Читать книгу И все небо для нас - Юлия Лим - Страница 5

Волосы прилипают к шее и щекам. Кепка влажная от пота на висках и лбу. Зря выкинула те шорты в начале лета, сейчас они бы спасли меня от липкой жары.

Промзона заканчивается, и теперь мы идем вдоль дороги. Скоро выйдем на трассу и надо будет идти по краю, стараться не скатиться с обочины в овраг или не упасть под колеса проезжающих мимо машин.

Налетает долгожданный ветерок. Прикрываю глаза, наслаждаясь моментом. Кроны деревьев шуршат, приветствуя горе-путешественников в своих краях. Ненадолго становится легче дышать.

Чем ближе к трассе, тем больше автомобилей поднимает пыль, а грозно гудящие фуры обдают выхлопами. От нее слезятся глаза, и скребет в горле.

– А почему мы не едем на автобусе? – спрашивает Мила.

Мысленно поддерживаю ее. Разве есть смысл тащить детей по жаре? Неужели дядя настолько бедный?

– Долгая прогулка укрепляет дух, – бодро отвечает Тихон.

Мила разочарованно стонет, я сдерживаю вздох негодования и ворчу:

– Зачем укреплять дух в такую жару?

– Чтобы отпустить печаль.

Ускоряюсь, гневно отшвыривая кроссовками песок. Камешки отскакивают то на дорогу, то в овраг.

«Отпустить печаль» – так теперь говорят о смерти близкого человека?!

Останавливаюсь и стучу мыском кроссовки по обочине. Нужно что-то ему высказать. Просто не могу молчать, когда взрослые люди несут чушь.

– Мне это не нравится, – поворачиваюсь к дяде.

– Что?

– Ты, твое поведение и твои слова. Ты какой-то… пустой.

Тихон не отвечает, чем сильнее меня злит. Когда дядя уводит Милу вперед, проигнорировав меня, выкрикиваю:

– Как сосуд! Ты пустой сосуд!

Он снова игнорирует меня.

Обгоняю их с сестрой, задев дядю плечом, и преграждаю путь. Солнце за его спиной садится, окрашивая желто-розовым природу, дорогу и машины.

– Скажи правду: почему ты нас забрал? Тебя никогда не было рядом, ты не интересовался ни маминой, ни нашей жизнью. Так какого хр… черта ты о себе возомнил сейчас?

Мила легонько дергает Тихона за руку. Он переводит взгляд с меня на нее.

– Почему тебя не было с нами? – внезапно сестра поддерживает меня.

В груди все распирает от гордости. Вот, что значат кровные узы.

– Ваша мама не хотела, чтобы мы вмешивались в ее жизнь.

– «Мы»? – уточняю я.

– Долгая история.

– Что ж, торопиться некуда, – обвожу ладонью дорогу, уходящую вдаль, и с вызовом смотрю дяде в глаза. – Раз мама нам так ничего и не рассказала, ты должен взять на себя ответственность и просветить нас.

– Да! – поддакивает сестра.

– Хорошо. Но остановок делать не будем.

Перехватываю руку сестры, пока она замешкалась, и встаю ближе к дороге. Если уж кто-то из водителей решит влететь в обочину, то сначала ему попадусь я, и только потом Мила.

Дядя идет позади и рассказывает историю. Чувство, будто он чтец аудиокниги.

– Мама не разрешала ей выйти замуж…

Как-то не верится. Мама была особенной, даже когда болела. Даже в последние дни, когда едва шевелилась и еле произносила слова, ее окутывало ангельское мерцание.

Сейчас я жалею, что иногда ненавидела ее и говорила гадости. Мама стала жертвой обстоятельств, и не могла разорваться между собой, домом и нерадивыми родственниками. Отца я никогда не видела, и сильно удивилась, когда мама сообщила, что ждет ребенка. Я тогда спросила: «Зачем ты посадила в живот кого-то еще?». Хоть мне и было девять лет, я мало общалась со сверстниками и не знала, откуда и как берутся дети. А через год узнала столько, что решила: в ближайшие лет тридцать о своих детях точно не задумаюсь.

– Тогда Надя сбежала в первый раз. Мы с отцом нашли ее и вернули домой. Отец посадил ее под замок в комнате и не разрешал выходить без присмотра. Наде пришлось перейти на заочное обучение.

– Неужели папа был каким-то плохим? – не могла не спросить я.

Дядя пожимает плечами:

– Я его не видел.

– Как и я, – отвечаю, фыркнув. – Похоже, ему хорошо удается скрываться. Может, его и не существует вовсе?

– Кто знает, – дядя, взглянув на Милу, ласково говорит: – Можешь закрыть ушки, солнышко?

Мила, закивав, прикладывает руки к ушам.

– Потом обнаружилось, что Надя беременна. Отец запретил ей рожать. Сказал, что отвезет ее на аборт и не выпустит из дома, пока она не забудет о женихе и ребенке.

Лицо горит, глаза слезятся. Щиплю себя за бедро, злюсь и слезы высыхают. Бормочу:

– Это было больно.

Тихон поворачивается к Миле и жестами показывает, что можно больше не зажимать уши.

– Сбежав во второй раз, она переехала в другой город и решила оборвать связи с семьей, – дядя хлопает меня по плечу. – Вот и вся история. Просто семейные ссоры.

Снимаю кепку и даю ветерку поиграться с распущенными волосами. Жар понемногу спадает, вечерняя тень холодит разгоряченную кожу. Убираю кепку в рюкзак, схватываю волосы в тугой хвост.

Раньше мама заплетала мне волосы в косу. Вначале, когда она только училась, моей голове сильно доставалось. Некоторые волоски выдергивались, некоторые рвались, но потом мама приноровилась, а мои волосы стали густыми и непослушными. Сколько бы раз я ни причесывалась, они все равно походили на распушившуюся от времени веревку. И тогда мы выбрали единственный сносный вариант: день через два она заплетала мне волосы и я гуляла, спала и даже купалась с тугой темно-русой косой.

Миле достались тоненькие, но золотые, волосики. Интересно посмотреть на нее, когда она вырастет и решит, что длинные ломкие волосы – плохо, и что их нужно немедленно укоротить.

– Я думала, что хочу увидеть бабушку и деда, но теперь у меня возникли сомнения, – говорю я. – Они ведь не живут с тобой?

– Нет.

Мы аккуратно спускаемся к ближайшим кустам. Она приподнимает юбку платья и с важным видом говорит мне:

– Только не вздумай подглядывать, – и присаживается на корточки.

Отворачиваюсь, обвожу взглядом лесной пейзаж. Лениво размахиваю рукой, отгоняя назойливую мошкару. Знойный вечер кажется приятным подарком природы после дневного жара. Наконец-то больше не липну к одежде и себе. Во рту поскрипывает песок, взбиваемый автомобилями на дороге.

Дядя стоит наверху спиной к нам, и рассматривает что-то вдалеке. Любопытно, что же он там увидел? Мила, пошуршав юбками, берет меня за руку.

– Далеко до гостиницы? – спрашиваю.

– Чуть больше часа.

Ладно, потерплю. В конце концов тут столько кустов, что можно будет в любой момент отлучиться.

Мы с сестрой поднимаемся. Дядя что-то срывает с куста неподалеку и вытягивает ладонь:

– Смотрите, девчонки, это лесной орех.

На ней лежит веточка с листьями и двумя крупными круглыми орехами в скорлупе.

– Ой, это же олешки, котолые белочка Пушкина ела, да? – ахает Мила, сложив ладони друг к другу.

– Хотите попробовать?

– Хочу-хочу! Я очень хочу кушать.

Сестра всегда хочет есть. У нее явно есть потайное отделение, которое открывается, когда поблизости появляется десерт. Иначе как объяснить, что после сытного обеда или ужина она может съесть большую порцию мороженого или блинчиков со всевозможными сладкими начинками? При этом у нее до сих пор нет прыщей, а я даже с диетой ими усыпана.

– Подождите, – встреваю, доставая из рюкзака пачку антибактериальных салфеток. Они, наверное, совсем выдохлись на жаре, но попытка не пытка. – Вытрем руки и орехи… на всякий случай, – уточняю под пристальным взглядом дяди.

– Лесной орех закрыт скорлупой и защищен от бактерий, – с теплотой в голосе журит меня Тихон.

– Руки должны быть чистыми, – настаиваю.

Дядя давит скорлупу руками. Мы с сестрой пробуем ядрышки. Настоящий фундук вкусный, сытный и слегка отдает травами. Похоже на эфирные масла.

– Неплохо, – говорю. – Даже вкусно.

Мила дергает за руку и просит еды. Вручая ей пакетики с заправки, думаю о горячем душе в гостинице.