Читать книгу Под жёлтым зонтом - Юлия Лавряшина - Страница 7

Собирая сумку, Арина первым делом уложила две пачки бумаги и несколько ручек, потому что паста в них имела обыкновение заканчиваться на разлете мысли. Что положено брать за город из вещей она понятия не имела и решила дождаться Кирилла.

«Как ты жила до меня? – ворчал он в такие моменты, польщенный тем, что Арина не сумела без него обойтись. – Питалась яичницей и ходила в одних джинсах?»

Арина презрительно парировала: «В отличие от тебя, я не заражена вирусом потребления».

У него начинали обиженно биться ресницы: «Я просто здраво смотрю на вещи. Человеку, живущему в городе, необходима одежда. Вот когда мы с тобой поселимся на собственном острове, то будем расхаживать голышом».

Желая загладить свою резкость, Арина мурлыкала: «А скоро у нас будет свой остров?»

«Скоро. Когда я стану хозяином «Ермака», то выжму из него все соки, чтобы у тебя было все, чего ты хочешь».

Она снисходительно трепала его по щеке: «Болванчик ты китайский! Чего мне еще хотеть? У меня все есть».

И Кирилл знал: она и в самом деле не нуждается ни в чем материальном. Вся ее одежда была куплена им. Арина не только не просила ее, но и отбрыкивалась от подарков: «Зачем это? Все равно я не выхожу из дома». Он резонно возражал: иногда все-таки выходит, хотя бы с ним вместе. Сам Кирилл всегда выглядел так, что ее знакомые говорили: «Твой парень, словно с подиума сошел». Их тон подсказывал недоговоренное: «Сошел-то он с подиума, но почему к тебе в квартиру?!»

Арина и сама не вполне понимала, отчего он так сходит по ней с ума. Зеркало не давало ответа и приходилось опять прикрываться своим талантом. О собственном отношении к Кириллу она старалась не задумываться: мысли сразу становились тяжелыми и темными, как тучи перед грозой.

Однажды утром она проснулась первой, что случалось крайне редко, и увидела, как от длинных ресниц Кирилла отделилась и поползла к виску слеза. Всего одна. Арина замерла, наблюдая, и вскоре он зашевелился, растревоженный ее взглядом.

– Что тебе снилось? – спросила она сразу, пока он не забыл.

– Ты.

– Нет, правда?

– Правда, ты.

– И что же я делала?

Ей показалось, что он сейчас опять заплачет.

– Ты любила меня…

Она сурово сказала:

– Ты – сентиментальный дурак! Я и так тебя люблю.

– Да? – произнес Кирилл с сомнением. Потом вздохнул: – Наверное, да.

Ее умиляли и смешили его ребяческие попытки держаться того уровня, на котором, по его же мнению, он мог быть ей интересен. Кирилл смотрел ее любимые фильмы, выхватывал книги, которые она читала. Но всегда оказывалось, что Арина их перечитывает, а он впервые слышит имя автора.

– Темнота, – как-то бросила она в шутку. – Пищевой институт… И как я только тебя терплю?

– Любишь, наверное? – подсказал Кирилл. И хотя тон его тоже был несерьезен, Арина сразу уловила, как он сжался изнутри.

В его неукротимом стремлении добиться от нее признания, за которым пусть ничего и не окажется, проявлялась вся беспомощность Кирилла. Молодого, красивого, преуспевающего директора модного ресторана. Он был в своем мире, как заколдованный мальчик, которого никто не трогает, хотя он живет среди акул. Арине было понятно: ее королевича не сожрали до сих пор лишь потому, что рядом постоянно находился загадочный, мудрый Лари. И она была абсолютно спокойна за Кирилла.

На самом деле Арина вовсе не была холодным человеком. Скорее наоборот: ее душа представляла собой сгусток любовной энергии, которой она заряжала свои книги, и потому люди, прочитавшие их, неделями не могли выйти из-под ее власти. Оставляя для Кирилла закуточек, ее сердце переполнялось болью за каждого, кто хотя бы бочком проходил сквозь роман. Когда они страдали, Арина страдала вместе с ними, а если кто-нибудь погибал, у нее случались сердечные приступы. Столкнувшись со смертью героя, Кирилл не совсем всерьез кричал ей, швыряя листы рукописи: «Убийца! Кровожадная рысь!» Она также в шутку оправдывалась: «Я ничего не могла поделать! Он сам решил застрелиться. Мне тоже его жаль». Капризный рот Кирилла искажался злой усмешкой: «Жаль тебе, как же… Ты просто жить не можешь без чьей-нибудь крови!»

Одна мысль об Арининой кровожадности возбуждала его, и он доводил ее до такого исступления, что потом неделю ходил весь искусанный.

«В твоих книгах постоянно присутствует смерть, – как-то заметил Кирилл. – Зачем? Почему это так важно для тебя?» В ответ она процитировала Кушнера:

Но и в самом легком дне,

Самом тихом, незаметном,

Смерть, как зернышко на дне,

Светит блеском разноцветным.

В рощу, в поле, в свежий сад,

Злей хвоща и молочая,

Проникает острый яд,

Сердце тайно обжигая.

Словно кто-то за кустом,

За сараем, за буфетом

Держит перстень над вином

С монограммой и секретом.

Как черна его спина!

Как блестит на перстне солнце!

Но без этого зерна

Вкус не тот, вино не пьется.

Кирилл выслушал ее, как всегда очень внимательно, словно был прилежным учеником. Потом признался: «Я много думал о смерти в юности. А сейчас – нет». Арина усмехнулась: «Но о чем-то же ты думаешь наедине с собой?» Он ответил вполне серьезно: «Конечно. О тебе».

В людей, которых создавало ее перо, Арина вдыхала собственную душу, и этих душ оказывалось так много, что она и сама порой ужасалась своей многоликости. Иногда Арина придирчиво выбирала самого подленького из персонажей и пристально разглядывала: «Неужели и это тоже я?» За спиной раздавалось противное хихиканье: «А то кто же?» Тогда она задумывалась: существует ли в мире та грань зла, которой не нашлось бы места в ее душе? Ответ удручал, но на помощь приходили те герои, о которых люди из реального мира вздыхали: «Вот бы встретить такого (такую)…» И Арина с облегчением понимала – и это тоже она.

Читательницы тихонько признавались: «Я просто влюбилась в вашего…» Имена назывались разные. Арина слушала их с удивлением и жалостью, ведь они еще не знали героя той вещи, которую она только писала. И который, конечно, был несравненным, ведь именно он составлял ее сегодняшнюю жизнь. Спустя год, Арина с недоумением выслушивала дифирамбы в его адрес. «Ах, тот… Да, этот роман был неплох… Но та вещь, что я пишу сейчас!»

Отпихнув сумку, она с наслаждением раскинулась на диване и беззвучно рассмеялась. Пишу… В этом смешном коротеньком слове заключалось столько скрытого от остального человечества счастья, что Аринино сердце не раз переполнялось сочувствием к этому самому человечеству: «Чем же вы живы до сих пор?!»

Лишись Арина Фролова своего дара, что бы от нее осталось? Она отмахивалась от наплывающего страшноватого образа: одинокая женщина в возрасте Христа, заурядной внешности и небольшого ума, привязанная к одному только глуповатому псу… Но азартное веселье, уже закипавшее у нее в крови, подтверждало: пока волноваться не о чем. Мелким секущим дождям не удалось изрешетить ее дар до состояния сплошной дыры.

– Пишу, – произнесла она одними губами свой волшебный пароль, который пропускал в мир, где Арина повелевала судьбами и заставляла людей произносить слова, рождавшиеся в ее сердце.

Перечитывая написанное, и сама порой удивлялась: откуда взялись эти мысли, эти печальные образы, этот завораживающий ритм, в который попадаешь с первой строки и не можешь выпасть до последней? Она до сих пор помнила самый первый упрек в свой адрес: «Вы пишите слишком интеллигентски». Поразмыслив над этими словами, Арина даже обрадовалась, потому что всегда боялась обратного – простоватости. Ей негде было набраться интеллигентности. Арину угораздило родиться в семье многодетной, и, соответственно, полунищей, где на жизнь отец зарабатывал, спускаясь в забой. В беспорядочных воспоминаниях детства просматривалось постоянное мельтешение, и только одна фигура оставалась статичной – не отходившая от плиты мать.

«Вокруг меня все только и делали, что ели, – как-то призналась она Кириллу. – А если нечего было есть, то думали о еде. Наверное, поэтому я так ненавижу готовить».

Уединение было для маленькой Ариши единственной и совершенно несбыточной мечтой. Однажды она просто вышла из дома с распухшей от воплей братьев и сестер головой, села на автобус и уехала в деревню, где жила подруга матери. Светлана была парализована, за ней ухаживала старая тетка. Арина была у нее лишь один раз, но потрясение, вызванное видом заваленной книгами и журналами невзрачной комнаты, оказалось столь сильным, что девочка надолго запомнила путанную дорогу. Вглядываясь ночами в темноту, колеблющуюся от дыхания большой семьи, Арина видела картину совершенного счастья: одна, в постели, среди книг и фантазий. Ей до того хотелось окунуться в такое уединение, что сжималось сердце, а ногти сами собой впивались в ладони. И, наконец, Арина решилась.

Родители не особенно возмутились ее выходкой. Может, им и самим не раз мечталось бежать на край света, в захудалую избушку, полную лишь нетопленной тишиной. Но реальность, как всегда, оказалась только тусклой копией мечты. Светланину тетку обрадовало появление Арины, и она тут же спихнула ей все заботы о больной. Девочка была приучена ухаживать за беспомощными людьми, но те были совсем маленькими. К тому же, она никогда не ощущала на себе бремя полной ответственности. Желанное уединение распадалось под гнетом переполненных «уток», промерзших поленьев для печки, впивающихся в ладони ручек ведер… Несколько раз Арина едва удержалась, чтобы не сбежать домой, и только самолюбие и страстное желание овладеть тайнами непрочитанных книг заставляло ее взять себя в руки.

Трудности, перерастающие в привычку, уже не угнетают. Со временем Арина научилась управляться с хозяйственными делами ловко, как взрослая, лишь бы скорее от них отвязаться. Но едва долгожданное счастье стало понемногу вылепляться, как Светлана умерла. Арина до сих пор не могла думать о ней без боли и никогда никому не рассказывала. Ей казалось, она потеряла единственного человека, которого любила.

В том же году Арина окончила школу и, не заглянув к родителям, уехала поступать в институт. Не чувствуя призвания ни к чему, она выбрала филологический факультет: там оказался небольшой конкурс, и главным предметом была литература. Суета студенческого общежития пробудила в ней знакомую тоску по уединению среди книг. Судьбе было угодно наградить ее. Кирилл предоставил ей возможность жить в одиночестве, Арина заполнила его книгами. Которые, к тому же, были ее собственными.