Читать книгу Тридцать три ненастья - Татьяна Брыксина - Страница 4

С ложно устроенные вещи, как и хитрые, неискренние люди, не для меня. Я люблю простоту и ясность, честные, открытые отношения, прямые вопросы и понятные ответы. А хитрецы, комбинаторы, авантюристы и лицемеры, клеветники и начетчики, любители кумовской благодати пусть идут лесом, нам не по пути. И они меня не любят, заранее зная, что не стану молчать и подлаживаться под их шулерские обвычки. Как всякий Телец, рождённый в год Быка (я – 6 мая 1949 года), могу бесконечно и упорно тянуть свой воз, свыкаясь с ярмом на шее, но если бич погонщика слишком уж нещаден, ломану копытом без деликатности. Уж простите, господа хорошие! Жизнь учила меня не по гладкому асфальту цокать, а вязнуть в пахоте. Слезами, враньём и подхалимажем я ничего себе не выслуживала – это подтвердит каждый. Так почему нужно молчать в тряпочку, видя, что творят перед твоим носом разнообразные проходимки и проходимцы? Быки не шипят и не лают, они, если припрёт, громогласно бунят на всю округу.

На Краснознаменской, 8 (Союз писателей) я стала появляться с 1973 года, посещая занятия макеевской литстудии, напитываясь его щедрым умом-разумом. В те годы как раз и формировалось новое поколение волгоградских литераторов. Для большинства из нас Дом этот был свят, а его устои и принципы несомненны. Чуть позже человек десять-двенадцать из студийцев, издав первые книжки, потянулись в профессионалы, в члены СП России. Принимали строго и по заслугам. Сынков и дочек в творческий Союз не проталкивали с чёрного хода. Помню лишь один случай неправого приёма: в 1981 году на писательском собрании Иван Михайлович Кандауров не набрал при тайном голосовании нужного количества голосов (-11!). Но как же не услужить партийному функционеру из обкома КПСС? Писательский билет ему выписали в Москве, минуя все промежуточные этапы. Суровая Агашина подняла бунт, отказываясь садиться с ним за один стол. Прошло 35 лет, а случай этот помнят все, кто был тому свидетелем.

Отношения между писателями были хоть и не сплошь дружескими, но очень простыми. По всем кабинетам и коридорам неслось: «Васька, заходи – новый анекдот расскажу!», «Ванюшка, у тебя пивка нету?», «Сашка, ты за что обидел вахтёршу Марь Михалну?» Однако никто не смел назвать Агашину Риткой, Леднёва – Валькой, Малыгину – Надькой. Дело понятное: есть дружба и не дружба, приятельство и пиетет, приязнь и неприязнь. Но честь писательская соблюдалась чуть ли не по уставу. Уворованный или купленный за бутылку чужой текст считался позором. А уж если у мужа с женой, издавших дуплетом по новой книжке, обнаруживались одинаковые стихи, аж до десятка – позор несмываемый. Было такое, было! И Литгазета писала об этом, и писательская организация кривилась брезгливо, и вера в этих людей пропадала. Теперь они пишут: «Мы любим друг друга за то, за что нас другие не любят». Да за что же вас, голубчики, любить? Для неудачного стихотворения есть честная редактура, для чужого стихотворения в твоей книжке – наше вам с кисточкой. Слава богу, случаи эти редки.

Честный по отношению к слову Макеев глупил по молодости, но… никогда не правил моих стихов и прозы, ни строчки, а уж тем более не дарил собственных текстов. Говорил так:

– Чужое всегда выплывет, и как ты будешь людям в глаза смотреть? Оправдано лишь редактирование, но не переписывание.

– А кто узнает?

– Ты будешь знать, я буду знать… Разве мало? Мы с Федей Суховым поддаривали одной поэтессе свои стишки, и кто её уважает? А ещё запомни: последнее дело для настоящего писателя проплачивать свои публикации в газетах и журналах. Стоящее и так напечатают, а графомань тиражировать, как голому на паперти стоять.

Столь же строга была и Маргарита Константиновна Агашина. Уличённые ею злобились: «Баба Ага сама исписалась, завидует молодым поэтессам». Это ложь! Чужим успехам она умела радоваться, поддерживала всех, кому верила. Такими же были Валентин Васильевич Леднёв, Освальд Лаврентьевич Плебейский, Фёдор Григорьевич Сухов, Александр Васильевич Максаев и многие, многие другие писатели того, отцовского поколения.

Литературный и бытовой авантюризм зацвёл у нас махровым цветом позже, когда не стало строгих защитников честного писательства и не по-кумовски устроенной жизни в российской литературе, когда практически исчез институт редактуры в издательствах, а заметно окосневшая власть, ни бельмеса не смыслящая в писательском слове, получила законное право выдавать преференции тем, кто умеет их добиваться. Посмотрите, кто у нас сегодня ходит в «классиках», и вам всё станет понятно.

Но не все таковы. Пусть гениев нет, но талантливого народа у нас много. Беззаветные трудяги пера и компьютерных клавиш, соблюдая заветы учителей и предшественников, маются над разрешением мировых загадок, плачут живыми слезами, верят в умного читателя. И никто особенно не обижен. За последние десять лет книжек наиздавали досыта, региональными премиями не обнесены почти списочно, отметили по одному, а то и по два юбилея. Стареем, конечно, физически слабеем, очень нуждаемся в крепкой смене. Но молодёжь в литературу почти не идёт – трудно и безденежно, престиж профессии утрачен. Самое печальное, что разучиваются писать, теряют навык, опускают планку качества. Сыту вымоленного признания, со всеми вытекающими последствиями, опять же досасывают неугомонные хваты, знающие, кому позвонить, в какой кабинет пробиться, чьё плечо окропить гнусливыми слезами. Бог им судья! Наверное, имеют право. Но вряд ли следует при этом оплёвывать и затаптывать не столь резвых на ногу? Проще говоря: живи как хочешь, но не подталкивай других жить по своему доморощенному уставу. Не понятно? Уверяю вас, им понятно.

В писательской организации я проработала ровно тридцать лет, с августа 1985 года. Сначала уполномоченным бюро пропаганды художественной литературы, затем – литконсультантом, а с 1992 года – ответственным секретарём правления. Дом наш знаю до малого гвоздика, все его даты, светлые и тёмные страницы, праздники и тризны. Небольшую зарплату платили лишь в советское время, а с 92-го – что найдётся, что останется от расходов на содержание.

Хорошим ли я была работником? Разным. В бюро пропаганды служилось напряжённо. Литконсультантом – рутинно, иногда даже тошно. Ответственным секретарём – очень трудно, всегда, как на вулкане, перед всеми виновата, всем обязана. Но работалось азартно. Председатель правления Владимир Овчинцев руководил нами профессионально, во всём доверяя, но умея и контроль проявить. Никогда не унижал. Он-то видел и понимал, как нам всё доставалось: ремонты, книгоиздание, юбилеи, похороны товарищей, клубная работа, связи с общественностью, с другими творческими Союзами, контакты с властью и СМИ. За все годы работы с ним я написала сотни и сотни деловых писем, начиная от президента России и кончая ЖЭКом Центрального района. Закрою глаза, представлю эту эпистолярную карусель, и голова идёт кругом.

Столько лет сохранять и обустраивать писательский Дом, не нарушая творческого процесса, отбиваясь от всевозможных инспекторов и пожарников, бодаясь с департаментом муниципального имущества, не получая при этом ни копейки бюджетных средств – это, скажу я вам, ещё тот Сизифов труд! Конечно, административный опыт Овчинцева, его связи, любовь к писательскому Дому многое решали даже в самых отчаянных ситуациях. Умный руководитель не тот, кто заединщиков вокруг себя собирает, а кто не нарушает естественно сложившегося единства. Творческим людям поссориться, что на гладком льду поскользнуться. И мы ссорились временами, порой даже со вспышками необузданной дури. Ветераны писательского дела Маркелов с Мишаткиным, издавшие на равных двухкирпичные тома своих произведений, сошлись однажды нос к носу в нашей приёмной. Иван орал что-то и наступал на Мишаткина, а тот, не испугавшись задиры Маркелова, ломанул его бадиком по голове. Хлынула кровь. Очертеневший от неожиданности Иван, зажав ладонью рану, не кинулся убивать трясущегося Юрия Ивановича, а направился прямо в буфет, где потребовал со смехом: «Девки, налейте водки! Сначала в рюмку, а потом на голову. Ишь, сука какой, не испугался Ивана Маркелова! Ха-ха-ха!»

И я стала любить Маркелова чуть больше, Мишаткина – ещё меньше. Обоим, кстати, было уже под 80. Попробуй рассуди их – сама же виноватой и окажешься.

Особым образом сосуществовали в писательской организации литераторы-женщины. В прошлых поколениях их было мало, много меньше, чем сейчас. Из старших назову Маргариту Агашину, Надежду Малыгину, Нинель Мордовину. Очень достойные люди с судьбой: две поэтессы и прозаик, о которых не скажешь: литературное бабьё, кружевницы, вышивальщицы гладью! Доминировала, конечно, Агашина – самая известная из них. Но и Малыгину уважали по заслугам. Она не хотела находиться ни в чьей тени и позицию свою обороняла жёстко. Мордовина, сдавшись иным жизненным обстоятельствам, переехала в Астрахань, где благополучно вышла в лидеры писательского феминизма. Да ещё и переманила к себе молодую одарённую поэтессу Оксану Киселёву, ставшую впоследствии Ксенией Спицыной.

Агашина с Малыгиной не очень любили друг друга – могу свидетельствовать. Но свар никаких не затевали, вели себя как и подобает взрослым умным женщинам. Хотя что им было делить – таким разным, с очень непохожим опытом жизни? Славу? Да бросьте! С агашинской славой мог поспорить лишь Михаил Луконин. Юрий Окунев тщился наивно, но кто же перепоёт Агашину, если ей аккомпанировал сам Григорий Пономаренко, подключая великие голоса Людмилы Зыкиной, Ольги Воронец, Екатерины Шавриной, Вероники Журавлёвой?

Как бы то ни было, но «матери» наши поныне помнятся в волгоградской литературе светло и грустно.

Новое поколение поэтесс, а нас поболе десятка, талантом, может, и не уступает предшественницам, но душевным достоинством – весьма и весьма. Столько ревности! Столько самомнения! Некоторые так просто сплелись гремучим клубком. Порой оторопь берёт от злобного их шипения. Девочки, не смешно ли? Подкатив под 70, что мы делим? Славу? Издательские позиции? А может, власть? Вот умора так умора! И совсем уж невероятно предположить: мужчину? Неужели Василия Макеева? В молодости он мог преувеличенно подхвалить одну или другую в ответ на вожделенный интерес к себе, но ведь почти полвека прошло! Известный факт: многие романтичные волгоградки были влюблены в него – по очереди и вперемежку. Кому-то посчастливилось даже впиться острыми зубками в этот манкий плод. Меня там не было очень, очень долго, просто душа не доходила. Ау! Вы же знаете, что я не соврала сейчас. Было такое, было! Одну он даже полюбил, что не удивительно. «Весёлая и смелая» въехала однажды среди ночи в его холостяцкую однушку на Прокатной и даже до загса довела. «Респект и уважуха!» – как выражается нынешняя молодёжь.

Впрочем, я верю, знаю: любовь там была обоюдная, но нет моей вины в том, что они с нею не справились. Так вот прогорают неуёмные костры жадной страсти. А семья держится на терпении, на прощении. Им не хватило ни того, ни другого. В июне 1980-го Василий с первой Татьяной официально расстались. Я тогда даже погоревала за них, не предполагая, как может развернуться судьба.

А если совсем по-честному – нас было не две и не три, попавших в разные сроки с Макеевым в трудную сердечную передрягу. И у каждой в конце концов судьба оказалась – осиный мёд. Так что ж, до старости тягаться, чей мёд горше?

Я бы и речи об этом не заводила, если бы не хотела понять, откуда в нас такое противостояние. В литературное соперничество что-то трудно верится. Каждая делает своё дело, идёт по своей дороге. Они, если верить законам математики о двух параллельных линиях, имеют шанс пересечься лишь в бесконечности.

Большой славы и признания никто их нас не стяжал. Для умных людей это вообще не тема разговора. Остаётся только любовь? И честность. Бесчестные не любят, когда их хватают за руку, потому и мстят жестоко. В творчестве это имеет особую цену. Ну-ка, припомните: я хоть одной чужой строчкой воспользовалась? То-то!

На общем писательском собрании 16 декабря 2015 года литературные дамы азартнее всех изгоняли меня из писательского Дома, зная, что я уже написала заявление об уходе, сообщила об этом на заседании правления и лишь формально оставалась за своим рабочим столом с незавершёнными делами, ожидая собрания. И причину своего ухода объяснила, и помощь новому руководству обещала…

Но нет – им хотелось публичного изгнания на виду у всего опешившего народа. Да скажи я, что никуда не ухожу, и сидела бы до сих пор за столом ответственного секретаря! Только цели такой не было.

Поверьте, сегодня пишу об этом, легко улыбаясь. А тогда было просто обидно, по-человечески неприятно, что гоньбу устроили не те, кто имел на это право. Особенно удивила старшая из нас – неглупая, настрадавшаяся, знающая правду и… более виноватая передо мной, чем я перед ней. Хотя своей вины я тоже не отрицаю. Макеев отношения к этому не имеет. Его между нами нет тридцать пять лет; может быть, на пару лет меньше. Или всё-таки больше, чем на пару лет? Она знает, о чём я говорю.

Что же касаемо ещё двоих гонительниц – они меня волнуют меньше. Не бездарные сочинительницы, но склонные к подлогам и аферизму, о чём знают все. Может, не по своей воле они таковы, но ведь: с кем поведёшься, от того и наберёшься. Бог им судья!

Впрочем, у каждого своя правда. Как говорил один известный польский писатель: «Когда сталкиваются две ненавидящие друг друга правды, рождаются тысячи вариантов лжи». Я готова ко всему. Они, видимо, тоже.

В глазах до сих пор стоит, как троица сидящих рядком художниц литературного ремесла разом повернулась в мою сторону с победительным выражением лица: мол, клади, Брыксина, ключи на стол – кончилось твоё время! Собрание тем не менее усадило меня в президиум, и план немедленного изгнания сорвался. О решении уйти я официально объявила уже под занавес собрания. И всё же хочу попросить прощения у всех и за всё, в чём виновата и даже не виновата. Пусть и женщинам нашим живётся легче! Подругами мы уже не станем, но зачем травить атмосферу общего обитания ненужной злобой, ревностью, завистью, клеветой? Не знаю, как у них, а у меня на это просто нет сил и времени.

Макеев ликовал:

– Ушла? Давно пора! Теперь мне не надо сидеть дома одному, искать обед в холодильнике, переживать, кто там отрывается на тебе. Благодарности всё равно не дождёшься!

– А как же с моими платьями? Куда мне их теперь надевать? – пошутила я.

– Велика проблема! Дома наряжайся.

Но домашнее сидение для женщины – труд с утра до ночи. И я решила: буду перечитывать, дочитывать классику и книги своих товарищей. Их целый стеллаж! Может, и сама что-нибудь ещё напишу?

Любопытно заметить, писатели наши читают друг друга мало, словно бы заранее не ждут больших открытий. А зря! Проза Володи Першанина, Жени Лукина, Сергея Синякина, Саши Горохова да и Валеры Белянского стоит пристального прочтения. А стихи просто необходимо знать, чтобы не терять гордости за региональную поэзию. За что же тогда любить друг друга? В писательском барчике глаголить весело, но души-то вот они, под этими обложками! Теперь и спешить никуда не надо!