Читать книгу Огола и Оголива - Ольга Евгеньевна Шорина - Страница 6

И блаженный Матфей, проснувшись и перекрестив

всё своё тело, встал на рассвете и проследовал в цер-

ковь; став на колени, он вознёс молитву.

Апокриф Деяния и мученичество святого апостола Матфея.

И вот вторник, последний день сентября, пасмурный, холодный-холодный,

промозглый. У детской поликлиники я встретила Людмилу Дмитриевну,– я ещё издали узнала её по салатовой вязаной шапочке и фиолетовому тряпочному пальто с оливковым треугольником на кокетке:

–Здравствуй, Аллочка! Что же ты раскрытая ходишь – холодно так.

–А я сейчас в секту иду!– радостно похвасталась я.

Вот дура!

–А я в аптеку ходила. Заходи, Алла, мы с тобой покалякаем.

Очень надо!

И хотя я не опоздала, Проповедница меня уже заждалась.

–Светочка, что-то не видно нашей Гали Букашиной. Я столько раз к ней заходила, а её всё нет и нет. Она же у нас в турагентстве работает…

–Галя сказала, что есть очень дешёвые путёвки в Объединённые Арабские Эмираты.

–Для кого дешёвые, а для кого – как, – обиженно буркнула Любезная.

В этот раз мы проходили третью главу «Истинный Бог – кто он?» И Огола объяснила, что титул настоящего Бога, Иеговы, пишется с большой буквы, а ненастоящих, идолов, вроде Зевса, Афины, Осириса – с маленькой.

Разумеется, что я никогда не готовилась заранее к «занятиям», не прочитывала накануне «параграфы», да никто с меня этого не требовал. Я читала вслух, отвечала на вопрос, особенно не вникая. И дома я никогда ничего не перечитывала.

Мне очень нравились журналы, которые мне давали, иллюстрации, биографии выдающихся иеговистов, рассказы о природе и окружающем мире. Программные статьи я лениво просматривала, иначе уже тогда бы ошалела от их человеконавистничества³.

Новая глава подчёркивала, что нужно как можно чаще называть Бога Иегово – «Я есмь Сущий», «Я – это я, Который существует». Проповедница заявила, что третья заповедь, «не произноси имени Господа, Бога Твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно», сейчас отменена. Во времена тетраграмматона первосвященник имел право раз в год помянуть его в тайной молитве в святая святых.

Света сказала:

–Помните, как у меня на этой стене календарик маленький висел, и я всё время с вами спорила, что в какой день можно есть и нельзя делать.

В ответ ей раздался гомерический хохот идиотки:

–Хе-хе, Светочка, «что можно есть и нельзя делать»! А всё православные эти беснуются! Возводят свои храмы! Да кому они нужны, эти храмы? Разве Иегова повелел нам строить храмы? Сказано: «Не оставлю камня на камне!» Мне говорят: «Что же, Бог эту архитектуру красивую уничтожать будет?» Нет, не архитектуру, а язычество!

Мне стало дико и страшно. Господи, в какой же вертеп я попала! Сейчас обязательно случится что-то плохое со мною, со всеми ними!

–Мы – не подстрекатели! – горячечно бормочет мерзкая старуха.– Мы только рассказываем людям о намерениях Иеговы, о том, что скоро он уничтожит всю ложную мировую религию, всю эту сатанинскую ложь, все эти церкви! Мы вовсе не подстрекаем их уничтожать! А то меня сегодня на остановке поздравили с Верой, Надеждой и Любовью! Язычники! Каждый день у них– праздники! Да что это, хе-хе, за имена такие– Вера, Надежда, Любовь? Что это за боги такие?

–Я читала,– смеётся Света, – что эта София жила вроде как в Греции⁴, «приняла мученическую смерть»…А имена у них были другие, эти уже потом дали. В Греции, там же вообще: бог плодородия, бог торговли, богиня войны…

Это когда было! Хотя многие считают, что в Эллинике живут по-древнему.

–«Смерть мученическую», хе-хе! Смерть, хе-хе, празднуют! Нам Иегова дал всего три праздника, – кущей, опресноков и седмиц.

Я и без того не выздоровела до конца, а тут мне стало трудно дышать, я беспрерывно сморкаюсь, глаза все проело простудными слезами. А в комнате, мало того, что закупорены все щёлочки, ещё и топится большой масляный радиатор в форме батареи (у него температура нагрева корпуса шестьдесят градусов!), на котором жарятся толстые белые носки, самая любимая одежда нашей Светы. Дышать становилось невозможно…

–Светочка, так мало тепла, его бы ещё перевернуть, чтобы тепла больше стало!

–Да что вы, что вы, так нельзя! – всерьёз пугается Света. – Масло вытечет, пожар будет!

–Масло, хе-хе, вытечет! А в Библии говорится только о нас, о «свидетелях»! Ну где, где в Библии баптисты, где пятидесятники⁵, где эти православные с их богами, – Николаем, Марией, Радужным? Идолы! А что он, идол? Висит, как икона на гвоздике, и никакого толку от неё нет!

И тут меня сотряс такой приступ кашля, что все испугались.

–Ванная направо, – испуганно говорит Света.– Может быть, тебе воды дать?

Я влетаю в ванную, защёлкиваю дверь, и тут же падаю на колени и крещусь. Мне до того плохо и страшно, что кажется, ещё минута, и я умру. Я долго остужаю водой просоленное лицо.

–Аллочка, у тебя температуры нет?– встревожено спрашивает Проповедница, и на этот раз она искренна.

Но меня всё равно заставляют читать вслух, а солёные слёзы разъедают глаза, мешают мне. Я даже голову над «учебниками» не могу наклонить, – сразу становится нечем дышать. Такова моя плата за молчаливое участие в кощунстве.

–Светочка, возьми молитву. И дай Иегова каждому здоровья для изучения Библии.

***

Я пришла домой, открыла Библию на книге пророка Иезекииля:

«И было ко мне слово Господне:

Сын человеческий! Были две женщины, дочери одной матери, и блудили они в Египте, блудили в своей молодости. Имена им: большой – Огола, а сестре её – Оголива. И были они Моими, и рождали сынов и дочерей; и именовалась Огола Самарией, а Оголива – Иерусалимом. И стала Огола блудить от Меня и пристрастилась к своим любовникам, к Ассирянам, соседям своим. И расточала блудодеяния свои. Сестра же её, Оголива, видела это и ещё развращённее была в любви своей, и блуждение её превзошло блуждение сестры её. И Я видел, что она осквернила себя и что у обеих их одна дорога».

Вот так Проповедница, Раиса Петровна Любезная, тётя Рай, раз и навсегда стала для меня Оголой. Я пробовала называть Оголивой Свету, но не прижилось. Хотя получается, что Оголива – это я.

И тут мой отчим вернулся с работы раньше, сильно пьяный. В таком состоянии он всегда жестоко задирал меня. Но я успела выскочить из дома, а то он обычно закрывал собою дверь, кричал:

–У меня – приказ!

Нет, он не был военным, офицером, обычным рядовым. Отчиму было чем хуже, тем лучше. Он страшно гордился, что ничего не добился в жизни, и уже два года работал грузчиком на мусоровозе. Ему почему-то нравилась такая странная ролевая игра: его жена – старший по званию, он – рядовой, а я – «дух». Хотя он служил в Германии в 1965 – 1967 годах, и никакой дедовщины тогда ещё не было! А мама считала, что я живу в «приличной» семье, поэтому должна сидеть дома и портить себе психику, слушая их грязные пьяные разборки.

А куда пойдёшь? Ни работы, ни учёбы. Как там у Виктора Цоя: «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти!» И пришлось мне принять приглашение Людмилы Дмитриевны.

–Погрейся, Аллочка. Попей чайку. Извини, что на хлебушек у меня нет для тебя колбаски.

И я сижу на кухне, где все четыре конфорки горят махровыми голубыми ромашками, пью вкусный крупнолистовой чай, заваренный прямо в большой белой чашке, с толстыми ломтями мягкого белого хлеба.

Мне всегда хотелось попить с Татьяной Ивановной чаю. Не потому, что я голодная,– просто это сближает. Мне всегда хотелось сделать для неё хоть что-нибудь хорошее. Как-то я принесла вафельный торт, но она сказала брюзгливо:

–Алла, я толстая, так что – никаких тортов…Ты лучше съешь его со своими друзьями.

И мне было стыдно признаться, что у меня нет друзей.

И кухню она всегда закрывала от меня своим могучим телом, как будто там было что-то секретное. И я подумала: а вдруг Людмилу Дмитриевну будут ругать за то, что она без спросу пустила меня в кухню?

Конечно же, она скучала, посетителей было мало. Она считала, что я прихожу её развлекать, а я просто метила на её место.

–Алла, а ты песни любишь? Я вот песни люблю, мне нравится Ярослав Евдокимов. И ещё «Золотое кольцо», «У церкви стояла карета» на стихи Лермонтова… Аллочка, а у тебя мальчик есть?

–Да нет, что вы!– пугаюсь я.

–Что же семья с тобой делает! Мальчик, чтобы общаться, а ты сразу думаешь, что с ним делать невесть что! Вот и друзей у тебя нет… А годы уходят, их не вернуть. Мне жаль тебя.

И зачем я сюда пришла? Но здесь всё же чуть лучше, чем с пьяным, орущим отчимом.