Читать книгу Под жёлтым зонтом - Юлия Лавряшина - Страница 4

Волосы липли к лицу, а когда она принималась яростно приглаживать их щеткой, коротко потрескивали, норовя высечь искру. Арина мочила их водой и тщательно заправляла за уши, но через пять минут они вновь тянулись к щекам. Обвисшие вязанные рукава то и дело соскальзывали и болтались, закрывая кисти, хотя она задирала их выше локтя. Арина рычала и стонала от бешенства, но снять свитер не могла – август выдался дождливым, и в квартире было холоднее, чем зимой.

– Пошел вон, скотина! – орала она на своего рыжего сеттера, который и без того уже носа в комнате не показывал.

Торопливо цокая, он скрывался в квадратной прихожей и с глухим ворчанием укладывался на коричневое одеяльце. Пес ненавидел дни, когда хозяйка ничего не писала, потому что она становилась куда более несносной, чем если часами молчком просиживала за столом. Тогда, положив крупную голову на скрещенные лапы, Цезарь сквозь дрему наблюдал, как она сутулится, то вздергивая плечи, то восклицая, то надолго устремляя взгляд за окно.

Иногда приходил человек по имени Кирилл, которого Цезарь не считал хозяином, хотя тот всегда приносил что-нибудь вкусное… Пес был с ним вежлив, как, впрочем, со всеми, но любые попытки командовать собой игнорировал. Как прирожденный рыцарь, он служил только даме своего сердца.

Нынче дама опять была не в духе. Недели три назад она угодила в пучину творческого застоя, и с тех пор для Цезаря началась самая настоящая собачья жизнь. Хозяйка называла его не иначе, как «скотиной», швырялась книгами, ни одна из которых не могла ее занять, проклинала изготовителей кофе, потому что он перестал на нее действовать, и без устали меняла на проигрывателе маленькие диски. От музыки у пса уже болели уши, но стоило ему начать трясти головой, как раздавалось свирепое: «Пошел вон, скотина!» Если бы Цезарь был человеком, то в такие минуты он молил бы Бога, чтобы тот надоумил его хозяйку сменить профессию. Только эти молитвы все равно не были бы услышаны, ведь невозможно перестать быть писателем.

Губы уже пощипывало, Арина не уставала их кусать. Ее раздражал даже сам воздух – то пыльный, то застоявшийся, то сырой, то… Арина отталкивала слова, которые ни во что не складывались, и ненавидела их все, каждую букву, каждый знак за то, что они существовали независимо от нее, а она без них превращалась в ничто.

За несколько лет Арина успела забыть небытие творческого застоя. Сюжеты теснились в ее голове, отталкивая друг друга, герои рвали ее сердце на части, и едва закончив одну историю, Арина Фролова сразу же начинала записывать следующую. Именно записывать, ведь рука едва поспевала за тем потоком мыслей и образов, что входили в ее мозг и душу, возбуждая их посильнее любого наркотика. Ей даже приходилось выдерживать себя несколько дней, лишь бы законченная вещь успела перебродить в ней, и следующая не получилась похожей. А потом без устали правила и правила рукопись.

Кирилл в ужасе хватался за голову: «Как ты разбираешься во всех этих исправлениях и вставках?!» Она в ответ удивлялась не меньше: «А как иначе? Я же не гладью вышиваю, а книги пишу».

Он находил, что у нее мужской склад ума, и потому, если даже Арина писала о любви, у нее получались истории о войне людей друг с другом. И войны эти были бессчетны…

Но в начале августа все вдруг оборвалось. Закончив роман, Арина прислушалась к себе и оцепенела перед полнейшей тишиной. Такое случалось с ней в самом начале, когда она писала короткие рассказы, перерывы между которыми порой составляли месяцы. Тогда Арине было двадцать, и она начинала паниковать только спустя недели.

«Я избаловалась, – решила она. – И устала. Мне просто нужна передышка».

Но убедить себя не удавалось. Легкость обернулась опустошением, от которого уже подташнивало. В голове тоже было пусто: Арина не умела размышлять в отрыве от листа бумаги. Только за письменным столом ей удавалось сосредоточиться и набраться от белого прямоугольника строгой сдержанности и чувства формы. Но пока садиться за работу было не с чем – зерно не то что не проклюнулось, но еще и брошено-то не было. Арина рвала рукава свитера, слонялась по неприбранной квартире и орала на забившуюся в угол собаку, не испытывая ни малейшего стыда перед ней. Правда, в моменты просветления она подзывала Цезаря, трепала его золотистые уши, приговаривая: «Досталось тебе, бедолага? Бешеная хозяйка у тебя…»

Но в следующий миг вновь наваливалось отвращение. Она гнала пса прочь и с омерзением стряхивала с колен шелковистые солнечные волоски. Ей опять не хотелось ни говорить, ни читать, ни пить, ни есть, ни даже видеть Кирилла. Впрочем, Арина никогда особенно и не рвалась его увидеть.

– Август, победитель… Священный и высокий, что же ты со мной делаешь? Черт бы тебя побрал… – бормотала она, с ненавистью вглядываясь в безразличную сырость.

Любимая плакучая береза, вознесшаяся под ее окном зеленым фонтаном, струи которого могли оледенеть, но не исчезнуть совсем, в эти дни вызывала в Арине уныние. В пору было взять топор и… Она так и сделала бы, если б ей не была противна сама мысль, о каком бы то ни было действии, не связанном с пером и бумагой.

Знакомый троекратный звонок не выводил из оцепенения. Внутри Арина оставалась такой же съежившейся от гадливости ко всему, что было снаружи. Но делала вид, будто все прошло, и она наслаждается отдыхом. В ответ Кирилл делал вид, будто верит.

Ее радовало, что он, наконец, усвоил: добиваться правды от человека, делом жизни которого является сочинительство, – занятие совершенно безнадежное. Потому никогда и не спрашивал, как она относится к нему. Называл ее «маленькая рысь», и Арина завидовала точности придуманного им прозвища. Она и впрямь чувствовала себя одинокой дикой кошкой, которая ощущает потребность в других существах лишь, когда просыпается голод. Не физический. Люди становились ей необходимы, если воображение утомлялось, и нужно было увидеть своего героя воочию.

Тогда Арина выбиралась из своего однокомнатного убежища и вливалась в мир, пытливо вглядываясь в лица. Стоило ей обнаружить того, чьи смутные черты рисовались ее фантазией, как она вцеплялась в него мертвой хваткой. Правда, продолжая держаться на расстоянии… По сути, Кирилл был единственным, кого она подпускала близко. Арина жила в затворничестве и не тяготилась им. И хотя она знала, что существует множество людей, которые любят написанные Фроловой книги, в ее жизни их любовь никак себя не проявляла.

Раньше, когда приходилось самой продавать тиражи, Арина часто устраивала встречи с читателями. Но они давались ей с трудом, потому что она куда лучше владела письменной речью, чем устной. К тому же, было так унизительно продавать свое детище и расхваливать его, глядя в равнодушные глаза. Она знала: людям сейчас не до книг, им надо кормить малышей, и не осуждала их. Просто ей не хотелось ни с кем встречаться.

Когда Арину стали публиковать крупные издательства, сами распространяющие книги, количество выступлений сократилось до обязательного минимума. И с тех пор вытащить ее за порог было под силу только Кириллу. Но он редко использовал силу, когда дело касалось Арины.

Кирилл был так высок, что мог бы поднять ее одной рукой, однако никогда этого не делал. Боялся – это она знала наверняка. Ни разу Арина не указала ему на дверь (главным образом из-за того, что эта дверь, как и вся квартира, была им же и куплена), и ничем не обидела, но печаль, не сходившая с ухоженного лица Кирилла, даже когда он смеялся, говорила о том, что он постоянно ждет этого.

Однажды он обмолвился: «Иногда я чувствую себя таким ничтожеством рядом с тобой». Она ужаснулась, причем на этот раз совершенно искренне. И прикрикнула: «Как ты мог подумать, что я связалась бы с ничтожеством?!»

Люди искусства, как бы самонадеянны ни были, в глубине души остаются фаталистами. И Арина никак не могла избавиться от ощущения, будто Кирилл подослан ей судьбой, хитрой и проницательной, как старая сводница. Ведь он возник в ее жизни как раз в тот момент, когда она освободилась от девчоночьей потребности отыскать мужчину, которому могла бы поклоняться, и поверила в то, что сама способна стать личностью, достойной поклонения.

Тут-то и появился Кирилл, с его детскими глазами и смешным желтым зонтом. Когда Арина вкусила его губ, ей стало абсолютно безразлично, что он занимается такой бессмыслицей, как ресторанный бизнес.

Их отношения длились уже больше семи лет, и как-то он даже решился сделать ей предложение. Но вырвавшееся у Арины: «О нет!», сразу все расставило по местам. С тех пор Кирилл ни на минуту не забывал: ему позволено обеспечивать быт этой женщины, и это величайшая милость с ее стороны. На подобную роль он еще годился. Но стать мужем…

На этот раз Арина даже не откликнулась на голос звонка и продолжала курить на диване, обхватив голые колени. На все несчастья наслоился гнет клеветы, и сегодня ей не хотелось никого видеть. И Кирилла в том числе… Хотя Арина знала, что он все равно не исчезнет в такое время, даже если сказать ему об ее желании в лицо.

Кирилл открыл дверь своим ключом и прямо в плаще ворвался в комнату.

– Что с тобой, маленький?!

– Отстань, – буркнула Арина. – Не до тебя.

Он вернулся в прихожую, разделся и неуверенно присел на другой конец дивана.

– Что случилось?

– Ненавижу баб! – она выпустила столько дыма, что Кирилл чуть не задохнулся.

Он с детства не переносил запаха табака. Но ради него Арина и не подумала бы бросить курить. Кирилл терпеливо ждал продолжения, и она со вздохом уточнила:

– Не всех женщин, конечно. А именно баб!

– Кто тебя обидел?

– Мне позвонили сегодня, – нехотя призналась Арина. – Старая знакомая. В их школе две су…

Спохватившись, она замолчала, но Кирилл только махнул рукой:

– Ничего-ничего, лучше уж выругаться, раз накипело.

– Обойдусь. В общем две учительницы обсуждали один мой роман…

Арина спихнула книгу с дивана.

– Вот этот. И хоть бы что-то толковое сказали, учителя ведь все-таки. А то заявили, что я надергала в него ото всюду, и ничего своего тут нет. Это я-то! Да я сдохну однажды за этим столом, столько себя отдаю!

– Мне можешь не доказывать, я же вижу, как ты работаешь.

– Они говорили, что это плевое дело – написать такой роман!

– Маленький, – он подобрался поближе, – уж тебе ли обращать внимание на всяких глупых баб? Тут даже не о чем думать! Примитивная зависть.

– Будь я мужчиной, набила бы обеим морду!

Кирилл согласно кивнул:

– Тяжело быть женщиной.

– Я всегда спокойно переносила критику, ты помнишь. Но такое обвинение должно на чем-то основываться. Я никогда…

– Я знаю, – он прижал ее и замер от нежности к этому неуправляемому существу. – А ты забыла, что тебе говорили на прошлой неделе? Что твой новый роман – гениален. Что ты – лучший современный прозаик. Разве это не перевешивает? А вот, что я тебе скажу от себя… Мы с тобой, конечно, безбожники, но вот в твоих книгах есть Бог. Ты пишешь жестко, но в целом вещи получаются светлыми. Я не знаю, как тебе это удается… Людям нужны твои книги. Они же их дождаться не могут! Потому и читают в рукописях. Многие ли писатели могут этим похвастаться? Плюнь на этих дур, маленький! Они не стоят того, чтобы ты так переживала.

– Но эти люди преподают детям литературу!

– Бедные дети…

– Бедная литература!

– Успокойся. Или отведи душу и угрохай парочку своих героев. Это тебе поможет.

Фыркнув, она бросила сигарету в желтую литую пепельницу и потерлась о его плечо.

– Хорошо, что ты пришел, королевич! Ты умеешь утешать.

– Все, забудь. Жизнь прекрасна и удивительна!

– Жизнь ужасна и отвратительна… На улице все также мерзко?

– На улице – восхитительно, – ответил Кирилл. – А у тебя задохнуться можно… Сколько пачек ты сегодня выкурила?

Он поднялся и по-хозяйски прошелся по квартире, открывая все форточки. За ним по пятам следовал Цезарь, с надеждой заглядывая в лицо.

– Подоконники зальет, – мрачно предупредила Арина.

– Ничего, я вытру. Одевайся, маленький, мы идем гулять.

Пес вздрогнул всем телом и часто завилял хвостом.

– Гулять?! Ты с ума сошел! В такую погоду?

– Мы и встретились под дождем, забыла?

– Это было сто лет назад!

– Не растаешь, тебе нужен свежий воздух, – Кирилл бесцеремонно подтолкнул ее к шкафу. – Что наденем? Ну конечно, штанишки. Куда ж мы без штанишек?

Удержав его руку, Арина буркнула:

– Я джинсы надену. Не жалко будет замочить.

– Ты заметила? Я захватил свой желтый зонт.

– Черт возьми! Он еще жив?

– Мы тоже еще живы. Иногда мне кажется, что мы даже молоды.

– Старик, – произнесла Арина трагическим голосом ди-джея, – без «Молодежного канала», ты – старик.

Кирилл кивнул в сторону проигрывателя:

– Что слушаешь?

– Невежда! Это Рахманинов.

Он виновато чмокнул ее в макушку:

– Маленький, а я ведь хочу предложить тебе одну вещь…

Она выхватила: предложить. Это Кирилл понял по мгновенно расширившимся зеленоватым глазам. Промелькнувшее у нее в голове: «О, нет!» было столь ослепительно, что Кирилл сумел прочесть.

– Поехать! – выпалил он, еще не успев мысленно, составить предложение.

Просто бросил ей слово, как спасательный круг: живи, живи, я совсем о другом!

– Мило! Куда на этот раз? – облегчение тепло задрожало в ее голосе – низком, завораживающем, неожиданном для ее маленького тела. – Ты же знаешь, мне некогда болтаться по миру. Действие любой из моих книг происходит в этой стране.

– Недалеко. К Лари.

– Черт возьми!

– Обожаю, когда ты ругаешься!

– Твой босс хочет приготовить рагу из молодого прозаика?

«Мне удалось ее удивить, – с облегчением подумал Кирилл. – Теперь осталось убедить».

Он бросил на диван черные джинсы и теплый пуловер песочного цвета – в тон ее волосам. Потом, заставив Арину поднять руки, стянул с нее потерявший форму свитер. Под ним, как всегда, ничего не было, и Кирилл не утерпел, воровски вобрал губами ее грудь.

– Эй-эй! – возмущенно прикрикнула Арина. – Ты что это делаешь? Так мы уж точно никуда не пойдем!

«А я уже никуда и не хочу», – подумал Кирилл, но тут же вспомнил, что без него она так и просидит еще сутки в задымленной комнате.

– Все, – вздохнул он и стал одевать ее, приговаривая, как делают любящие мамы: – Сейчас мы с тобой отправимся на прогулку… Я открою свой желтый зонт, и мы представим, что идет «слепой» дождь. И я куплю тебе шоколадку, хочешь?

– А когда я не хотела шоколада? – отозвалась Арина.

Застегнув ей джинсы, он выпрямился и на какой-то миг замер в растерянности, внезапно увидев себя ее глазами: слишком изысканный овал лица, слишком бледная кожа, слишком нежный рот, слишком красивые серые глаза, слишком густые ресницы… Однажды Арина сказала, будто его можно определить одним словом – королевич. В этом прозвище проглядывала насмешка, но Кириллу нравилось, когда она так его называла.

– Ну пойдем, – позвала Арина. – Мне уже самой захотелось гулять.

«Моя хитрая лгунья, – подумал он с нежностью. – Удастся ли мне перехитрить тебя?»

Прихватив собаку, они спустились вниз. Пока Кирилл открывал зонт, она придерживала дверь подъезда, чтобы Цезарь не потерял их. Когда они нырнули под дождь, он обнял ее за плечи и оглянулся на свою «Ауди», которая осталась мокнуть у подъезда.

– Свистни ей, – усмехнулась Арина. – Может, и она отправится с нами? А то у тебя сейчас слезы покатятся.

– Не покатятся, – заверил он. – Тебе смешно, да? Но ты же любишь свою печатную машинку. Я слышал, как ты с ней разговаривала.

– Только если она брыкается. Иногда у нее бывает…

– Может, от того и бывает, что она начинает скучать по твоему голосу?

Арина снисходительно бросила:

– Глупый. Почему ты стал кулинаром? С твоей сентиментальностью надо было писать стихи.

– А кто бы тогда кормил нас обоих? – спросил Кирилл и пожалел об этом, потому что Арина вполне могла ответить: «Меня тогда кормил бы кто-нибудь другой. А тебя не знаю».

Но она сказала:

– Помнишь «Любовников с нового моста»? Мы бы ночевали под открытым небом и промышляли воровством.

– Это никогда не поздно устроить…

– Но лучше не спешить.

Они рассмеялись, а дождь шумно зашелестел от порыва ветра. Арине подумалось, что в смехе ее королевича всегда слышится надрыв, будто он делает это через силу, чтобы не заплакать. В этом она не могла обвинить себя: когда они познакомились, Кирилл смеялся также. Она перевела взгляд на Цезаря, который ошалело носился кругами, шлепая по лужам. Намокшая шерсть из золотистой стала медовой, а с морды не сходила счастливая улыбка. Было заметно, что в эту минуту он из благодарности готов полюбить Кирилла.

– А хорошо тут! – протянула Арина, но все же слегка передернула плечами. – Почему мне не пришло в голову пойти погулять?

– Это всегда последним приходит тебе в голову. Даже странно, что мы встретились на улице.

– Не ворчи. Итак, что там с твоим Лари? – напомнила она. – С какой стати я поеду к чужому человеку? Даже если ты считаешь его чуть ли не отцом. Хотя у него ведь был свой сын?

Она заметила, как вдоль его скул прорезались горькие длинные линии.

– Был сын и есть, – голос Кирилла не изменился. – Максим. Я ведь рассказывал тебе о нем…

– Что-то я подзабыла!

– Макс. Я звал его. Максом. Так ему больше нравилось.

– Твой Лари похож на старого цыгана. Макс такой, же?

Кирилл нехотя признался:

– Я не знаю, мы не виделись уже много лет. Раньше Макс был совсем другим.

– Он уехал, – вспомнила Арина. – А куда?

Он пожал плечом, задрав ей сзади волосы.

– Шляется где-то. Он даже не пишет Лари.

– Но он хоть жив?

– Надеюсь. Он звонит иногда.

Помолчав, Кирилл добавил:

– Один раз Макс уже чуть не покончил с собой. Наверное, этого достаточно. Тогда ушла его мать. Макс всегда больше любил ее, чем Лари. Они оба были слегка сумасшедшими… Я до сих пор не понимаю, почему она не забрала Макса с собой. Это выглядело так, будто она его просто забыла. Как свое кримпленовое пальто, которое осталось в шкафу. Макс наглотался таблеток…

Поглаживая длинные пальцы, сжимавшие ее плечо, Арина спросила:

– Сколько вам тогда было?

– Лет по тринадцать, не больше.

– Почему он уехал? Не захотел работать у отца?

– Макс вообще не хотел работать. Когда Лари впервые привел нас к себе в ресторан, мы еще и в школу-то не ходили. Я просто ошалел… Мы с мамой тогда ели алюминиевыми ложками, а там был какой-то сказочный, сверкающий мир! Царство вечного счастья…

Арина ввернула:

– Королевство. И в тебе проснулся королевич.

– Что? Смешно, да?

– Ничуть, – она всегда серьезно относилась к детским представлениям о счастье.

– А Максу было смешно. На него это великолепие не произвело никакого впечатления. А мне потом снились эти крахмальные скатерти, блестящие приборы, разноцветные соломинки для коктейля.

Арина незаметно приподняла брови. Он ругал ее за это, говорил, что морщины появятся.

– Сколько же лет Лари уже управляет нашим рестораном? А он не дурак, да?

– Ну что ты, маленький! Далеко не дурак.

Ужас настиг его новым порывом влажного дождя: «Лари, Лари! Неужели я это сделаю с тобой? Я уже это делаю, Лари…»

Кирилл перевел дух и продолжил:

– Иначе бы нас уже съели с потрохами. Лари еще и осторожен. Может, даже чересчур осторожен. Главное для него, чтобы все шло, как идет. Он говорит: раз до сих пор все было совсем даже неплохо, то нет нужды что-либо менять. Помнишь, я тебе рассказывал о парне, которого встретил в Москве? Ну, французский повар!

– Который обкормил тебя «жюльеном»?

– Вот-вот, я весь на комплименты изошел… Так старался, заманивал его к нам, наврал с три короба о прелестях жизни в Сибири: охота, лыжи, рыбалка…

Арина вставила:

– Не так уж и наврал.

– Когда ты последний раз ходила на лыжах? В школе? Вот именно. Но французу ведь не обязательно об этом знать, правда? Он загорелся, ему захотелось все это испытать. Они ведь знаешь, какие заводные эти французы! Через полгода него заканчивается контракт с одним московским рестораном, а я никак не могу уговорить Лари…

«Ох, Лари, неужели я способен на это?!»

– А в чем загвоздка? – спросила Арина.

– Как обычно… В деньгах. Этот повар обойдется нам дороже любого из местных. Но ведь и реклама какая! Настоящая французская кухня.

«Он говорит о вещах, которые его безумно увлекают, а глаза такие, будто сейчас заплачет. Что с ним такое?» – ее рука невольно потянулась к его гладкой щеке.

– Ты уболтаешь своего Лари, я уверена, – сказала она. – Ты можешь быть таким убедительным. Уж я-то знаю. К тому же, если он к тебе так хорошо относится…

«Если б ты знала правду, – с тоской подумал Кирилл. – Если б я только посмел рассказать… Что я делаю, Лари?! Как я буду жить после… Неужели к этому я и шел двадцать лет? Это зрело во мне исподволь, а я и не замечал. И вот оно уже вырвалось и затянуло мою девочку, а я не могу и пальцем шевельнуть, чтобы остановить самим же и начатое…»

Слегка отклонившись, Арина подняла голову. Дикий крыжовник ее глаз наливался спелостью, пытаясь проникнуть в душу, но Кирилл был к этому готов. Его даже не испугало, что в собранном Аринином лице опять проступило что-то рысье. Когда ее желтоватые волосы были короче, они топорщились за ушами, как кисточки.

– Это все ужасно интересно, – произнесла она так, будто каждое слово содержало рентгеновские лучи. – Только я так и не поняла: какого черта мне надо ехать к Лари?

«О господи, она догадалась!» – похолодел Кирилл, однако голос его прозвучал бесстрастно:

– Я не сказал «надо». Я просто предложил.

– Зачем?

– Я вспомнил, как ты пожирала его глазами. Мне кажется, Лари как раз тот человек, о котором тебе будет интересно написать. У него отпуск. Я договорился, чтобы ты пожила у него пару недель на свежем воздухе. Он очень обрадовался.

«А хватит ли пары недель? Лари ведь не восторженный мальчишка…» Отогнав эту мысль, Кирилл воскликнул:

– О господи, как я проголодался!

– Давай купим по сосиске в тесте, – предложила она.

– Фу! Разве это можно есть?

– Ах ты, гурман хренов, – в сердцах сказала Арина. – Все детство ел алюминиевой ложкой, а вырос аристократом. Как это тебе удалось? Когда ты идешь по улице, к тебе приблизиться страшно.

Он простодушно расширил глаза:

– Когда это тебе было страшно?

– Да как-то раз видела тебя издали… Перед тобой толпа расступалась.

– Никогда не замечал… Да я и не хожу пешком!

– Значит, мне повезло увидеть такую картинку. Очень впечатляло! Твоя прабабушка не служила у великого князя?

Кирилл возмутился:

– Как ты можешь так думать о моей прабабушке?!

– Ты хоть знаешь, как ее звали?

– Нет. Не помню. Надо посмотреть в старых альбомах.

Арина наставительно произнесла:

– Надо помнить свое прошлое, королевич!

– Не всегда, – не сразу отозвался он. – Иногда его лучше забыть