Читать книгу Миров двух между - Павел Трушников - Страница 17

До судебного процесса адвокату Костерину отказывали в посещении своего подзащитного в ИВС, а также он не имел возможности ознакомиться с уголовным делом. Его участие в деле фактически началось только с первого судебного заседания.

Невзирая на то, что Костерин уведомил и суд, и прокуратуру о том, что является защитником Игнатова, его даже не проинформировали о дате и времени первого судебного заседания. А доставленный на это заседание Игнатов на адвокатском месте вновь увидел бессовестного Сытика. Он само собой возмутился и объяснил суду, что от адвоката Сытика он давно отказался, и что требует вызова адвоката Костерина. Сытик объяснил свое присутствие тем, что ему пришла повестка, но отказ от себя не отрицал, потому инцидент был исчерпан и слушание перенесено.

У меня действительно было желание, чтобы сторона защиты заявила ходатайство о вызове меня в качестве свидетеля по делу. Но буквально с первыми слушаниями стало понятно, что в суд меня никто не допустит. Весь период процесса возле зала судебного заседания и в машине около здания суда дежурили оперативники ОБОП. И видимо не до конца надеясь на собственную бдительность, озадачили своей нуждой и судебных приставов – на вахте охраны на виду лежала моя фотография. Несложно предугадать, что бы было, появись я в суде.

Председательствовала в процессе судья Кордюкова, дама предпенсионного возраста с большим опытом работы. Государственное обвинение поддерживала помощник прокурора Евгения Королева, профессиональная хабалка, каких свет не видывал. Полное отсутствие чувства этики и профессионального такта. Единственная цель, которую она преследовала – чтобы Игнатов был осужден, а Трушников как можно крепче привязан к делу. В прениях сторон она запрашивала для подсудимого пятнадцать лет лишения свободы, для сравнения – столько запрашивают за убийство двух и более лиц.

Сережа Игнатов был осужден к семи годам колонии общего режима по ч.2 ст.163 и ч.1 ст.222 УК РФ за вымогательство группой лиц по предварительному сговору и передачу взрывного устройства. Обвинение в покушении на убийство общеопасным способом с Игнатова сняли еще на ранней стадии следствия, потому что из его показаний следовало, что он добровольно отказался от приведения в действие взрывного устройства.

В его приговоре ^[14] я насчитал свою фамилию около сотни раз. А так же в самом судебном процессе моя фамилия звучала постоянно. Адвокат Костерин в какой-то момент даже выразил вслух недоумение по поводу того, что непонятно, кого именно тут судят, Игнатова или Трушникова. Голандо и его родственники тоже через слово упоминали меня. Прослушивая аудиозаписи свидетельских показаний из суда, я вообще был удивлен насколько много, как оказывается, меня связывает с людьми, с которыми я не общаюсь уже восемь лет.

Все свидетели в процессе были лишь со стороны обвинения, сторона защиты ходатайства о вызове свидетелей не заявляла. Однако позже в кулуарах Голандо, говоря о свидетелях, будет разделять их на «наших» и «ваших».

Да и вообще, весь процесс Голандо вел себя вызывающе, и именно в сторону моей персоны. Например, мог просто из зала начать кричать, что нужно обязательно обратить внимание на что-то, потому что оно связано с Трушниковым. Например: «Вы только про ту бумажку с номерами моих телефонов не забудьте. Ведь ее Трушников написал!».

При допросе в суде Саши Попова, Голандо начал кричать, что этот голос ему явно знаком. Как раз в этот момент прозвучало, никогда до этого нигде не обозначенное, что звонивших ему с угрозами было двое. Его заявления тут же подхватила полувменяемая г-жа Королева: «Владимир Игоревич, Вам знаком голос этого человека? Вы узнаете в нем звонившего с угрозами???». У моего шурина в тот момент наверняка появилось ощущение, что сейчас Игнатова на скамье подсудимых заменят им самим.

– 2 —

Подобных моментов было много, но мое терпение кончилось, когда Володя Голандо начал по-хамски разговаривать с моей супругой в коридоре суда после слушания в день, когда ее вызывали свидетелем. Он буквально «вылил бочку» обвинений в сторону моей семьи, при этом громогласно заявлял, что скоро меня посадят, и он приложит к этому максимум усилий. Это уже слова, не сказанные где-то кому-то у меня за спиной, как ранее я был много наслышан, а прямые публичные обвинения в мой адрес.

В этот же вечер, хорошо подготовившись, чтоб исключить какие-нибудь провокации в дальнейшем, я решил пообщаться с Голандо. По сути, подготовка заключалась в том, чтобы собрать около себя человек пять, чтобы они слышали каждое слово нашей беседы в процессе телефонного разговора по громкой связи. Он был очень удивлен меня услышать, хотя от разговора не ушел, и удивление быстро сменилось подхалимским тоном.

Наверняка его домашний телефон прослушивал ОБОП, поэтому максимум, что я мог себе позволить, это называть его фамильярно Вовкой. И сразу же задал ему два вопроса: почему он себя так некрасиво ведет в суде, и какие у него лично есть основания делать обвинительные заявления в мой адрес. Следующие минут сорок всецело превратились в оправдательный Володин плач. Он убеждал меня, что нисколько ни в чем меня не обвиняет, а наоборот защищает, ведь мы же с ним родственники. А то, что он в суде говорил, так это он просто повторял, что видел в уголовном деле, а у него самого на этот счет другое мнение. После этого длительного монолога появилось ощущение, что я босой ногой наступил в дерьмо, настолько противны были его излияния.

Через восемь лет, давая показания в суде, Голандо сказал, что после приговора Игнатову я позвонил ему с угрозами, но он героически сразу бросил трубку. Лишь после озвучивания фактов, что нашему разговору было несколько человек свидетелей, да и продолжительность разговора по запросу установить несложно, Голандо затушевался и сказал, что память его иногда подводит, может и было так, как я говорю.

– 3 —

Что касаемо доказательной базы обвинения, то фактически она основывалась лишь на показаниях самого Игнатова. Причем на слушании оглашался лишь один протокол допроса, поэтому различные нестыковки в показаниях Игнатова остались «за кадром». Ну а на то, что описанное Сережей взрывное устройство совсем не соответствует описанному при осмотре, никто не обратил внимания.

В соответствии с процессуальным законом показания обвиняемого, чтобы являться доказательством, должны подтверждаться иными доказательствами по делу. Игнатова признали виновным в вымогательстве группой лиц по предварительному сговору и передаче взрывного устройства. И вину суд счел полностью доказанной. Но вот какие иные доказательства по делу, кроме Сережиных показаний, это подтверждали?

Да, признаки состава преступления по вымогательству присутствуют – это требование денег и угроза физической расправы за невыполнение требования. Только присутствуют они (возможно) в аудиозаписях, которые в суде не прослушивались. Однако суду не мешало сослаться на них в приговоре, что уже является незаконным. А вот наличие группы лиц по предварительному сговору не подтверждается вообще ничем. Если отбросить показания Игнатова, то в деле нет вообще ни одного доказательства, что он действовал сообща с кем-то.

С «передачей взрывного устройства» все еще намного интереснее. Нет человека, утверждавшего, что он дал Игнатову это устройство. Мальчики, которым он якобы, в свою очередь его передавал, в суде Сережу не опознали. Каких-либо иных следов, устанавливающих связь между Игнатовым и коробкой из-под торта, обнаружено не было. Получается, что обстоятельство передачи взрывного устройства установлено лишь со слов самого Игнатова и ничем более не подтверждено.

Факт того, что в коробке было реальное взрывное устройство, основан на двух процессуальных документах. Это протокол осмотра места происшествия от 23.06.2005 года ^[15] и заключение взрывотехнической экспертизы ^[16]. Документы, если заострить внимание, тоже очень интересные. Более того, мной уже в 2014 году допрашивались инженер-сапер, непосредственно занимавшийся «обезвреживанием», и один из экспертов, чья фамилия значится в заключении экспертизы.

Протокол осмотра места происшествия – это процессуальный документ, составленный следователем на месте события преступления и отображающий всю окружающую обстановку. В осмотре кроме следователя участвуют понятые, специалисты по профилю и эксперты. Если в ходе осмотра изымаются какие-то предметы, то это отображается в протоколе. А также, описание на бумаге может сопровождаться фотографиями.

Вот что рассказал инженер-сапер тюменского ОМОНа, который прибыл на место в составе группы. На пульт дежурного ОМОН поступил звонок из Тобольска об обнаружении возможного взрывного устройства. Из Тюмени на место сразу же выехала группа сотрудников. По месту, между 8 и 9 этажами дома была обнаружена коробка из-под торта, в которой находилась жестяная банка 0,33 грамма, наполненная веществом светлого цвета, с примотанным к ней пейджером автосигнализации. От пейджера в банку уходили провода, в связи с чем было заключено, что взрыватель неизвлекаем.

На этом месте возникает интересный вопрос. В монолитную массу банки просто уходят провода. Что дает основание достоверно считать, что внутри есть взрыватель? Ответ на этот вопрос был поразителен: «Ну если внутри взрывчатая смесь, то в любом случае внутри должен быть взрыватель!». А если с равным успехом утверждать, что внутри кроме проводов ничего не было, тем более что никаких остатков взрывателя обнаружено не было? То получается, что и взрывного устройства как такового вовсе не существовало в действительности.

Далее инженер-сапер повествовал, что им было дано устное заключение о возможности транспортировки коробки. Но после этого от руководства поступило указание вывезти коробку из города и уничтожить. Далее, он сам лично перенес коробку в служебный автомобиль, группа выехала в лесополосу рядом с городом, и в момент попытки разрушить устройство при помощи гидропушки произошла детонация и взрыв. Пейджер автосигнализации, по его словам, отцепляли непосредственно перед самым уничтожением устройства.

На уточняющий вопрос, производились ли с коробкой какие-то действия до их приезда, либо были ли какие-то промежуточные остановки между местом обнаружения и конечным пунктом, инженер-сапер ответил отрицательно, а от себя добавил, что в подобных случаях дается строгое указание ничего не трогать до приезда саперов.

Ну а теперь, что можно наблюдать по протоколу осмотра места происшествия. Само текстовое описание места вполне соответствует вышеизложенному. Только вот в протоколе присутствует указание на то, что в результате осмотра от устройства был отсоединен и изъят пейджер, а так же из банки взят образец предполагаемого взрывчатого вещества. Это никак не согласуется с показаниями инженера-сапера, утверждавшего, что коробку в начальной целостности содержимого он сам лично вывез за город. И уж совсем не согласуется ни с протоколом, ни с показаниями сапера, фототаблица, представленная тут же. На фотографии открытая коробка из-под торта, в которой просматривается все содержимое, стоит на лавочке возле подъезда. Даже если не брать во внимание слова специалиста, то получается, что коробку вынесли в целости на улицу, сфотографировали, потом вернули на исходное место, отцепили пейджер и отковырнули часть вещества из банки. А еще тут же в фототаблице присутствуют фотографии, где коробка стоит на земле, фотография гидропушки, следа типа воронки от взрыва и лежащая рядом гидропушка.

Эти фотографии по факту не имеют никакого отношения к осмотру места происшествия – следственному действию, которое осуществлялось по определенному адресу. Уничтожение же коробки должно быть засвидетельствовано отдельным протоколом или актом, как отдельное действие. Более того, использование гидропушки имеет целью механически разрушить взрывное устройство, не позволив ему сдетонировать. Что же это за удивительное взрывчатое вещество находилось в баночке из-под «Фанты», которое неожиданно взорвалось от выстрела из гидропушки? На этот вопрос закономерно должна была ответить взрывотехническая экспертиза, ведь согласно протоколу осмотра был взят образец этого самого вещества.

Но заключение экспертизы ответа на данный вопрос не дает. Хотя и утверждает, что вещество было взрывчатым. Нет ни конкретного названия, ни составляющих, соответствующих известным взрывчатым веществам. В кусочке весом менее грамма обнаружено присутствие бертолетовой соли и сложного углеводорода, схожего с вазелином или кремом для обуви. Бертолетова соль, конечно, имеет способность взрываться, и даже широко используется в малых количествах в пиротехнике, но… именно в малых количествах, ибо наполнить ею даже маленькую емкость невозможно – сдетонировать от простого трения она может и в количестве чайной ложки. Это же какой камикадзе взялся бы ее утрамбовывать в банку 0,33 литра! Вот так из всего и выходит, что взрывчатое вещество вроде бы и есть, но вот что это именно – неизвестно.

Тут же в заключении экспертизы рассматривается пейджер от автосигнализации и еще какое-то промежуточное электрическое устройство, по набору радиодеталей напоминающее транзисторный ключ. Но это мое личное предположение, эксперты даже полусловом не обмолвились о том, по какому принципу и с помощью какого детонатора должно было приводиться в действие взрывное устройство. Нет в заключении даже малого – какое именно устройство в заводском исполнении сигнализации передает сигналы на пейджер. Хотя это малое определить было несложно, но вот навряд ли бы это согласовалось со следствием.

Доставив немало дружеского беспокойства продавцам автосигнализаций, я все же нашел точно такое же устройство, часть которого в виде пейджера фигурирует в деле, с полным описанием и даже электрической схемой. Сам пейджер является простым приемником, принимающим несколько разных сигналов, в зависимости от того, какой датчик на сигнализации сработал. Сигналы эти отображаются на простеньком жидкокристаллическом дисплее в виде элементов автомобиля, на которых стоят датчики. Сигнализирующими же устройствами на пейджере являются звуковой пьезоэлемент и виброзвонок. От которых собственно теоретически с помощью транзисторного ключа можно замкнуть электрическую цепь предполагаемого взрывателя. Простым языком можно сказать, что при срабатывании сигнализации в автомобиле пейджер начинает пиликать или вибрировать, в зависимости от выбранного режима, и именно этот фактор теоретически вызовет срабатывание детонатора. С одной малой оговоркой – кроме сигналов от срабатывания датчиков пейджер после включения сигнализации непрерывно принимает определенный сигнал с передатчика, при пропадании которого пейджер тоже сигнализирует. Эта функция служит для того, чтобы владелец знал, когда он выходит из зоны связи с автомобилем. Обычное явление для такого типа сигнализаций – человек заходит в лифт и пейджер начинает пиликать, как раз таки сигнализируя о потере связи. Сам передатчик (основное устройство) представляет собой обычную электрическую плату без корпуса, размером примерно 10х15 см, к которой подключаются датчики, питание бортовой сети автомобиля и внешняя антенна, закрепляемая по периметру ветрового стекла. Снятие и постановка в режим сигнализации осуществляется либо с потайного тумблера, либо с помощью обычной сигнализации, работающей параллельно. Стоимость такого устройства на 2005 год была около четырех тысяч рублей. Приведу для сравнения – простейшее радиореле (радиокнопка с приемником, замыкающим два контакта) в тюменском магазине «Системы безопасности» стоило в четыре раза дешевле, при этом являясь намного проще для этих целей и гораздо надежнее.

Так вот для чего я дал такое подробное описание автосигнализации, пейджер от которой фигурирует в деле. Если допустить, что в коробке из-под торта находилось реальное взрывное устройство, детонатор которого срабатывал от сигнала пейджера, то в руках у Сережи Игнатова никак не могли оказаться ни брелок от сигнализации, ни черной коробочки с антенной. А это было бы внушительных размеров устройство с источником питания 12 вольт. И если бы это устройство даже удалось бы безболезненно включить в режим охраны (а пейджер пиликает и просто при включении/выключении), то устройство бы в любом случае сработало, оказавшись в лифте и потеряв связь с передатчиком.

– 4 —

И получается из всего этого сплошная несуразица. Из которой выходит, что кто-то просто решил обозначить эту коробку из-под торта реальным взрывным устройством, особо не заморачиваясь тем, что это должно быть подтверждено в соответствии с законом.

Кстати, тот кусочек, который якобы отковырнули из банки и в котором эксперты обнаружили присутствие бертолетовой соли, уж очень напоминает со всех сторон начинку от простейшей петарды.

Предположим, что коробка из-под торта была лишь муляжом. Его отправляют по адресу, заранее зная, что такой подарок никто не примет, а хозяйка квартиры вызовет милицию. Потом создается ажиотаж по поводу, что устройство может взорваться с немыслимыми последствиями, и вызываются взрывотехники из Тюмени. Что самое страшное в таком случае для милицейского начальства? Это то, что могут наступить те последствия, о которых говорят. Поэтому указание о том, что от этой коробки нужно как можно быстрее избавиться, выглядит вполне закономерно. В такой суете не до криминалистических исследований. Тем более что после разрушения устройства гидропушкой должно оставаться то, что отправляется экспертам. Ведь никто не предполагал, что произойдет взрыв.

Версий о том, как и с помощью чего могла взорваться безобидная коробка на месте диалога с гидропушкой, можно выдвинуть множество. И каждая будет иметь право на существование. Пробы почвы с места взрыва тоже никто не брал, что удивительно. Хотя там продукты горения взрывчатого вещества оставались в любом случае. Просто, например, сложно было бы объяснить, откуда на месте взрыва взялись следы тротила, если во взрывном устройстве его даже предположительно не было.

А уже после того, как коробка уничтожена, запоздало приходит мысль, что ведь нужно подтвердить реальность взрывного устройства чем-то существенным типа заключения экспертизы. И самое простое в этом случае, это взять обычную петарду и отправить на экспертизу ее содержимое. Начинка петарды в любом случае взрывается, так что мысль тут очень правильная.

И еще на одном моменте хочется заострить внимание. Та коробка из-под торта, как я уже говорил, была второй, что отправили на адрес родственников Голандо. Первая до адреса не дошла – мальчик, который ее нес, полюбопытствовал содержимым, испугался увиденного, оставил ее возле подъезда и с помощью прохожих сообщил о ней в милицию.

Так вот если сравнить один случай с другим, то возникает вопрос, а почему в апреле не было такого ажиотажа. Почему не вызвали ОМОН из Тюмени, не эвакуировали жителей и не сделали всего остального, что произойдет во втором случае? Или же «поверили на слово» собаке, которая якобы ничего взрывчатого не обнаружила? Кто бы захотел рисковать, если оставалась хоть какая-то вероятность, что устройство настоящее. Ничего другого, кроме как опять же чьего то «убедительного мнения», на ум просто не идет. Кто-то решил, что это должно быть муляжом и это осталось муляжом. И кстати, содержимое апрельской коробки растворилось в небытие. В деле о нем ни слова.

– 5 —

Чем больше начинаешь вникать в подробности этого дела о вымогательстве и бомбе в коробке из-под торта, тем больше укореняется мысль, что все события происходили по четко обозначенному плану. Здесь я имею в виду именно материалы уголовного дела, в которых зачастую напрочь отсутствует причинно-следственная связь. Читая те или иные выводы и утверждения в деле, постоянно возникают вопросы «а почему решили, что это именно так, а не иначе?», «а откуда взялось это?».

Один результат был налицо – Игнатова приговорили к семи годам колонии по обстоятельствам, которые суд счел доказанными фактически лишь с его слов, не подтвержденных в судебном заседании.

Через пару дней после приговора, не вступившего еще в законную силу, центровая на тот момент городская газета «Сибирская панорама» опубликовала статью «Вымогатель получил семерку», причем с подзаголовком «дело о взрыве». О каком собственно взрыве идет речь неясно, подзаголовок добавлен для красочности. И хотя впереди еще было апелляционное обжалование, общественности открытым текстом заявили, что под делом подведена черта и преступник наказан. Это уже само за себя говорило, что при любых обстоятельствах приговор будет оставлен без изменения.

Что касаемо меня, несмотря на то, что в прошедшем судебном процессе государственный обвинитель Женя Королева всячески пыталась привязать меня к делу, после приговора со стороны прокуратуры и ОБОПа ко мне был потерян всяческий интерес.

Но в прокуратуре, в производстве следователя Рахимова так и осталось невозбужденное по закону, выделенное в отдельное производство уголовное дело и приостановленное в связи с розыском лица подлежащего привлечению к уголовной ответственности, то есть меня. Вот только постановление о моем розыске дальше материалов дела не ушло. Будь оно передано в угрозыск, то было бы возбуждено розыскное производство, и моя физиономия появилась бы на каждом стенде «их разыскивает милиция». Да и сама милиция предпринимала бы какие-то действия для того, чтобы задержать разыскиваемое лицо.

Я же продолжал жить обычной жизнью, если не брать во внимание, что распущенные ранее слухи о моей причастности к «бомбе в китайской стене» значительно подорвали деловую репутацию. О выделенном уголовном деле и формальном розыске я даже не подозревал.

Игнатов, после вступления приговора в законную силу, уехал в тюменскую колонию ИК-4 и изредка позванивал, сожалея как о своей судьбе, так и обо всем, что произошло.

С моей стороны на все события имелась своя точка зрения, ибо о действительной стороне дела я знал больше. Я был уверен в том, что раз реальная цель этого мнимого вымогательства не была достигнута, то люди, стоящие за всем этим, больше о себе не напомнят.