Читать книгу Однажды в старые добрые времена. Книга вторая - Ирина Лем - Страница 7

Смех и девичьи голоса отвлекли от работы садовника Эверта и его сына Тома. Они приводили в порядок цветник, разбитый не перед фасадом – по старинной английской традиции, а ближе к левому крылу. Оно заканчивалось оранжереей со стеклянной крышей и окнами вместо стен, там было царство и святилище Эверта, там он жил, а домой ходил ночевать.

Садовник рыхлил землю под розовым кустом, встав на колени, как перед святым идолом. Его любовь и забота не оставались без ответа, розы цвели семь месяцев в году и начинали уже в апреле, если выпадала ранняя весна. И не только розы. Здесь было раздолье всем – горделивым гладиолусам, по-королевски величавым лилиям, длинношеим люпинам, загадочным ирисам. Цветы попроще – астры, георгины и дельфиниумы выстраивались вдоль заборчиков, а петуньи, табак, ромашки, фиалки, пролески цвели повсюду, где находили местечко. Самые красивые цветы Эверт каждое утро срезал для внутренних покоев замка. Зимой Милтонхолл тоже не оставался без свежих букетов, они поступали из оранжереи.

Том день и ночь находился подле отца и перенял от него благоговейное отношение к растениям. Сейчас он обрезал засохшие ветки ножницами с короткими, острыми концами – осторожно, чтобы не задеть живую ткань.

Громкие звуки в окрестностях замка – редкость. Когда хозяин бывал в отъезде, проходившие мимо конюхи иногда позволяли себе крикнуть что-нибудь залихватское. Обычно же тишину нарушали обитавшие в лесу зверьки да птицы, обитавшие ближе к жилью: ласково ворковали голуби, суматошно трещали сороки, кукушка куковала издалека, весной пел соловей. Детских голосов Том не слышал здесь ни разу. Он повернул голову и замер. Ножницы раскрылись, чтобы срезать очередную ветку, и застыли в воздухе.

Эверт спросил, не отрываясь от рыхления:

– Кто там шумит, сынок?

– Какие-то нарядные девочки и молодая дама.

– А-а-а, – протянул садовник и продолжил работу, не выказывая дальнейшего любопытства.

Молодые дамы его давно не интересовали. Хотя Эверту Робертсону было всего тридцать один год, на личной жизни он поставил крест. Он был горбун. Не всегда. До десяти лет он ничем не отличался от ровесников. Как-то почувствовал боль в левой лопатке, отец посмотрел, пощупал и сказал «ничего особенного, просто шишка».

Эверт рос, шишка росла вместе с ним и постепенно превращалась в уродливый нарост. С каждым годом он тяжелел и придавливал Эверта к земле. К тридцати годам он согнулся пополам и смотрел в землю, будто все время что-то искал. Его перекосило на одну сторону, и чтобы не заваливаться, он ходил, опираясь на палку. Боль сопровождала каждое его движение, особенно же донимала в покое, потому Эверт редко сидел и мало спал.

Его далекий предок был, наверняка, не рыжий викинг и не белокурый кельт, а жгучий француз. Он подарил Эверту черные волосы и большие, карие глаза, которые, если бы не горб, заставили бы заволноваться любое девичье сердце. Последние годы в глазах появилось мученическое выражение и дикость. Из облика исчезло общее логическое впечатление – он выглядел не как человек с горбом, а как горб, ведущий за собой человека.

Когда знаешь, что тебя никто не любит, и никогда не полюбит, исчезает желание понравиться. Эверт запустил себя – бороду не брил, волосы не стриг, и они висели черными космами. Чрезмерно длинные руки и короткие ноги делали его похожим на гоблина, вылезшего из подземной пещеры на Божий свет. Знакомые сторонились его, незнакомые шарахались.

Успеха у девушек Эверт не имел, но страстно не желал оставаться одиноким. В семнадцать лет, когда горб его еще не одолел и не согнул в три погибели, ему удалось уговорить девушку по имени Сьюзен Линн из деревни Милтонтриз пойти с ним под венец. Не по любви и не бесплатно.

День, когда Сьюзен родила ребенка, стал самым счастливым днем Эверта. Когда она через две недели сбежала, забрав из дома все ценное, он ее простил. Он этого ожидал. Он нашел в деревне кормилицу для сына и, когда тот научился ходить, стал брать его с собой. Том вырос в оранжерее Милтонхолла – в любви и заботе отца, с которыми тот выращивал самые нежные, экзотические фрукты.

Сьюзен так и не объявилась, Эверт объяснил сыну, что она умерла сразу после его рождения, что, по большому счету, соответствовало действительности. Он с малых лет приучал Тома к ремеслу, считая важным, чтобы тот научился себя обеспечивать. Горбуны долго не живут, а кроме отца Тому надеяться не на кого.

– Станешь хорошим садовником, всегда сможешь заработать на жизнь, – говорил Эверт, показывая, как следует обрезать усы у клубники и как на вид определять спелость мандаринов.

На лицо Том был копией отца – четкие черты лица, карие глаза в окружении черных, загнутых ресниц, вдобавок стройное, по-детски еще изящное тело, обещавшее превратиться в сильное мужское. Эверт смотрел на него и гордился: урод произвел на свет ангела.

С того дня, как сыну исполнилось десять лет, он с пристальным вниманием осматривал его спину. Что бы он делал, если бы заметил шишку? Незамедлительно отвел бы сына к доктору. Эверт был уверен – если бы его отец вовремя сделал это, горб вылечили бы или, по крайней мере, остановили. Он собирал потихоньку деньги на тот случай. Тому уже исполнилось двенадцать, а ни шишек, ни болей в спине он не ощущал. Отец надеялся, что обошлось, а деньги теперь собирал на свадьбу.

Внешне они различались, подобно юному, гибкому тополю и старому, коржавому дубу, характерами же были схожи. Отец был единственным человеком, с которым Том общался и понимал порой без слов. Он рос молчаливым, застенчивым, сторонился сверстников. Эверт боялся, что из сына получится такой же нелюдим, как он. А каким должен получиться человек, выросший без материнской ласки, вынужденный трудиться с малых лет, помогая больному отцу?

Не весельчаком и не балагуром. Эверт понял и смирился.

– Папа, можно я пойду с ними поиграю? – спросил Том.

Вопрос застал отца врасплох – в хорошем смысле. Он думал, что сын стеснялся людей, а уж к женскому полу вообще не решится подойти. Ну… Если хочет, пусть идет, в его желании нет ничего предосудительного. Если его не примут в игру, вернется к работе, только и всего.

– Конечно, сынок. Здесь немного осталось. Я и без тебя справлюсь.

Том положил ножницы и побежал. По дороге он нашел короткую палочку и встал неподалеку от игравших. Он смотрел и удивлялся. Он прежде не видел таких нарядных девочек: одна в желтом платье, другая в голубом, они походили на цветки примулы, которые ветер носил по поляне. Он бы не решился до них дотронуться – они слишком нежны и чисты, а у него руки в земле…

Джоан заметила мальчика, крикнула:

– Лови! – и бросила кольцо.

Том ловко поймал и бросил его Молли, та – Кэти, она обратно Тому. Игра продолжилась с удвоенным весельем. Сестры обрадовались появлению нового участника, тем более мальчика старше их. Они забрасывали его кольцами, и Тому пришлось проявлять чудеса ловкости, чтобы не ронять их и не падать самому.

Дети мудры от природы. Им не важны одежды и манеры – это условности, которые придумали взрослые, чтобы разделять людей на «своих» и «чужих». У детей все «свои», если умеют играть и смеяться.

Том умел. Ему понравилась подвижная игра. Понравились девочки и их воспитательница – она не стояла с чопорным видом в стороне, она бегала вместе. Он увлекся и забыл о робости. Он бегал и хохотал, а его отец сидел на коленях под кустом розы и плакал – он никогда не слышал, чтобы сын смеялся.

«Чьи это дети, надолго ли они сюда прибыли? – спрашивал он себя, неловко вытирая черной рукой слезы. – И кто та молодая девушка с ними? Старшая сестра, родственница? Нет. Одета слишком просто. Наверное, гувернантка».