Читать книгу Под жёлтым зонтом - Юлия Лавряшина - Страница 14

Темнота окутывала лицо девочки сброшенной из будущего вуалью, сквозь которую можно было различить женские, совсем взрослые черты: капризно приоткрытые губы, опущенные ресницы. Но когда глаза привыкли, Макс с облегчением увидел, что перед ним лишь младенец. Ее ротик искал во сне материнскую грудь, которой девочка, может быть, и не знала. Она причмокивала, сопела и вздыхала, и Максу подумалось: днем Лика издает куда меньше звуков. Он и не подозревал, что дети бывают настолько тихими.

Когда-то, выстроив в своем воображении таверну «Ветер Зурбагана», они с Кириллом пошли дальше и заполнили белесый песчаный берег своими сыновьями. О дочерях они оба не желали и думать, потому что находились в том возрасте, когда принято презирать девчонок. Жены ими тоже не предусматривались. Однако прошло более двадцати лет, а ни тот, ни другой так и не обзавелся сыном.

Когда Макс подобрал девочку, он не очень задумывался, что делать с ней дальше, одержимый идеей примирения с Кириллом. Он стремился к другу и думал только о том, как заставить Кирилла поверить, что в его душе нет и тени осуждения. Максим освободился от него не так давно и сразу же решил вернуться. Теперь ему казалось, будто все эти годы скитаний он только и делал, что не пускал себя к Кириллу.

Макс почти не вспоминал те смрадные подвалы, где ночевал зимой, уйдя из дома. Грязные отсыревшие доски возле обмотанных войлоком труб служили ему и постелью, и обеденным столом, от которого приходилось отпинывать крыс. Но Макс ни разу даже не приблизился к той грани, за которой начиналось отчаяние, потому что постоянно помнил: как бы низко он не пал, Кирилл пал еще ниже.

Летом он забирался на чердаки двухэтажных домов, какие находились на окраине любого города. Паутина и пыль чуть заметно дрожали в воздухе, и от них, словно невидимые радиоволны, расходились воспоминания о не построенной таверне и не пойманной рыбе.

Несколько лет Макс проработал в кочегарке одного подмосковного городка. Он с трудом мог припомнить, чем питался тогда и на чем спал, зато без труда перечислил бы книги, которые там прочел. Макс тратил на них почти всю зарплату, а, прочитав, без малейшего сожаления швырял в топку, не желая обременять себя частной собственностью.

Однажды тот город наскучил ему, и Макс ушел, никого не предупредив. По дороге он вспоминал покатые улочки, не отличимые друг от друга, беленые углярки во дворах, приколоченные к деревьям доски, образующие скамейки, и удивлялся, как не запил от этого унылого однообразия. Он старался ни с кем не знакомиться без особой необходимости и не обзавелся ни одним другом, ведь это место в его душе до сих пор занимал Кирилл. Даже не он сам, а оставленная им гниющая рана. Макс верил в народную мудрость и надеялся, что время все залечит, но годы шли, неразличимые, словно крупинки снега, а Кирилл никак не желал из него уходить.

И только попав в Москву и устроившись сторожем в детский дом, Максим понял – почему. Его рану бередило чувство собственной вины. Он поступил с другом несправедливо, и это не давало ему покоя. Детдомовские дети приоткрыли Максу, насколько глубоко в некоторых людях сидит потребность в отцовской любви. Максим никогда не ощущал этого, потому что не был ее лишен. И сперва пугался, когда кто-нибудь из ребятишек начинал ластиться к нему. Они подсовывали ему под руку свои головы, и постепенно Макс научился их гладить. Он был единственным мужчиной на территории детского дома и без малейших угрызений выполнял роль общего любовника для всех воспитателей и нянечек. Но роль общего отца тяготила его. Он чувствовал, что не справляется с ней. А глаза детей молили и требовали: «Ну, погладь меня!», «Нет, меня!», «А лучше всего меня!» Максим запирался от них в своей комнатке с железной кроватью и стандартной белой тумбочкой, но их глаза доставали его и здесь.

Тогда-то он и увидел ту сцену, что перевернула его жизнь, совсем в другом ракурсе. Макс помнил ее до мельчайших деталей, хотя ему было всего пятнадцать. Он помнил, как май захлебывался от нетерпения перерасти в лето, и все вокруг шелестело, щебетало, сверкало. Макс бежал домой чуть ли не вприпрыжку, чтобы поскорее отправиться к Кириллу, который подвернул ногу («Бегемот неуклюжий!») и уже неделю не ходил в школу. Ключ наматывал стремительные круги вокруг пальца. Но, подбежав к своей двери, Макс увидел, что она только прикрыта. «Воры!» – пронеслось подозрение, но он не бросился за помощью, а на цыпочках вошел в переднюю. Планировка квартиры была такова, что в огромном зеркале, висевшем почти у входа, отражалась большая часть гостиной. Затаив дыхание, Максим заглянул в него и остолбенел, увидев своего друга. Он сидел рядом с Лари на большом диване и внимательно слушал. Слова до Макса не долетали, зато он видел, как его отец обнимает Кирилла за плечи. Макс так и сжался от ревности. Ни разу они вот так не сидели с отцом, обнявшись, и не разговаривали на равных.

«Он опять рассказывает ему о ресторане, – с обидой подумал Макс. – Помешались они оба на своем ресторане!»

Его ничуть не смущало то, что он подглядывает, ведь Лари был его отцом, и Макс верил, что имеет право знать о нем все. Ему были видны широко открытые глаза Кирилла, которыми он, казалось, вбирал каждое произнесенное слово, его мягкий, «девчоночий» рот, вытянутая шея. Ему все было видно… И он увидел, как отец вдруг наклонился и поцеловал Кирилла. Совсем не по-отечески, а так, как это делали в фильмах.

Максим схватил ртом воздух и все же не двинулся с места. Он ждал, что Кирилл вырвется, закричит, убежит, но его тело только слегка дернулось и обмякло, точно что-то сломалось в нем. А Лари все не отрывался от его губ. Макс видел, как смуглая отцовская рука скользит по изогнувшейся шее Кирилла, спускается на ключицу. Когда Лари стал расстегивать пуговицы на рубашке мальчика, Макс зажмурился, потом снова открыл глаза. Плечи Кирилла уже были обнажены, но от рукавов он не освободился и сидел точно связанный. А темная рука гладила и гладила его, спускаясь все ниже.

И тогда Макс не выдержал. Он ворвался в комнату, захлебываясь проклятьями, которые швырял прямо в побелевшее лицо Кирилла. Он кричал самые гадкие слова, какие только знал, и, наконец, они дошли до помутившегося сознания его друга. Кирилл вскрикнул и метнулся к раскрытому балкону, но Лари успел обхватить его сзади и крепко сжал.

– Уйди отсюда, – крикнул он Максу. – Пошел вон!

– Я?! – Максим задохнулся от несправедливости: он гонит меня, своего родного сына.

И он ушел. Уехал на лето к бабушке, хотя до конца занятий оставалась еще неделя. Лари часто звонил туда, но Макс не подходил к телефону. А когда в конце августа отец приехал за ним, оба вели себя так, будто ничего не произошло. За три месяца Макс успел внушить себе, что ему на всех наплевать.

С Кириллом они встречались в школе, но ни тот, ни другой не делали попыток поговорить. Максим смотрел на бывшего друга с презрением и знал, что Кирилл это замечает. Он ни разу больше не видел, чтобы отец подошел к Кириллу, или тот заглянул к ним домой. Макс до сих пор не знал: было ли что-нибудь между ними, кроме того поцелуя, и насколько глубока степень падения обоих… Он старался не думать об этом, хотя во сне увиденная сцена всплывала из темной пучины памяти, расцвеченная новыми деталями, и тогда Макс просыпался задыхающийся, мокрый и полный ненависти.

Впервые после того случая он увидел их вместе во время выпускного бала. Девчонки наперебой приглашали Кирилла на «белый» танец, и, в конце концов, тот сбежал из зала. Через какое-то время Максу тоже понадобилось выйти. Он миновал узкий коридорчик со стендами «Гордость школы» и стенгазетой «Прощай, школа!», и увидел на лестничной площадке отца с Кириллом. Расстояние между ними было никак не меньше двух метров. Всегда чуть надменное лицо Кирилла на этот раз так и кривилось от брезгливости. Но видимо, Лари говорил вещи столь важные для него, что постепенно это неприятное выражение сменилось жадным любопытством. Через месяц Кирилл поступил в пищевой институт, а Макс ушел из дома.

Он всегда знал, что вернется. И заживет по-настоящему, ведь был не глуп и отдавал себе отчет, что его затянувшееся бродяжничество по Руси – всего лишь мальчишеский протест. Но Макс почувствовал себя готовым вернуться только там, в московском детском доме, который был не хуже других и не лучше.

Максим протягивал детям руки и вспоминал перекошенное от едва сдерживаемого крика лицо Кирилла, который так и не посмел ответить, как следовало одной их учительнице. Эта молодящаяся математичка с душой матерого эсэсовца, находила удовольствие в том, чтобы ковырять заточенной указкой в душах своих учеников. Кирилла она спросила прямо на уроке, перед всем классом: «Ты хоть помнишь всех своих отцов-то? Гляжу, твоя мама – не промах!» Тогда они еще не были в ссоре, и Макс взорвался: «Да как вы смеете?! Старая дура!»

На педсовет они явились всем классом, потому что были дружны и вставали «все за одного!» Кирилл был в полуобморочном состоянии, и Максу приходилось время от времени щипать его или пихать в бок. Учительницу не отстранили от занятий, только мягко пожурили, а Максу посоветовали познакомиться с книгами по культуре общения.

Он вспоминал это, ворочаясь на узкой казенной койке, и чувствовал себя таким же сиротой, как и все в этом большом доме, ведь Кирилл всегда был ему больше, чем другом. Теперь ему не стыдно было признать, что единственный, кого он по-настоящему любил, и за кого пошел бы в огонь и в воду, это тот красивый, мечтательный мальчик, от которого Макс так легко отрекся.

А ведь Кирилл буквально пас его, когда из семьи ушла мать Максима. И если б его не оказалось рядом, Макс уснул бы тогда тяжелым, мучительным сном, наглотавшись таблеток. Когда его откачали в больнице, Кирилл оказался первым, кого он увидел, хотя в машине «Скорой помощи» его не было. Почему-то Макс постеснялся спросить, как же Кирилл оказался рядом и до сих пор не знал этого. И почему-то ему позарез нужно было это узнать…

Незнание уводит во тьму. Кирилл в свое время не знал, каким образом общаются наедине отец с взрослеющим сыном. Просто не знал. Макс этого не понял. Он забыл, что у Кирилла нет никакого опыта в общении с мужчинами, ведь друзья его матери, как правило, исчезали на рассвете, буркнув: «Привет, пацан!» Это были совершенно чужие ему люди.

А Лари не был чужим. Хотя бы потому, что был отцом его друга. И потому, что Кирилл доверил ему свою мечту. И еще потому, что Лари разговаривал с ним, как со взрослым. И Кирилл старался вести, себя по-взрослому, чтобы не разочаровать Лари, не показаться «щенком». Вот только он понятия не имел, как это делается, догадался Макс. Может, глупенький, доверчивый Кирилл даже решил: наверное, это нормально, когда отец целует сына в губы. Ему так хотелось иметь отца. А лучшего, чем Лари он не мог и вообразить.

Макс корчился ночами, изнемогая от желания увидеть своего друга и объяснить, что он все понял. Что все можно вернуть, ведь Кирилл по-прежнему значит для него больше, чем что-либо на земле.

И однажды Макс взял расчет. Он так торопился к Кириллу, что даже не обласкал напоследок ни одну из своих многочисленных любовниц. А потом нашел на дороге ту девочку, и многолетние мысли о сиротстве Кирилла внезапно обратились решимостью стать для нее отцом.