Читать книгу Техническая ошибка. Корпоративная повесть, лишенная какого-либо мелодраматизма - Александр Степаненко - Страница 13

*****

Яблоком раздора между Газовой и Топливной компаниями – этими двумя финансово-промышленными монстрами постсоветской России, внушающими кому благоговение, а кому и страх одними своими названиями, причем монстрами условно государственными (условно – ввиду отсутствия в России государства в его традиционном понимании, о чем – ниже), этими двумя, как высокопарно любили именовать они сами себя в своих многочисленных презентациях и проспектах, «столпами российской экономики» (держащейся на плаву исключительно варварским ограблением пределов страны на земле и под землей), этими двумя бездонными кошельками неутомимо грызущихся между собой номенклатурно-бюрократических корпораций, этими Лиллипутией и Блефуску российской власти, – черной кошкой, пробежавшей между ними, куриным яйцом, разбитым не с того конца, стало, сколь ожидаемое, столь и неожиданное, решение руководства России об их объединении в одну корпорацию.

*****

В 90-е годы 20-го века, когда, после крушения прежнего мiра, произошло то, для чего, собственно, мiр и рушили: во-первых, при сохранении внешних признаков независимости, российская (советская) государственность прекратила свое существование в качестве реально независимого субъекта мировых процессов и перешла под неявное управление внешних конкурентов России, отчасти конкурирующих и между собой за степень этого влияния ведущих мировых держав, (в первую очередь, конечно, США); а во-вторых, для закрепления этой зависимости от внешних сил под предлогом восстановления исторической справедливости и необходимости проведения экономических и политических реформ, почти на всей территории прежнего влияния российской (советской) государственности ее уникальная политико-экономическая модель (уникальная – на уровне несовместимых с доминирующей в значительный части мира экономической моделью институциональных различий) была полностью разрушена в крайне сжатые сроки.

Инструментом разрушения традиционной российской государственности в первой половине 20-го века и создания на ее территории иной реальности: советского государства и советской экономической системы – было варварское обобществление всей собственности в стране, под прикрытием пропагандистских лозунгов о справедливом перераспределении доходов от нее за счет тотального огосударствления.

Инструментом демонтажа советской государственности и, опять же, монтажа новой реальности в 90-е годы 20-го века стал, естественным образом, процесс прямо обратный: в стране, вновь под прикрытием широкомасштабной пропагандистской кампании об обеспечении всему населению справедливого (долевого) доступа к управлению промышленными и природными богатствами через их передачу в частные руки, была суматошно проведена практически тотальная и крайне закрытая приватизация крупных и средних производственных мощностей и объектов (а также земель, зданий и сооружений), в ходе которой относительно небольшой круг допущенных (а среди допущенных оказывались почти поголовно по причине, крайне банальной: в силу близости или просто знакомства с людьми, которые в смутное время стечением обстоятельств были вознесены на высокие, позволяющие влиять на содержание государственных решений должности) получил возможность распределить между собой огромные промышленные ресурсы страны.

Поскольку экономическая либерализация в России носила подложный характер (истинные цели проводимых преобразований: обогащение узкого круга высших государственных чиновников и их приближенных – не соответствовали заявленным: модернизация промышленности, преодоление ее отсталости, повышение рентабельности и качества производимой продукции), ее характерной (и крайне важной с точки зрения формирования экономического, политического и общественного устройства страны) особенностью стал абсурдный, на взгляд здравомыслящего человека, порядок разгосударствления объектов собственности: передаче в частные руки (естественно, в руки «допущенных»), в первую очередь, были подвергнуты не убыточные и отсталые, а наиболее прибыльные и эффективные производственные мощности, и, прежде всего, конечно, наилучшие сырьевые фонды страны, приносящие ей подавляющую часть совокупного дохода.

Почти в один миг все «общее» в стране стало «частным» (даже там, где де-юре это не было закреплено, де-факто это произошло: формально оставаясь «общими», субъекты экономической деятельности, более не встроенные в централизованно-тотальную экономическую модель плановой экономики, оказались фактически в полном распоряжении управленцев). В карманы преимущественно случайных людей, как по мановению волшебной палочки, свалились небывалые богатства, масштаба которых и подразумевающейся этим масштабом степени ответственности эти люди почти поголовно неспособны были даже осмыслить.

Столь легкий, столь дармовой характер этих приобретений выбил, вынес почву из-под ног формировавшейся в позднесоветском и постсоветском хаосе национальной политической и хозяйственной элиты (слово «элита» здесь употребляется для краткого обозначения высшей общественной прослойки, концентрирующей в своих руках властные функции, и не содержит оценки чьих-либо человеческих достоинств), лишил ее адекватности, разрушил для нее обычные социальные и человеческие ориентиры, а вместо уважения к правам собственности как к результатам долгого и тяжелого труда привил новой элите, наоборот, полнейшее к ним пренебрежение. Теперь любая собственность всегда и везде продолжала казаться этим, вознесенным лихим ветром до небес, случайным прохожим столь же «плохо лежащей», столь же легко доступной, как и та, что сама упала к ним в руки.

Манящий, как сундуки со златом, огромный промышленный потенциал России, право на отдельные части которого теперь никто ни за кем не признавал, вместо всеобщего благополучия, во имя которого, конечно, на словах затевался демонтаж старого и построение нового мiра, осчастливил, в итоге, Россию безмерной ненасытностью ее новой элиты, а вместо выпускаемой продукции, вместо рабочих мест и обещанных высоких зарплат (с чем, вполне естественно, при таком подходе к подбору новых собственников и, как следствие, управленцев, проблем возникло куда больше, чем было решено) исправно поставлял теперь родной стране горы мужских трупов; только гибли эти молодые и не очень мужчины не в битве за этот потенциал и за землю родную с общим внешним врагом, а истребляя друг друга в кровавых переделах, долей и пакетов акций, в угоду ненасытной жадности рожденной приватизацией российской элиты.

Нелегитимный, преступный характер приобретения собственности поставил все здание постсоветско-российской государственности на гнилой фундамент. Сформировавшийся в стране тип элиты и взаимоотношений внутри нее не подразумевал и не мог подразумевать реального государственного строительства: в нем новая элита по определению не была и не могла быть заинтересована, ведь первым шагом по восстановлению правовых основ и законности при любом мало-мальски функциональном государственном механизме стал бы как раз пересмотр результатов нелегитимного захвата лучших промышленных фондов страны в ходе междусобойной мегаприватизации (или, иначе говоря, лишение, как минимум, крупных и средних постсоветских «частных собственников» их собственности).

Внутренние интересы новой «управленческой» и «предпринимательской» элиты России совпали, таким образом, с интересами ее внешних конкурентов: сохранение страны в аморфном, безынициативном, отсталом, медленно деградирующем состоянии, с разрушающейся наукой, культурой и образованием, но с остающейся на плаву сырьевой отраслью экономики, поскольку именно ее бесперебойная работа со всех сторон устраивала всех: прожорливым мировым лидерам это позволяло и получать сырье, и держать Россию в зависимости от его поставок, а внутренней элите – продолжать обогащаться.

В результате, государство как институт в 90-е годы прекратило в России свое существование. Оно переродилось в олигархическое квазигосударство, формально сохраняющее характерные для государства внешние атрибуты, но на деле решающее, в основном, задачи обогащения достаточно узкой группы людей, олигархии, и обеспечения подконтрольности страны силам внешнего влияния.

В последующем менялись лишь вывески. Обновление персонального состава элиты на стыке века и тысячелетия, произошедшее вследствие смены фигур на высшем государственном посту и, соответственно, изменение сугубо личных предпочтений (или же наличие каких-то иных, исключительно субъективных, факторов) актуализировали проблему контроля над богатствами страны. Не самые радужные общественные настроения по поводу полномасштабной деградации страны в результате подложных либеральных экономических реформ продиктовали также разворот тренда: теперь смена фактических владельцев промышленных ресурсов происходила в меньшей степени в виде продолжения приватизации, а в большей – в обратном направлении, под видом деприватизации: под эгидой возвращения государства в экономику активы переходили под контроль формально контролируемых государством корпораций. Деполитизированный взгляд, впрочем, позволял без труда разглядеть отсутствие разницы в парадигме. Принципы построения «государства» никак не изменились: оно по-прежнему – или даже в еще большей степени – оставалось квазигосударством, с упомянутыми основными целями и задачами. Поэтому, формально атрибутированные как корпорации с подавляющим государственным участием, эти образования, зачастую уже более напоминающие даже не отраслевые компании, а хаотически- многофункциональные конгломераты, в реальности после «деприватизации» оказывались под контролем такого же узкого круга допущенных, такой же олигархии, только уже в полной мере сросшейся с атрибутами «государственной» власти: крупные государственные чины теперь вполне официально, никого и ничего не стесняясь, занимали места в советах директоров, наблюдательных советах и прочих индивидуально варьируемых внутрикорпоративных органах власти. Или даже не занимали. В любом случае, эти квазигосударственные «чеболи» обслуживали, как и частные корпорации, именно частные интересы.

Так или иначе, основным движущим мотивом происходящих в той или иной форме в экономике страны процессов продолжала оставаться ненасытная жадность и бескомпромиссный эгоизм российской элиты, рассматривающей вверенные ей месторождения, заводы, трубопроводы, людей, работающих на нее, как свою полноправную собственность, рассматривающей и любую собственность как потенциально свою.