Читать книгу Огола и Оголива - Ольга Евгеньевна Шорина - Страница 13

И сказал Господь: что ты сделал?

Голос крови брата твоего вопиёт ко

Мне от земли.

Бытие, 4, 10.

Лиза с шестнадцати лет ходила в «воскресную школу для взрослых». Я смеялась над ней. Как будто кто-то меня дёргал. Но Лаличева, как и многие неофиты, стала одно время просто невыносима: она таскала мне брошюрки и листовки, всё время надменно цитировала Писание. Могла не к месту ввернуть: «Бог долго терпит, но больно бьёт». Потом извинялась.

Когда нам было по тринадцать, и мода на религию в бывшем СССР достигла своего апогея, Лиза несколько месяцев таскала меня в детскую воскресную школу. Мне там не нравилось, но всё, что там преподавали, я помню до сих пор!

А нынешняя воскресная школа проводилась каждый четверг, в шесть вечера, в другом районе города. Мама Лизу очень любила и ей меня доверяла.

–Лиз, – спросила мама в коридоре, – а у тебя кошка жива?

–Не-а; её же мама в ваш подъезд отнесла.

–Что, хулиганила?

–Очень.

На тёмной улице Лиза взяла меня под руку, хотя раньше никогда себе такого не позволяла. Мы шли в Заречный, в «китайскую стену». Школа была в детском клубе, который тоже назывался «Заречный». Лиза заглянула в одну из комнат в узком коридоре, велела: «Подожди здесь», – и вернулась откуда-то со стулом. Мы вошли в маленькую, но очень уютную комнатку с ситцевыми занавесочками на окнах и бумажными иконами на стенах, где сидели одни женщины, годившиеся нам в матери и бабушки. Я очень смутилась, увидев батюшку,– в очках с очень толстыми линзами и чёрном подряснике, похожем на чёрное платьице.

–…священник – он как солдат, – резко говорил отец Алексий. – Вот назначат его на новый приход, так это просто катастрофа: приходится всё бросать и ехать.

–А кто это решает?

–Раньше – ЧК, то есть КГБ, а сейчас – неизвестно, кто.

–Батюшка, расскажите об Иоанне Златоусте.

–Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский, – столп, отец нашей церкви. Их было трое: он, Макарий Египетский и Василий Великий. Иоанн Златоуст очень долго не принимал крещение, так как считал, что это очень ответственный шаг, а он не готов к этому. Своими обличениями пороков общества Златоуст нажил себе множество врагов. Тогда среди служителей церкви царила праздность. Когда у одного монаха спросили, почему он два раза в день принимает ванну, тот ответил: «Потому что в третий раз некогда». Похоронен Златоуст в Армении.

–Батюшка, – спросила пожилая женщина, – а вот вчера праздник был… Можно ли работать в этот день, например, стирать?

–Стирать – не грех. Вчера был день, посвящённый именно Иоанну Златоусту. Домашние дела лучше всего делать после божественной литургии. Стирать – не грех, но представьте себе, что у вашего друга, который очень много для вас сделал, праздник, и он пригласил вас к себе на пир, а вы в этот день будете стирать! Что ж, стирайте, если нравится…

–Батюшка, а что делать, если идёшь причащаться, а во время исповеди забыл какой-то грех?

–Перекреститься и сказать: «Господи, прости!» Но такая юриспруденция ни к чему, это только воздух сотрясать, других людей задерживать. Это у католиков есть сопоставление злых и добрых дел, а у Бога всё основывается на любви. Он знает наши грехи лучше нас самих. Разве блудный сын стал рассказывать отцу о своих похождениях? Главное, что он пришёл! Или Разбойник Благоразумный, на кресте распятый? Ведь главное, что он пришёл к Богу, а рядом с ним страдает Спаситель мира!

Дверь распахнулась, и в комнату вошёл пожилой лысый мужчина маленького роста. Не видя ничего вокруг себя, он благоговейно глядел в лицо батюшки, встал на колени, с жаром поцеловал ему руку, а отец Алексий истово перекрестил его склонённую голову.

А мне жарко, моя шуба очень тяжёлая.

–Отец Алексий, расскажите, как причащаются батюшки.

–Просфора делится на три части, на ней написано: «Иисус Христос. Ника», – дальше я не запомнила. – Первые христиане ожидали скорого Второго пришествия Христа, поэтому причащались несколько раз в неделю. Сейчас духовенство тоже причащается несколько раз в неделю. Но с кого много дано, с тех много и спросится. Раньше священнику всегда старались отрезать кусок пирога побольше, дать кусок рыбы пожирнее, налить больше компоту,– потому что все знали, что он идёт в ад.

–Батюшка, а может ли невенчанная жена принимать причастие?

–Невенчанный брак – блуд. Часто бывает, что вот, жена уверовала, стала ходить в церковь, а муж ни в какую не хочет венчаться. Семьи у нас как таковой и так нет! Либо венчаться и причащаться, либо жить в блуде, в языческой семье. Семью ведь нельзя разрушать. Святой праведный Иоанн Кронштадтский, он был очень прозорлив. Когда крестьянки приводили к нему своих детей, он говорил: «Я не буду крестить этих змеёнышей!» И из них выросли революционеры, которые стали громить церкви. Я жалею только, что двух младенцев не окрестил, из-за их родителей, а о взрослых – ни о ком. А о младенцах – жалею. Но, может быть, другие батюшки согласились…

–Отец Алексий, а когда священник может прогнать с исповеди?

–Как это «прогнать»? Палкой, что ли?

–Это одна женщина рассказывала, как пришла она на исповедь и начала: «Я – грешна, но не так, чтобы очень, и не так, как другие…» – и он отослал её. Она обиду поимела, но пришла в следующий раз и снова начала: «Я – грешна, но не так, чтобы очень, и не так, как другие…» – он опять прогнал её.

Все смеются.

–Это как сказал Иоанн Дамаскин: «Есть люди холодные, есть горячие, а есть теплохладные». Вот это как раз теплохладность и есть. Хотя, конечно, для батюшки это большая ответственность. Нужно иметь большую мудрость…

–А другая женщина, – у неё убили сына, – она тоже обиду такую поимела. Батюшка спросил её: «А когда вы причащались?» – «Три месяца назад».– «Вот и хорошо, что у тебя убили сына».

–Бог будет, если сочтёт нужным, отсылать вас к разным духовникам. Сейчас найти настоящего духовного учителя невозможно, но если уж вам повезёт… Вы проверяйте духовную жизнь своих духовников, ведь как преподобный Серафим Саровский сказал: «Легко малые камушки с колокольни вниз кидать – трудно большие камни на колокольню вверх таскать!»

–Батюшка, а что означает первый псалом Давида?

–«Совет нечестивых»– это страсти, их восемь: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Они – как корешки, грехи – от страстей, и нанизываются, как на ветки с плодами. С чревоугодия человека тянет на блуд, с блуда – на сребролюбие, денег на это много надо, после – гнев, после гнева – печаль, затем – уныние, и человек всё, лезет в петлю. Особенно сложно с тщеславием и гордыней. Но в бесовском мире – свои законы, тебя там не будут последовательно через гордыню и тщеславие проводить. Там как: вот споткнулся ты на блуде, – всё, ты наш! Но для бесов нет ничего страшнее креста.

–А почему слово «поп» плохое?

–Оно не плохое, просто в советское время в него вложили много негативного смысла. «Поп» – от греческого слова «папа».

На этом мы с Лизой ушли, она торопилась.

–Тебе понравилось? – спросила она на улице, снова взяв меня под руку.

–Да. А в той воскресной школе мне совсем не нравилось.

–Ну да, там же всё было не так… Бабушка говорит: этот Захаров, молодой такой, а уже в депутаты лезет! Сын этой Таньки, которая плохо сшила ей платье!

Да, Захарова она и вправду шила не очень,– помню её серый пиджак с распустившимся рукавом.

–Ал, а если батюшка говорит, что «для бесов ничего нет страшнее креста», а у иеговистов Иисус распят на каком-то столбе. Может быть, они крестов, как бесы, боятся?

–У них всегда кто-то виноват: то сатана, то Адам.

–Так он же святой! – воскликнула Лиза. – Святое семейство!

***

Можно было просто преклониться перед Лизочкиной деликатностью: она ничего не говорила мне про кошку, щадила меня. Да мы и не виделись несколько месяцев, а телефона у меня не было. А Вика с Лизой общалась регулярно. Они как две сучки, две заговорщицы. И Лаличева знала, что я ничего у неё не спрошу, – побоюсь.

А как всё было? Как всё было в тот июньский день, день рождения Пушкина, когда я вступила в партию?

Была пятница, утро, и я шла на консультацию по алгебре, в которой я вообще ничего не понимала. Серый котёночек, точная копия нашего кота, спал в коробке из-под ботинок, и у него была простынка, подушка и одеяльце. Дети, наверное, какие-нибудь положили. Так ведь это не кукла!

И я поставила коробку к нашей двери. Мне показалось, что там он будет в безопасности.

После консультации я побежала в штаб. В Общество обманутых вкладчиков пришли записываться две бабушки. Татьяна Ивановна выдала мне зелёный партбилет. Всё это было буднично, не торжественно, и мне не понравилось.

–Тань, где ключи? – спросил тогда Виктор Борисович.

–Вить, поищи. Ты на кухне был, в ванной.

Как же я ими любовалась!

А в моём подъезде коробка вновь стояла на прежнем месте, между вторым и третьим этажом! Сама, что ли, переместилась?

И я взяла этот спящий серый клубочек и спрятала его под своей широченной блузкой. Как-то я прочла в газете, как одна маленькая девочка из семьи новых русских прятала котёнка в шифоньере в своей комнате, пока её мать его не нашла и не выкинула.

–Что у тебя там? – взъярился отчим. – Кота, что ли, принесла? А ну неси отсюда эту заразу! Он– блохастый! Ещё какая-то сволочь нам его под дверь поставила! Мне бабки звонили: «Что это,– говорят, – у вас тут стоит?» А ну неси обратно!

–И уйду! – сказала я.

Как же я ненавидела его в этот момент, просто не считала за человека! И не знала, как же после этого я смогу жить с ним под одной крышей?

Раньше отцы били дочерей и жён смертным боем, волосяными и верёвочными вожжами, привязывали за косы (девки носили одну, бабы расплетали на две) к телеге и пускали лошадь. Сейчас за такое сажают, но словесные удары идентичны тем, историческим. Когда я училась в первом классе, отчим дважды с ненавистью ударил меня ложкой в лоб. «Володь, что ты делаешь?» – только и сказала мама.

Мне даже слово «семья» всегда было неприятно. В нашей квартире только отчим решал, какие фильмы и программы смотреть, когда включать-выключать телевизор и свет. Только отчим имел право заводить домашних животных и даже давать им имена! И когда он притащил нашего кота и сделал из него культ, у него были и блохи, и гноящиеся глаза. И что это у нас соседи такие заботливые стали? Ведь случись что – никто не поможет. До взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске оставалось ещё два года, и бесхозных предметов ещё особо не боялись.

Я положила котёнка в коробку и рассеянно присела на корточки. Что же делать?

–Он спит! – услышала я восхищённый возглас.

Сзади меня стояла соседка Яна Печкина с подружкой. Яна была постарше и училась в ПТУ на бухгалтера. На Яне был светлый деловой костюмчик с мини-юбкой, а на подружке – серая лёгкая юбка в пол.

–Ал, ты его себе берёшь? – с уважением спросила Печкина.

–Да меня только что с ним выгнали.

–А ты попроси, как следует, может быть, оставят. Мы одного взяли.

–Бесполезно. Да у нас кот уже есть.

Они ушли, а я решительно зашагала в сторону Лизиного дома. Когда я переходила дорогу, я чувствовала себя такой сильной, способной защитить крошечное существо!

И я, семнадцатилетняя дурочка, пришла к Лизе и со слезами на глазах наплела, что серый зверёнок – «сын моего кота», и меня выгнали с ним из дома.

–Если уж вы не сможете его взять, – сказала я, – то отнесите в наш подъезд и оставьте между вторым и третьим этажом.

Так прошёл месяц. Всё говорило за то, что подкидыша моего приютили.

–Ал, – высунулась как-то из-за двери Янка в нижнем белье, – а куда котёнок делся?

–Я отдала его своим знакомым.

–А то я смотрю, коробка куда-то пропала. Значит, они его взяли?

–Да.

Зато мама, когда скандалила, – а орала она почти каждый день,– мне угрожала:

–А вот я расскажу твоей Лизочке, что кошечка эта – приблудная!

А через месяц, и тоже в пятницу, мама сказала:

–Опять кота подбросили, только большого уже. Только ты никуда его не носи, пусть хоть один приживётся в подъезде.

Я вышла на лестницу. Худенький котёнок-подросток сидел на лестнице. Серая девочка с черничным отливом и крохотной беленькой звёздочкой на груди! А между этажами стояла… обувная коробка и зелёный пакет корма!

Любимым маминым занятием, молодой сорокалетней женщины, было подслушивать под дверью и глядеть в глазок. И комментировать происходящее. И она сказала:

–Раечка кота сейчас пнула, чуть рёбра ему не сломала. «Суки, кошек развели, она орать будет, а я ночей не спать!»

Раечкой мама с издёвкой называла соседку над нами, старую деву, ровесницу отчима; тот её терпеть не мог!

А бедный котёнок и вправду кричал на пятом этаже!

Я ещё ничего не поняла. Взяла с собой матерчатую сумку и запихнула туда кота. И намучилась же я с ним! За нашей школой он дважды от меня сбежал и карабкался по старому корявому тополю, скелетик такой. И куда я его несла, и зачем? Просто мне казалось, что в любом месте ему будет лучше, чем в нашем подъезде.

На улице Парковой, у четырёхэтажного красного дома, прямо на асфальте сидели два мальчика с большой коробкой и обращались к прохожим. И толстуха с маленьким ребёнком, просто вылитая Татьяна Ивановна, заверещала на всю площадь:

–Смотри, хорошие какие мальчики, – котяток предлагают!

Так я добралась до Потапова, перешла шелкоткацие лавы. Народ гулял, дышал воздухом. Никому не было до нас никакого дела. Мы с моим серым сироткой были одни со своей бедой.

Котят у нас любят подкидывать в частный сектор. Мол, свобода, чистый воздух. Бред! Как будто там нет бродячих собак и жестоких людей!

А я, такая умная, решила подкинуть кота к Лизиной бабке, Резеде Хустнутдиновне. Кажется, своих кошек они не держали из-за двух собак.

Позади Лизиного родового гнезда забор плотный, глухой, из некрашеных широких досок, спереди – узкий ажурный штакетник. Лучше бы наоборот. Я буквально проползла перед их домом, как на минном поле.

Я выпустила кошку в сад между зелёными дощечками, и она мгновенно вскарабкалась на забор, отделяющий их участок от соседского, и уселась там на пограничном столбике. Там же, на заборе, я и пристроила пакет с кормом. Глупо, ужасно глупо.