Читать книгу Недосягаемые - Ольга Слюсаренко - Страница 14

Они мчались по дорогам Италии, залитым лучами закатного солнца, спелым персиком висевшим над маленькими городками и готовым вот-вот упасть за горизонт. За рулем белоснежного Фольксвагена Джетта сидела жгучая брюнетка Вика – коллега Мэри по работе, которая стала ее подругой. Ее правая рука уверенно управляла рулем, левая монотонно стряхивала пепел с сигареты в окно. Она беспрестанно сдувала челку со лба, добавляла мощности кондиционеру и жаловалась на адскую жару. Но Мэри не слушала ее, проваливаясь в сон: солнце давно не заглядывало в Петербург, а здесь любило ее, согревая и расслабляя каждую клеточку ее тела. За окном мелькали бесконечные жгуче-зеленые поля, окруженные величественными горами, которые защищали итальянскую провинцию от ветра и непогоды. Непривычная сельская идиллия время от времени пробуждала Мэри, маня беззаботным отдыхом в деревенской тиши. Но Вика ожидала увидеть какой-то другой пейзаж.

– Понять не могу, – сокрушалась она, – и зачем я тебя послушала и покатила в такую глухомань? Чем ближе мы к курорту, тем я все больше убеждаюсь, что он окажется дырой. Да ладно там дыра, были б мужики нормальные. А тут, чую, один навоз во всех смыслах. Говорила же, в Милан надо лететь. И шопинг тебе, какой хошь, и бизнесмены в костюмах, выбирай любого. Эх, Манька… – Она выбросила сигарету, порылась в сумке, вытащила подушечку жвачки и отправила ее в рот. – Манюня ты, чесс слово…

– Ладно тебе, Ви… – протянула Мэри, глядя в окно на вечерний пейзаж. – Неужели тебе никогда не хотелось провести недельку не так, как раньше? Без Интернета, без соцсетей, без сплетен, без мужчин, в конце концов… Снять с себя весь тот налет повседневности, под которым скрываемся мы настоящие…

– Ахахаха, – наигранно расхохоталась Вика, – это я, что ли, ненастоящая? Да я самая реальная, какую только можно представить. Да и вообще, это мы и есть – со всеми нашими тараканами и со всем мусором, которым мы набиты. Во как я сказанула, круто, да? – Она щелкнула пальцем, включила поворотник и расплылась в улыбке, поймав взгляд мужчины из соседней машины. – Вон и итальяшка согласен со мной. Надо же какая супервежливость: итальянский пупсик уступает русской даме. Кажется, я погорячилась, втоптав сельских пареньков в грязь. Мы, Маня, не в XIX веке живем, чтоб в альбомы стишки писать и в полях засыхать.

Мэри вздохнула, сфотографировала пейзаж за окном, отключила телефон и откинулась на спинку кресла. Через минут пятнадцать они свернули на узкую улочку, заставленную машинами, и подъехали к четырехэтажному зданию, выкрашенному в белый цвет. Слева, в десяти шагах, синело безмятежное море. Мэри выскочила из машины и хотела было тут же рвануть на пляж, но Вика надменным тоном остановила ее:

– Куда-куда, милочка! Я одна, что ли, багаж тащить должна? Тут вам не лухари-отель со швейцарами. Я, между прочим, целый час корячилась за рулем, пока кто-то сладко подремывал. И с парковкой полный пипец, но и тут я удачно вползла в узкую полоску. Так что знаю, у кого сейчас будет брейк, а кто пойдет за вином и моцареллой.

Она хлопнула дверью машины, сняла кеды, надела двадцатисантиметровые каблуки, оправила складки белой юбки, взяла за ручку свой ярко-красный чемодан и направилась к апарт-отелю. Мэри, растрепанная, в джинсах и кроссовках, поплелась следом за ней.

– Говоришь ты, – шепнула ей Вика. – По-итальянски на парларю, по-инглишу неважно спикаю, а по-дойчу шпрехать здесь бесполезно.

– О’кей, – отозвалась Мэри.

Им показалось, что за стойкой регистрации никого нет. Они недоуменно переглянулись, и Вика кашлянула. Из-за монитора компьютера высунулась курчавая голова молодого итальянца.

– Добрый день, мы… – начала Мэри по-английски.

– Да-да, я… вас… вас… ждал, мадам, – пробормотал он, заикаясь и повторяя слова с сильным итальянским акцентом. – Две… две русские гостьи.

Вика закусила губу, едва сдерживая смех. Мэри перевела взгляд на календарь, висевший на стене. Итальянец так сверлил ее карими пуговками глаз, сверкавшими из-за стекол круглых очков, что ей хотелось сбежать. Его широкий рот застыл в растерянной улыбке, а в глазах отразилось какое-то набожное благоговение, словно он приблизился к статуе Мадонны. Его маленькая ладошка нервно почесывала буйную растительность на подбородке. Наконец он собрался с мыслями и попросил у девушек паспорта. Вика уже хихикала, делая вид, что ее рассмешило что-то в телефоне. Мэри изучала какой-то флаер, лежавший на стойке регистрации.

– Так вы из Санкт-Петербурга! – восторженно выдохнул он, возвращая Мэри паспорта.

– Да, из культурной столицы, – сдержанно подтвердила Мэри, стараясь не встречаться с ним взглядом.

– Да-да, Петр II, 1703-й год, окно в Европу… – начал перечислять он все, что знал о Петербурге.

– Петр I, – поправила его Мэри.

– О да, конечно, как я мог забыть! – Он хлопнул себя по затылку и на мгновение зажмурился. – Вы из страны Толстого и Достоевского.

– Вы читаете русскую литературу? – удивленно спросила Мэри, не поверив в то, что администратор отеля из маленького итальянского городка увлекается русской литературой.

– О да, мадам! Мои любимые книги русские. – Он начал говорить быстро-быстро, словно боясь, что потеряет мысль. – Петербург Достоевского. Мрачные подворотни, кривые улицы, винтовые лестницы. Раскольников с топором. Старуха падает. И Толстой. Наташа Ростова, Волконский, Безухов. Очень люблю «Войну и мир»…

– Вы были в нашем городе? – спросила Мэри.

Он весь дрожал, стараясь за время регистрации сказать как можно больше умных фраз. Он тараторил и одновременно записывал что-то в журнале, но рука не слушалась его, выводя какие-то детские каракули.

– О нет, мадам! Это моя детская мечта…

– Короче, – не выдержала Вика, которая изучила уже все рекламные проспекты и брошюры на стойке, – ты можешь хоть до утра болтать с очкариком. Пусть быстрее даст ключи, и я поеду наверх.

– Сейчас-сейчас, – виновато отозвалась Мэри и обратилась к администратору: – Извините, у нас был ночной перелет с длительной пересадкой… И мы с подругой…

– Мадам, простите, – пробормотал он и вручил ей ключи. – Я должен был сразу спросить у вас, не устали ли вы… Я всегда к вашим услугам…

Войдя в апартаменты, Вика, оставив чемодан в коридоре, кинулась изучать комнаты. Она открыла все шкафы, заглянула в холодильник, потопталась в ванной, потом бросилась на кровать и простонала:

– Бл***, куда я попала… Штопора нет, утюга нет, фена нет… XIX век, вашу мать…

– Зато море есть, – с улыбкой сказала Мэри, открывая дверь на балкон.

– Ага, синяя заплатка слева. Выворачивай шею, чтоб ее увидеть, – усмехнулась она. – Меня спасет только бутылочка винишка и смазливый итальяшка с гитарой. Трубочиста забирай себе…

– Какого еще трубочиста?

– Того, что внизу прячется за экраном. Чумазый и чокнутый. Даже я поняла, чтó он там на ломаном инглише спикал. В Россию, видите ли, захотел. Иностранцы все до одного пускают слюни при виде русских девочек. Белла, маравильоса…

– Ви, ты же за день до отъезда уверяла меня, что русские тебе надоели и ты хочешь найти себе иностранца.

– Конечно, хочу. Иностранцы-то всякие бывают, а вот русские – козлы. Из моих пятнадцати – одни нелепые поделки. А где шедевры? Наверное, в Париже или в Нью-Йорке… А вот итальяшки, говорят, горячие мужчины. Мне Туся рассказывала, что они в постели извергаются вулканами. – Она мечтательно закрыла глаза. – Ну а чуть вулкан заснет, можно быстренько его окольцевать, а потом пробуждать по необходимости.

Вика со школьной скамьи все искала свой оазис любви среди «песчинок», «говняшек», «поделок» и «недомужчин». В свой двадцать пятый день рождения она рассталась с очередным «фейковым принцем» и прямо посреди праздничного застолья на работе ее охватил страх, что она останется одна в этом «безумном мире» и никто не защитит ее от одиночества. В ресторанах, барах, клубах она на какое-то время могла забыться в ритме какого-нибудь техно или дип-хауса, глотая яркие коктейли или соблазняя случайного смазливого паренька. А в будни Вика забивала голову чередой цифр, поскольку работала бухгалтером сначала в салоне красоты, потом в частной ИТ-фирме и наконец в туристической компании, где они познакомились с Мэри. Они не то чтобы сдружились, скорее, сошлись из-за небольшой разницы в возрасте, остальные сотрудницы были либо постоянно меняющимися девочками-практикантками, либо женщинами за сорок.

В двадцать шесть Вика попыталась выскочить замуж, но тогдашний «претендент на вечное обладание ее прелестями» заявил, что не готов оплачивать ее расходы на красоту, и отказался подарить ей операцию по увеличению груди. «Он сам обзывал меня доской, – злилась Вика, – а на пластику не дал ни гроша. Неужели этот кобель не понимал, что красота требует не жертв, а денег? Карл Лагерфельд это сказал. Карл!» В двадцать семь Вика решила, что «плевать она хотела на любовные неудачи». «Я лучше буду гордиться, – говорила она, – что в моей галерее мужских портретов аж двенадцать типажей». Она с легкостью перечисляла их любой собеседнице: маменькин сынок, нищий студент, скупердяй, дон жуан, бисексуал, самовлюбленный нарцисс… Вот только не было в этой галерее иностранцев, и Вика, наслушавшись фантазийных историй подруг, начитавшись глянцевых журналов и всякой интернет-шелухи, решила попытать счастья за морями-океанами.

Мэри призналась ей, что у нее не было отношений с мужчинами. Вика называла ее детенышем, манюней, но иногда, внимательно разглядывая Мэри, хитро прищурив глаза, приговаривала: «Ой, врешь, ой, врешь ты все, Манька, так не бывает, чтоб никогда ни-ни: на монашку ты не похожа, страшилкой вовсе не пахнешь…» Вика искренне верила, что где-то там есть идеальный Он, который ворвется в ее жизнь, подобно урагану, подхватит ее и унесет в страну под названием Счастье. Он избавит ее от всех проблем, починит ее «изорванное сердечко», залатает дыры в ее душе, наполнит ее живительной энергией, разбудит в ней ее женское начало. И почти каждый вечер она приманивала Его к себе разными ритуалами: раскладывала карты, клеила коллажи, зажигала свечи, составляла букеты, нашептывала какие-то вычитанные в Интернете заговоры. Да вот только после подобных процедур в ее жизни появлялся очередной проходимец, еще один черновой вариант, который она выбрасывала после нескольких месяцев отношений.

– Значит, так, – деловито произнесла Вика, приподнявшись на кровати. – Что-то не хочется киснуть на балконе с бокалом вина. Пошли в бар!

– Уже?.. – расстроенно протянула Мэри. – Давай я быстренько в магазин сбегаю, даже приготовлю что-нибудь, а потом мы пойдем к морю…

– На пляже никого уже нет. А мне хочется людского тепла, а лучше жара… У меня всего одна неделя на реализацию моего плана А это значит, что нужно максимально нацеливаться на людные места.

– Ты прямо профессиональный стратег, – усмехнулась Мэри. – Кажется, у нас разные планы. Поэтому ты иди в бар, а я пойду к морю. Я слишком устала, чтобы где-то сейчас тусить.

– Как знаешь, Манюня. – Вика пожала плечами. – Беги, сиди в темноте на холодном песке. Если что, будем на связи.

Ступив на влажный прохладный песок, она познакомилась с многоголосой ночью цвета индиго, которая приглашала ее на вечеринку трех стихий: Земли, Воды и Воздуха. Море встретило ее шумом времени и зовом неизвестности. Оно тосковало о чем-то несбыточном, радовалось чему-то предстоящему, содрогалось от сладкой истомы, вызванной ветром, выливая на берег нежное вспененное молоко… Оно ласкало молоком ее ступни, щекотало бледные лодыжки и норовило забраться под тонкое платье, чтобы изучить ее тело. В тот миг ей казалось, что никто не способен вызвать у нее чувство внутренней свободы, которым наполнило ее Средиземное море. Ей было хорошо оттого, что она никому не принадлежала, никому ничего не была должна. От нее не требовали покорности, не ждали всегда приподнятого настроения и бодрости, у нее не просили заботы и преданности… Ей не нужно было надевать маску чики или роковой женщины, чтобы завлечь кого-то, стрелять глазками, делать губы уточкой или приоткрывать рот, изображая «рыбий зевок», красить губы яркой помадой, чертить стрелки на веках и завивать волосы. Она могла быть босоногой девчонкой в коротком платье, кружащейся под дуэт моря и ветра. Она могла подпевать им или просто смеяться от радости, что проводит эту ночь наедине с собой настоящей.

Кир… Она вспомнила о нем, как только море забралось под ее платье. А ведь он наверняка чувствовал то же самое, когда совершал побег из ставшего привычным города. Наверное, его возлюбленной была независимость, ветром трепавшая его волосы, когда он спускался по трапу самолета и устремлялся в новое место. Независимость обнимала его и дома, в родной постели, когда он проваливался в очередной сон. Она брала его под руку и тогда, когда он оставлял тысячи следов на карте их вечно простуженного города. Она плескалась в его бокале, будила его глотком утреннего кофе, манила яркими огнями под конец рабочего дня… Должно быть, он любил ее больше, чем какую-либо из женщин. И разве можно было соперничать с невидимой верной спутницей, живущей в его сердце? Поверив в свою гипотезу о женщине-независимости, Мэри еще больше привязалась к нему, словно он находился не за тысячи километров от нее, а рядом, на мокром песке, и протягивал ей руку, приглашая на танец под песни моря и ветра.

Он наполнял собой все ее сердце, не оставляя места ни для кого другого: ее завораживала его недосягаемость, притягивали его гордость и независимость. Ее волновала эта длинная шарада, которая тянулась из года в год, от встречи к встрече. И каждый раз, когда Мэри из двух возможных загаданных им слов «люблю» и «равнодушен» выбирала второе, Кир вновь появлялся в ее жизни и одаривал ее вниманием. В те моменты, когда город притягивал их друг к другу, Кир держал ее в напряжении и давал ей такую порцию адреналина, о которой могут только мечтать увлекающиеся экстремальными видами спорта. И это вечное балансирование между «да» и «нет», между «рядом» и «далеко» не изматывало ее, а заряжало энергией. Она верила, что круговорот противоположностей, в который он ее затянул, когда-нибудь остановится на «да», «рядом» и «люблю».

Забивая головы стереотипами, люди думают, что любовь должна быть одинаковой, словно кто-то там, наверху, выпускает ее экземпляры на конвейере и распродает их партиями. И вот, получив свою заветную копию, все пары начинают жить по расписанию: встретились после работы, сходили в ресторан или в театр, вернулись домой, выпили по бокалу, занялись сексом, заснули, проснулись, разбежались, сошлись, расстались, снова сошлись, встретились после работы, сходили вместо театра в клуб, вернулись домой, добавили алкоголя к выпитому в клубе, занялись сексом, заснули, проснулись… Так и вращаются они на арене жизни. Но та кратковременная вспышка, которая мелькала в буднях Мэри с появлением Кира, напоминала праздничные огни и не имела ничего общего с бытовухой, разлучающей многие пары. И находясь в Италии, за тысячи километров от Северной Венеции, она обнимала Кира мысленно и протягивала лучик от своего сердца к нему, чтобы его сон был озарен средиземноморским солнцем. Закрой усталые глаза, милый, и почувствуй, как мой луч бережно прикасается к тебе, словно это я целую тебя… Позволь ему вселить в тебя светлые мысли обо мне…

Она танцевала на песке, плескалась на мелководье, играла с волнами, не замечая, как уличные торговцы, убирающие товары, пялились на нее и кричали: «Bella, bella!» Увлеченная своими новыми ощущениями и фантазиями, Мэри не видела чьей-то одинокой тени, которая следила за ней. Черноволосый кудрявый итальянец в джинсовой куртке с меховым воротником, втянув голову в плечи, стоял, прислонившись к ограждению, отделявшему один пляж от другого. Его уставшие глаза сверкали, как черные агаты, за очками. Уголки его губ, спрятанных в густых зарослях, опустились, и длинные бледно-розовые полоски изогнулись, как мост. Чужестранка излучала такое счастье, что, казалось, поблекший песок замерцал от ее улыбок и смеха. Разве мог он предстать перед ней и разделить с ней веселье? Поглощенная игрой с волнами, она испугалась бы его появления. Он следил, чтобы никто не спугнул ее радость, и мысленно называл себя ее custode, то есть хранителем. Натанцевавшись и наплескавшись, Мэри, встряхивая промокший подол платья, направилась в сторону апарт-отеля. Убедившись, что она благополучно вошла в здание, он свернул за угол и нырнул в прохладную итальянскую ночь…