузка хорошего кроя и серая длинная юбка, которую она сама же себе и сшила «для свидетельства об Иегове», а на плечах – светло-жёлтая ажурная шаль. Неужели она вырядилась так ради меня, в честь того, что я «продолжила учёбу»? И вид у неё в этом наряде был такой русский, такой православный!

И Огола сказала за стенкой тихо и грустно:

–Светочка, она пришла всё-таки? – и вышла поздороваться.

И Огола сегодня разоделась в пушистую белую кофту и серую юбку из клиньев. Просто как какая-то старая, богатая купчиха. Получается, они осознавали, что их учение может напугать, ввергнуть в панику, заставить спастись бегством.

Ну и я сегодня тоже решила соблюсти «свидетельский дресс-код»; надела юбку, подаренную маму (надо же её ну хоть куда-то носить!), розовый индийский свитер, – с ним очень красиво сочетались чёрный шёлковый воротник и манжеты. Я в них ещё в школу ходила.

–Как насчёт работы? – по-родственному спрашивает Огола.

–Была очень хорошая работа в Москве, но в последнюю минуту взяли своих,– пожаловалась я.

–А какая? Секретарём? Писать что-нибудь?– догадалась Светлана.– А ты не хочешь стать продавцом? А то я часто вижу объявления, что нужен продавец…

–Да что ты, что ты, Светочка!– замахала Огола на неё руками.– Там своруют, а она – отвечай за недостачу!

–Но, там же у них вроде закрыто, под стеклом…

–Да они на складе своруют! А если они ей недостачу в кассе сделают? – со знанием дела сказала Огола. – Ну, ничего, Аллочка, может, мама в Щёлкове тебе что-нибудь найдёт…

–Но я хочу именно туда! – не сдавалась я. – Мне эту работу нашли…мои новые друзья!

Вряд ли Захарова, и её муж, которых я так любила, считали меня своим другом, – просто назойливой мухой. Или приблудной кошкой, которой можно в виде одолжения и почесать за ушком. Ей даже молочка ни разу не налили. Вот Соколовой я нравилась, как забавная обезьянка, но я её ненавидела, потому что она занимала рабочее место, которое могло стать моим. Но мне было важно соврать и самой себе, и другим, что у меня есть друзья.

–Вон и Мытищи город большой, Аллочка, и Подлипки.

–Да мама хочет, чтобы я работала рядом с домом.

–А ты у них одна?

–Да.

–Значит, они просто жалеют тебя.

–А учиться ты не хочешь? – спросила Света.

–Нет.

–Хе-хе, высшее образование! Ну, есть оно у них, ну и что? Торгуют на рынке тряпками со своим высшим образованием! А вот я, хоть и без их высшего, всю жизнь проработала на инженерных должностях! И в двадцать девять лет сама построила дом! Мне моя свекровь так и сказала: «Рая построила дом ни по уму, ни по возрасту»,– потому что, ну какой ум в двадцать девять лет? В Чертанове, пока нас не сломали… Светочка, а у вас по воскресеньям Библии не продаются? Надо Библию Алле.

–Да вот были…А какую? Там формат бывает разный и перевод немножко не такой.

–Светочка, та женщина из Фрянова просила меня, чтобы шрифт был покрупнее.

–Мне бы с картами,– заказала я.

–Тебя вот такая устроит? Или тебе, может быть, тоже шрифт побольше? А то я смотрю, ты как-то…

–Нет, крупный шрифт – у кого дальнозоркость, а мне – любой.

–А то я в воскресенье стояла-стояла, думала-думала, купить, не купить. Потом смотрю, она стоит 32 тысячи, а у меня всего 26 тысяч рублей…

–Вот, возьми деньги: я сейчас мужчину обучаю, немолодой уже мужчина, ему лет столько же, сколько и мне, – вот он просил. Он ко мне домой приходит.

–Ал, а тебе Библию купить?

–Да у меня сейчас денег нет.

–Тогда пока этой пользуйся.

–На Ивантеевке, в том доме, который мне дали, живёт пятидесятник, – он какой-то подполковник, что ли, в отставке. Его жене недавно в бедро вставили этот…этот…

–Стержень?

–Он мне говорит: «Я принадлежу к 144 тысячам!» Я ему: «Николай, так они уже набраны!» – «Нет, я всё равно принадлежу!» Но Библию он наизусть знает, она у него вся расчерчена!

–А пятидесятники – это кто?

–Это секта, где, как они говорят, к ним Святой Дух на пятидесятый день сходит, и они «говорят на языках». Этот мне заявляет: «Иисус Христос – Бог!» – «Да, Николай, Бог, но не всемогущий». Что ж, пора брать молитву,– опомнилась Огола. – Иегова, благослови это маленькое собрание из трёх человек, и всё братство по лицу земли. Благослови сестру Светлану с мужем Виталием, и благослови ученицу Аллу, чтобы у неё с родителями всё было нормально, ибо они не познают истины. Аминь.

–Аминь! – гаркнул хор.

–Вот, теперь ты у нас сестра Светлана, – довольно хмыкает Огола.

Мне всё это слышать очень неприятно. А я – ещё ученица. Потом я узнала, что в других сектах братьями и сёстрами назывались все те, кто ходит на богослужения и факультативные мероприятия, а здесь – только после «крещения». Просто как у масонов: ученик, подмастерье, мастер, магистр ордена.

Сегодня мы проходим главу «Иисус Христос – ключ к познанию о Боге».

–«Ты стоишь у дверей своей квартиры и возишься с ключами, – читала я, как всегда, не вникая в смысл. – На лестничной площадке холодно и темно, но дверь никак не открыть. Замок не поддаётся! Тот ли ключ ты выбрал? А может быть, его кто-то сломал? Этот пример хорошо иллюстрирует замешательство в религиях этого мира относительно познания о Боге. Многие испортили этот ключ, открывающий это познание, исказив роль Иисуса Христа. Они исказили роль Иисуса, поклоняясь ему как Всемогущему Богу».

Мои родители, а также дед и бабушка, верили в Иисуса Христа, как в Бога, только ничего мне о Нём не рассказывали. Мама всегда угрожала нам злым и мстительным, ветхозаветным Богом-Отцом. Отчима потряс фильм «Иисус из Назарета», особенно его последняя серия о мартисе – крестной смерти.

–Иисус Христос, Аллочка, это «художница», искусный помощник Иеговы, он трудился под руководством Иеговы над созданием всего сущего. Понятно тебе? Поняла теперь?

–Да, конечно.

–Так кто такие Иисус и Святой Дух?

–Иисус Христос – первое творение Иеговы, а Святой Дух – действующая сила, отходящая от Бога, – отбарабанила я.

Во время чтения Злата носится по комнате, – кричит, скачет, мешается.

–Она уже отвыкла просто от наших занятий, – объясняет Света.

–Скажи-ка, Аллочка,– доверительно начинает Огола, – а достаточно ли нам нашей веры?

–Нет, конечно! – оживилась я. – Вот что в «1-м послании к Тимофею сказано»: «Если брат и сестра наги, а вы скажите им: идите и грейтесь, что толку от такой веры?»

–Да-да! – радуется Огола.– Только это не Тимофей, Аллочка, а Иаков. «Да, если брат и сестра наги…» В нашем собрании они могут получить помощь духовную и материальную, если трудно бывает. Бесы-то, хе-хе, «тоже веруют и трепещут»!

–Веру надо подкреплять делами, а это очень трудно, – разволновалась я. – В Индии говорят: без труда не сделаешь добра. Или стало человеку плохо, упал он на улице, все зубоскалят, а он – умирает. А кто-то хочет и может помочь, но стесняется.

Меня выслушивают очень внимательно:

–Да,– как бы соглашается Огола,– добрые дела мы, конечно, тоже должны делать.

Звонок в дверь. Света встаёт, возвращается, и, – нарядная, прекрасная, – склоняется над Оголой, и, преданно заглядывая в глаза, шепчет:

–А я хотела спросить у вас, когда ходят по квартирам и собирают деньги на похороны, можно ли нам давать, с точки зрения Библии? – и, не дожидаясь высочайшего соизволения, открывает платяной шкаф, где у нас все хранят свои сбережения.

–Много – не давай,– очень строго говорит Огола.

Света отнесла две тысячи, в чём тут же отчитывается.

–Раньше много ходили,– виновато оправдывается она, – то похороны, то беженцы какие-то…

–Это всё – пьяницы! Мы же не должны поощрять грех! Но если ты точно знаешь, что в вашем доме умер человек, тогда можешь дать.

Что ж, сбор денег на погребение по соседям – это старая добрая советская традиция, не изжившая себя и поныне.

На кухне как всегда без зрителя, работал телевизор.

–Старый фильм? – обрадовалась Огола.

–Да, «Свинарка и пастух».

–Крючков поёт…

Даже она не могла не любить советский кинематограф, один из лучших в мире!

–Когда нам с вами завтра идти? – заискивающе спросила Света.

–В десять! Я сказала Краснопёрову.

–Это дом рядом с булочной…

–А в пятницу я пойду на Сиреневую, 4! Я специально выбрала себе пятиэтажный дом, где нет лифта, а то в многоэтажках на площадках так темно, пока доберёшься до верхнего этажа…

–Да, люди приедут на лифте, и им скорее бы в свою квартиру попасть…

–Светочка, ну как тебе быть крещёной? Помню, как брат нас придержит, чтобы мы не захлебнулись…

–А как мне сказали! – восторгается Света. – «Сейчас ты чиста от всех своих грехов!» Мне было так странно…

–Крестим только взрослых, которые осознают! Детей мы не крестим!

Мне ужасно неприятно всё это слышать, и поэтому я перевожу разговор на другую тему: в день рождения у меня стали резаться все зубы мудрости.

–Мне этот зуб до того резал щёку…– вспоминает Огола.

–А я решила десну разрезать,– говорит Светлана.– Думала, мне легче будет, а стало так больно…

–Тётя Рай, а где ты живёшь? – таинственно спросила Злата.

–Ой, да близко, близко, Златочка, – ну что тут доехать!

Я осталась очень довольна сегодняшней встречей: Света вела себя, как старшая сестра, Огола – как добрая тётушка. Но когда мы вышли, она пошла на остановку, а я всё так же сделала вид, будто иду на улицу Советскую.

–Аллочка, у тебя там подружки? – спросила Огола.

–Да.

Но я там никого не знала. На Свирской жила моя одноклассница Таня Воронина, но мы не общались.

***

За неделю Огола сильно поседела, я её и не узнала.

–Смотри сюда! – крикнула она, не поздоровавшись. – Это – перевод архимандрита Макария!⁸ Здесь имя Иеговы упоминается 3500 раз! Архимандрит – это значит, самый главный,– с поразительным уважением произносит Любезная, она, призывающая чуть ли не к расстрелу священнослужителей.

Я же пользовалась Синодальным переводом, который доверила мне Светлана. Я и не знала, что эту Библию обокрал Мартин Лютер,– в Ветхом Завете не хватало одиннадцати книг. Я всегда читала аннотации, предисловия, послесловия, комментарии, и Вика от меня научилась, но не обратила внимания, что Светина Библия «издана для российских протестантов». Я ещё не знала, что Мартин Лютер замахивался и на Новый Завет, на послание святого апостола Иакова, и что лютеранская Библия – тоже другая: в ней неканонические книги помещены в самом конце Ветхого Завета.

–А Синодальный перевод всё равно лучше, – признаётся вдруг Огола. – Он – красивее, и легче запоминается: «Иегова говорит» или «говорит Иегова»,– есть же разница! И в этой Библии я ничего сразу найти не могу,– свою-то я наизусть знаю!

Мне тоже тот текст показался довольно топорным.

–Вот так-то, так и надо,– продолжает Огола, – Иегова, единый Бог! А-то богов– то, хе-хе, вон их сколько! Рок-звёзды там всякие! Этот, как его, Джейсон?

–Майкл Джексон? – догадывается нарядная Светлана. – А вы забыли, сколько долларов он нам перечислил?– сладко пропела она.

–Но ведь он же сейчас отошёл от истины! – не сдаётся Огола.– На собрания у себя в Америке не ходит!

–А вот я хочу спросить у вас,– по своему обыкновению длинно начала Светлана, – она, как и я, никогда и никак не обращалась к Оголе, – как мне быть с мужем? Он так ругается, когда я берусь за Библию! И когда он дома, а мне нужно идти проповедовать, я боюсь ему об этом сказать. Раньше-то он меня всегда гулять отправлял, чтобы я дома не сидела, мол, «иди к подружкам», а сейчас…

–Светочка, сатана тебе через мужа мешает нести Слово Божие!

–Свет,– сказала я,– мужчина всегда хочет показать свою власть в семье, по поводу и без. Когда мне было двенадцать, и я вечером вязала, отчим устроил страшный скандал и в знак протеста ушёл из дома!

–А может быть, ему просто нужен был повод, чтоб уйти, – ехидно сказала она.

–Нет, не было нужно,– заверила я её.

–Да, я помню,– задумалась она,– как я читала в постели, а отец мне как-то грубо об этом сказал, хоть я ему и не мешала.

Я не настолько доверяла Свете, а уж тем более Оголе, чтобы выливать для их пересудов всю грязь, бурлящую в моей так называемой «семье». Я никому и никогда не говорила о том, что у меня творилось, это было табуировано. Но сейчас, когда их уже нет, я снимаю гриф «Совершенно секретно!», чтобы показать ту эпоху.

В феврале 1992 года ещё одна моя подруга, Наташа Лютова, попросила меня связать салфетку для своей тёти, дала клубок серой шерсти. Лет в десять я сама выучилась вязать крючком по книжке, а точнее, освоив несколько приёмов из двадцати пяти. Мне всегда хотелось создать что-нибудь значительное, какую-нибудь красоту из той волшебной литовской книжки, но у меня ничего не получалось! А ещё я научилась лицевым и изнаночным петлям, и всё время пыталась связать на спицах шарф, чтобы можно было его носить, но он у меня всё время расширялся, превращаясь в трапецию! Отчим всё издевался:

–Всё она вяжет, и ничего в доме связанного нет! Всё она шьёт, и ничего дома сшитого нет!

Со мною никто не хотел заниматься. Мама любила вышивать крестиком, а бабушка умела вязать на спицах шерстяные носки и варежки. Она готовилась неизвестно когда заняться рукоделием и набирала книг; у неё была вязальная машинка, но так и валялась без дела, крючки всех калибров, круговые спицы для вязки свитеров.

А шитьё я ненавидела, это был ад! Но когда в последней четверти началось вязание, меня ждал успех! Я вязала из толстой фиолетовой пряжи какую-то ерунду, и получала пятёрку за пятёркой!

Кажется, я хотела связать крючком шапочку для куклы, хотя в куклы никогда не играла, а получилась у меня салфетка. Цепочку из десяти воздушных петель я соединяла в колечко, полустолбик, столбик с накидом, и получалась плетёнка с плотной серединкой и волнистыми краями. Но это вязаное изделие имело успех, мне все его заказывали и платили по пятнадцать копеек! Но ещё было советское время, и я не нуждалась; мне эти заработки были не нужны, и я не считала их «первыми заработанными деньгами». Надо же, в десять лет у меня появилась бизнес-жилка, тяга к предпринимательству,– продажа изделий, созданных своими руками! Но она растворилась, затёрлась!

Салфеток, конечно, из шерстяной пряжи никто не вяжет, но нам этого никто не объяснил. А мы с родителями жили тогда в одной комнате. Отчим устроил скандал, чтобы я прекратила вязать, что уже пора спать. Уйти рукодельничать на кухню я права не имела. И тогда он, по обыкновению обозвав меня «сучкой», ушёл из дома.

Мама устроила мне дополнительный скандал, заявив, что я издеваюсь над её мужем. Она сказала:

–Я всё жалею тебя, сиротку!

Вот это был удар ниже пояса! Да лучше мне было быть, как всегда, «сукой, курвой, падлой», чем «сироткой»! Да я что, Золушка, Козетта?! Да, у меня никогда не было отца, он меня бросил, и все считали меня в…ком!

И я задумала наказать себя, как монахиня в католическом ордене, решив спать сидя, прижавшись к холодной стене.

Но вскоре отчим вернулся, рассказав:

–Я вышел, сел на электричку, поехал в сторону Москвы, а потом передумал.

Утром я отдала Наташе недовязанную салфетку, объяснив, как закончить. Дома мама была ласкова, разрешила мне посмотреть телевизор,– тогда по субботам шёл сериал «Богатые тоже плачут».

–Что ж, давайте возьмём молитву, – опомнилась Огола, вернув меня из «машины времени».

–Злата, иди к нам, – строго зовёт Света.

–Иегова, муж Светы, Виталий, противится истине, в то время как она вошла во всемирную организацию твою, приняв крещение. Открой его сердце истине. И помогай нам находить сердечных людей в этом городе Щёлкове. Прощай нам все неправильности, которые мы так часто совершаем по своему несовершенству. Аминь.

–Аминь!

–Сердечный человек,– объяснила мне Огола,– это тот, кто соглашается изучать с нами Библию. Вот открой Бытие, главу четвёртую, видишь? «И познал Адам ещё жену свою, и она родила ему сына, и нарекла ему имя: Сиф, потому что, говорила она, Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил Каин». «Сиф», Аллочка, означает «сердечный человек», – то есть тот, кто хочет изучать с нами Библию. А ещё, Аллочка, есть злые люди, которые нам грубят. Мы записываем адреса, где живут злые люди, и наши братья приходят с ними разговаривать.

–«Хотя в Библии сообщается о смерти Иисуса, он жив!» – читала я учебник. – «Сотни людей, живших в 1 веке н.э., были свидетелем тому, что он воскрес. Как было предсказано, после этого он воссел по правую руку от своего Отца в ожидании того времени, когда Бог даст ему царскую власть на небе. Как поэтому мы должны представлять себе Иисуса? Должны ли мы представлять его беспомощным младенцем в кормушке для скота? Или, может быть, человеком в предсмертной агонии? Конечно же, нет. Он – могущественный правящий Царь! И уже очень скоро установит правление над нашей несчастной землёй».

И какой дебил составлял этот текст?

–А вот в начале Библии Иегова с кем-то переговаривается, похоже на Троицу! – сказала вдруг Света.

–Где это ты тут Троицу увидела? – прикрикнула на неё Огола. – Вот ты смотри, Аллочка, «сотворим человека по образу нашему и по подобию нашему». Вот как ты, Аллочка, это понимаешь?

–А думала, что это про Адама.

–Ну да, это так, но обрати внимание: «Теперь Адам стал как один из нас, знающих добро и зло». Ведь он же обращается к кому-то! Знаешь ли ты, что такое Слово?

–«Вначале было Слово, и Слово было и Бога, и…»

–Да-да! Слово – это Иисус! Вот открой Притчи: «Художница» – это помощница.

Вот тебе и Троица получилась.

–А потом Иегова Бог стал создавать ангелов, а потом Вселенную. Прежде он стал создавать ангелов, чтобы они видели, что он – создатель Вселенной. А этот мятежный ангел, сатана? Ведь он был так совершенен, так красив! «По образу и подобию нашему…» «Образ», Аллочка, это – качество, любовь, справедливость, мудрость вложил Иегова в сердце. «Подобие» – вечно живой. Подобие – не достигнуто.

–А вот я хотела спросить вас: что такое ипостаси?

–Отпечаток самого себя! Вот как говорят: ребёнок – копия матери. Вот я на Ивантеевку еду, там у меня Галя и Надя, дочь и мать. Я звоню в дверь, слышу голос и спрашиваю: «Надя?» – «Нет, Галя!» И наоборот. Вот как у матери с дочерью голоса похожи. Ипостась!

–А почему «Дева родит Сына и нарекут ему имя: Еммануил»?

–Это – псевдоним. Знаешь, что оно значит? «С нами Бог!» Ведь наши братья как? Они всегда начинают со значения имён! Вот знаешь, что я сейчас стала изучать? Имена!

–Я знаю, что в каждом имени зашифровано «Иегова». Даниил, Гавриил, Самуил… А Соломон?

–«Мирный»! А Исаак…

–«Весёлый»?

Гробовое молчание, как всегда, когда я говорю что-то непотребное.

–«Смех»! – гаркнула Огола. – Она – рассмеялась!

–Ей же, Сарре, девяносто лет было…

–Иисус Христос – Бог, но не всемогущий. Поняла, Аллочка?

Показ «Последнего искушения Христа» не прошёл не замеченным и у них.

–Мы его не стали смотреть, – заверила Света.– Говорят, там Магдалину голую показывали. Вообще-то, там все голые были. И будто бы Иуда,– его самый лучший друг, – говорит: давай я вместо тебя на распятие пойду.

–Светочка, это, хе-хе, всё сатана беснуется, потому что он уже парализован, вот и старается из последних сил. Даже православные эти протестовали! Митинги там у них, НТВ, что ли, хе-хе, анафеме предали. Это ведь что? Сейчас всё – коммерция. Бог-то, он и без нас проживёт, а вот мы без него… Аллочка, а у тебя, может быть, есть какой-нибудь вопрос? – с надеждой спросила Огола.

–Да если только насчёт географии… На каких языках раньше говорили?

Огола полистала Библию. Если бы я спросила у неё рецепт яичницы с грибами, она бы тоже в ней порылась. В их журналах, которые с 2010 года в России запретили как экстремистские, если упоминался снег, огонь, пирог, в скобочках ставились «широты», где эти слова есть в Библии!

–«Землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата: Кенеев, Кенезеев, Кедмонеев, Хеттеев, Ферезеев, Рефаимов, Аморреев, Хананеев, Гергесеев и Иевусеев». Сейчас уже нет этих языков. Это как раньше был римский язык, а сейчас его нет, или славянский, а сейчас – русский. Тогда был гибрайский, то есть древнееврейский. Когда наступит Тысячелетнее царство, будут говорить на нём. А то ведь что! Люди, воскресая, будут говорить на том языке, который знали, когда умерли! Им же придётся учиться ему!

–То есть этот язык вобрал в себя всё самое красивое? – предполагает Света.

–Ну да! И наша литература на нём издаваться будет! Русский-то язык совсем упростился, с каждым годом всё примитивнее и примитивнее.

Тут уж она оказалась права: мы уже не можем воспринимать классику, но это не вина Ивана Тургенева или Михаила Алексеева, а наша деградация.

–Так неужели в древнееврейском языке, на котором был написан Ветхий Завет, вообще не было гласных букв? Понимаете, я такой человек, которому всё нужно знать досконально.

–Ну как же, как же не было! Алэф, айин, йод. Остальные добавлялись при чтении, а писались только согласные. Это как азбука Морзе: точками выбито что-то, а ничего не понятно. Или, как во Вторую Мировую войну разведчики переговаривались? Цифрами. Вот я, что бы я с этой бумажкой сделала бы? Я её выбросила бы! А они – понимали.

Наверное, Оголе вспомнилась первая серия «Семнадцати мгновений весны», где Штирлиц после радио-сеанса «Юстас – Алексу» сжёг шифр в пепельнице.

–Ал, а вот я хотела спросить тебя: не могла ли ты ходить с нами по вечерам в школу?

–А что это?

–Школа теократического служения. В ней мы совершенствуем наше царственное служение, рассказываем особые случаи из проповедования, сёстры разыгрывают сценки из Библии. В полседьмого, по вторникам.

–А ещё наши собрания, – блаженно добавляет Огола.– Сначала мы берём молитву, затем поём песню. Первый час брат читает доклад, во второй изучаем статью из «Сторожевой башни». Вот смотри, в оглавлении «Сторожевой башни» указано, какие нам статьи какого числа изучать, и какие песни в этот день петь. У тебя есть наш «Песенник»?

–Так поздно! – хватаюсь я за соломинку. – Меня и так-то из дома не выпускают, не то что вечером!

–А в воскресенье, пол-одиннадцатого?

–А в выходные, это вообще тюрьма.

–Они целый день дома? – догадалась Огола.

–А что же, они у тебя никуда не ходят? – поразилась Света.

–Нет, никуда. И к ним никто не ходит.

Вообще-то, мне было интересно придти туда, увидеть других блаженных. Эти странные люди интриговали меня, как что-то запретное, как суррогат нормальной жизни. Сейчас я должна была бы учиться, общаться со сверстниками, влюбляться, пусть и безответно, чтоб по жилам шёл адреналин. Но мой эндорфин был здесь, в американской секте с её множеством нелепых запретов.

Огола же была озабоченной, и ошарашила меня следующей проповедью:

–Правильно у тебя мама делает. Ведь ты у неё одна, и она хочет, чтобы ты была хорошей дочерью. Вот она и оберегает тебя от дурных сообществ, где курят и дискотеки. Дурные сообщества развращают добрые нравы! Ведь что такое беременность? Это для матери твоей – огорчение! Половые органы нам ведь не для того даны! А вот у нас… ведь у тебя – точно такие же убеждения! Мы знаем примерно, что у наших братьев с сёстрами на уме, поэтому спокойно можем пригласить брата или сестру домой, это не то, что с улицы! Да, мы живём в миру, но мы – не от мира сего. А сколько у нас молодёжи! Сходи со Светой, она познакомит тебя!

Да что ты знаешь о моих убеждениях, несчастная! И как можно ручаться, у кого и что на уме, особенно у меня! И почему все принимают меня за течную сучку, ведь у меня лицо в прыщах и уродливая куцая стрижка, и одеваюсь я, как старушка! Впрочем, страшненькие-то как раз пускаются во все тяжкие, боясь упустить шанс. А ещё я спровоцировала Оголу словами «мои новые друзья». Раз друзья, значит, наркотики, пьянство, свальный грех.

–А не понравится – больше не пойдёшь, – вторит Света.

–Не могу я пока…

–А в магазин тебе, что ли, нельзя? Или скажи: пошла к подруге.

Но по магазинам я не ходила, иначе маме моей вообще нечего было бы делать.

–Не могу…

Да это уже просто пытка!

–Наше дело предложить. Ещё мы с сёстрами собираемся по средам в шесть вечера у одной соверующей, чтобы изучать эту книгу, – и Света продемонстрировала «Секрет семейного счастья» в роскошном зелёном переплёте. – Такая христианская встреча называется книгоизучение. Хорошо, если у мужа с женой – единоверие, но это – не обязательно.

–А родители твои, они что ж, такие уж атеисты? – поражается Огола.

–Да нет, зачем же сразу «атеисты»? Просто у нас давно потерян контакт, и всё, что я не скажу, они сразу высмеивают.

–Значит, они ни за и ни против?

–Значит, так.

–А мама? Может быть, она у тебя в церковь ходит?! – гневно спросила Света.

–Нет, никуда она не ходит, – успокоила я её.