Читать книгу Авенир - Александр Викторович Пироженко - Страница 12

Его зовут Ермил.

Эта мысль пришла с первым проблеском света, родившимся в затуманенной голове.

– Ермил, – натужно прошептал он и в ту же секунду, объятый ужасом внезапно хлынувших воспоминаний, подскочил с земли. В глаза ударил яркий дневной свет.

Стена, заслонявшая память, рухнула. Он сразу узнал эту местность – каменистое подножие Серого Клыка, с вершины которого он упал вниз – от толчка Тени, черного оборотня. Невероятной высоты гора с бесчисленными острыми выступами, расщелинами, пещерами и отвесными склонами – и он, Ермил, оставшийся в живых. Он нетвердо стоял на ногах, все мышцы болели и ныли, а взгляд расплывался и не мог толком ни на чем сосредоточиться, но он был жив – и, более того, не получил ни одного синяка, не то что раны. Он изумленно смотрел на руку, которую, как он ясно помнил, разворотило еще в начале долгого падения, но от раны не осталось и следа.

Ермил, охая и прищуриваясь, рассматривал свое обнаженное тело: шрам на ноге, несколько мелких шрамов от бытовых порезов на руках – все старые, почти забытые… Но гора ему не привиделась, как не привиделся Тень… Отказывавшая память теперь дарила ясные отчетливые картины, вплоть до того, как смутно он воспринимал действительность на вершине Серого Клыка.

Теперь ты Полуночник, сказал ему оборотень, и воспоминание раздающегося в голове голоса вызывало тошноту и помрачение сознания, и без того недостаточно чистого. Ты должен проснуться… – шептала тьма голосом Тени…

Ермил огляделся, потирая отекшие плечи, и обнаружил рядом небрежно брошенные на землю рубашку и штаны, а чуть поодаль небольшую серую сумку и коричневые башмаки. Тем, что это оставлено кем-то специально для него, не возникало сомнений. Ермил потоптался на месте, проверяя свою устойчивость, и когда его пошатнуло, вновь перевел зачарованный взгляд на каменного исполина.

Серый Клык… Он столько раз смотрел на него из деревни, и чаще всего вид заснеженной вершины вызывал тревожную тоску; не раз он приходил к этой горе, расположенной всего в нескольких километрах от дома, а когда-то – ему было, наверное, лет двенадцать – решил себя испытать, проверить, как высоко сможет забраться. Он добился только того, что содрал ногти на обеих руках, подвернул лодыжку и едва не проломил голову, в которой появилась и нашла себе выход такая нелепая идея. Но сейчас-то не было даже сломанных ногтей!..

Ермил похлопал себя по щекам, сделал несколько неуверенных шагов к одежде, поднял штаны и уже просунул в них одну ногу, но так и застыл в полусогнутом виде.

До него вдруг дошло, что память восстановилась не полностью: все, начиная от нависшей над ним волчьей морды в разваленном трактире и до того, как он очнулся в снегу Клыка, было залито непроницаемой тьмой. Ни намека на происходившее в это время…

Ермил потрогал место над переносицей и нащупал чуть вздутый короткий вертикальный шрам.

Знамение?..

До него донесся звук треснувшей вблизи ветки. Ермил, едва не выронив наполовину одетые штаны, впился взглядом в заросли сухого кустарника. Секунд пять у него ушло на то, чтобы отличить увиденное от того, что он только собирался увидеть. Нет, к нему шел не оборотень… Этого человека он узнал мгновенно, точнее, не человека, а ублюдка из шайки Тазара. Фиргуф целенаправленно пробирался к нему, ломая колючие кусты. Ермил не сдержал облегченного вздоха. Он спокойно надел штаны и за неимением пояса стянул их валявшейся тут же веревкой. Фиргуф – это, конечно, не ахти какая желанная встреча, но разве теперь может кто-нибудь сравниться с Тенью?..

– Одеваешься? – донесся противный, высокий, с присвистом, голос Фиргуфа. Костлявая грудь разбойника уродливо втягивалась перед тем, как он открывал рот, и казалось, будто каждое слово вылетало из него под каким-то большим внутренним давлением. Когда-то он был довольно крепким мужчиной, но всего за несколько месяцев отощал от неизвестной болезни; сквозь смуглую кожу лица так явственно проступали контуры черепа, что было понятно: этот тип доживал последние дни, как бы он там ни хорохорился… Его толстые губы растянулись в ухмылку, обнажив ряд крупных белых зубов. Он остановился перед Ермилом, когда тот уже надевал рубашку, упер худые руки в худые бока, выпятил таз и просвистел: – Это я тебе принес! Представляешь?!

Ермил представлял. После Серого Клыка он без труда мог представить и не такое.

– Одевайся, одевайся, – одобрительно сказал Фиргуф, хотя Ермил уже оделся и засовывал ноги в слишком большие башмаки. – Нам с тобой еще топать! Да… Там в сумке, кстати, жратва. Сказали, ты будешь голодным…

– Кто сказал? – хрипло осведомился Ермил, но без особого интереса. Если кто-то и станет ему объяснять, что с ним случилось, вряд ли это будет Фиргуф.

– Кто-кто?! – воскликнул Фиргуф, как будто вопрос был полным вздором. – Тазар сказал!.. Да ты пожри лучше, а?!

Ермил, глядя в землю, спросил:

– Куда это мы потопаем?

Фиргуф хлопнул себя по ляжке, насмешливо фыркнул и издал новую серию свистов:

– К Тазару же и потопаем! Что-то он очень хочет с тобой увидеться…

– А если я не хочу? – спросил Ермил – спросил даже неожиданно для себя. Все эти годы, проведенные в унизительной боязни Тазара, он пользовался своей неприкосновенностью перед другими разбойниками и мог безнаказанно и открыто выказывать им свое презрение (перед всеми, кроме Жбана, но у этого вообще нет головы). Это была привилегия, с безмолвной понятливостью и, может, с расчетом, данная ему вожаком шайки. И в этом тоже было унижение, если вдуматься, еще большее, – но Ермил старался не вдумываться. Зато все, что касалось Тазара, должно было произноситься уважительным шепотом. Никто не устанавливал таких отношений нарочно, так сложилось со временем. И если сейчас он всерьез сказал это Фиргуфу, то, как ему думалось, единственно из чувства, пережитого на Сером Клыке: когда на него прыгнул Тень, Ермил осознал, что должен с ним бороться, хотя ничего так и не сделал для спасения…

Впрочем, он уже готов был взять слова обратно.

– Не хочешь? – спросил Фиргуф и снова зафыркал, как если бы услышал нечто донельзя смешное, его грудь конвульсивно втягивалась и поднималась, и Ермил, увидевший это, с отвращением представил, что грудная клетка Фиргуфа вся забита гноем. Видение было до того четким, что он ощутил даже мертвенный гнойный запах, доводящий до головокружения. Фиргуф, заметив его взгляд, проглотил глумливую улыбку и, широко распахнув глаза, испуганно вскрикнул: – Не смотри на меня так!

– Как? – удивился Ермил и посмотрел ему в глаза, но, вероятно, что-то переменилось, и Фиргуф, нервно скривив губы, с каким-то упорством опять растянул их в ухмылку. Он погрозил Ермилу пальцем, но Ермил и сам рад был отвернуться, лишь бы не видеть грудь разбойника и не слышать больной горкло-сладкий запах…

– Так лучше, – сказал Фиргуф. – Так что ты говорил? Ты не хочешь…

– Хочу.

– Вот и славно! – свистнул разбойник. – Не тяни со временем. Ешь!

Ермил быстро прикинул, стоит ли касаться еды, если рядом стоит этот человек, но все-таки полез в сумку. Внутри оказался большой кусок сыра и целая вареная курица.

Он опомнился, когда курица была наполовину съедена, он отхватывал зубами куски и проглатывал вместе с костями, почти не пережевывая. Он еще не испытывал такого голода. Ермил заставил себя остановиться, сознавая, что кости нужно отбирать, он же не собака, да и вообще, его стошнит…

Фиргуф наблюдал, как он ест, и посвистывал, нимало не заботясь, что его не слушают:

– Что ж ты жрешь, как свинья… Хоть бы с колен поднялся. Мне Тазар-то сказал, чтоб я был с тобой вежливый-превежливый… А как по мне, мы с тобой и раньше не цапались… Да и с чего мне быть с тобой вежливым? Хоть какой, без разницы! Я вон тебе жратву тащил, одежду. Чего еще надо?! И вздумалось ему… Э, ты кости-то выплевывай… Вздумалось ему, говорю, всех нас учить, чтоб держаться с тобой прилично! Где он слов-то таких набрался? Прилично! С чего б вообще… да что ж ты делаешь, чистая рубашка… А, ладно, вернешь другую… Ого, да ты зверь! Там на дне еще парочка лепешек, ты наверное…

Ермил справился и с лепешками, почти не ощущая их вкуса, и понял, что, несмотря на всю эту гору еды, поел бы еще. Но в животе появлялась приятная тяжесть, Ермил сел на землю, сложив руки на коленях, осоловело замигал; тяжесть перебралась из живота в голову, Серый Клык начал отвергать пристальное рассматривание, каменная гора подернулась беловатой дымкой…

Фиргуф с силой затормошил его за плечи. Сквозь еле-еле проницаемую хмельную сытость он взглянул на возмущенного разбойника.

– Да ты, братец, обнаглел!.. – почти прокричал Фиргуф, грудь его вздымалась больше обычного. – И как после этого… относиться… к тебе уважительно?.. Поднимай жопу, трактирщик! Мне, знаешь, все равно… что там у тебя… случилось… Тазар сказал мне… мне!.. чтоб тебя… чтоб тебя!.. чтоб я тебя привел побыстрей! Слы… слышишь!

Фиргуф произнес это, задыхаясь, и отошел в сторону, чтобы восстановить дыхание, как только Ермил предпринял попытку подняться.

Ермилу далось это нелегко. Как пьяный, не ощущая под собой земли, он встал на четвереньки и только потом поставил себя на ноги. Несколькими хлесткими пощечинами он попробовал развеять мутный дурман, но это не помогло…

– Ни… ничего… – даже не просвистел, а просипел Фиргуф. – Сейчас ты… пройдешься… быстро очухаешься…

«А ты? – подумал Ермил. – Ты сам-то идти вообще сможешь?»

Но язык не желал поворачиваться, да и Фиргуф не стоил того, чтобы произносить это вслух.

Тазар был не самым влиятельным человеком среди разбойников Леса, да и не претендовал на какую-либо влиятельность. Ему хватало того, что он получал со своих двадцати человек, и в планах приблизительно намечался день, когда он покинет эти беспокойные места. А накоплено было немало для дальнейшей жизни вне Леса. Ни с кем из местных он не враждовал, вовремя получал свою долю и честно распределял добычу в шайке. Тазар не пытался задавить соседей, не вмешивался в крупные дела и на сходках вожаков держался тихо и неприметно. Так было не всегда, вначале пришлось туго, перед старыми разбойниками нужно было ножами и кровью отстаивать свое право на место в Лесу. Зато теперь, несмотря на малочисленность шайки, положение Тазара среди разбойников по случайности стало особым, и многое для него изменилось.

Этой случайностью был Тень.

Тазар не знал, чему причиной такое к нему внимание оборотня. Разве он выделялся чем-то примечательным? Нет. И Тень не спешил просветить его на этот счет. Просто оборотень являлся, когда того хотел, давал Тазару какие-то несложные поручения и уходил. К его посещениям привыкнуть было трудно, сразу Тазар даже подумывал бежать из Леса. Но привык. Задавил страх и привык. В конце концов, ничего ужасного эти посещения не приносили. Оборотень, настоящий хозяин Леса, без всяких угроз, как само собой разумеющееся, давал команду – Тазар выполнял. И если первые два-три поручения исполнил исключительно из страха, то после понял, какую выгоду приносит такая связь. Нет, он ни о чем не просил Тень, да этого и не нужно было. По Лесу медленно расползлись слухи о его знакомстве с оборотнем, и в свое время они подтвердились, когда с легкой руки разбойничьих главарей (их было шесть, насколько он знал) шайка Цэта помешала ему выполнить задание Тени, о существовании которого разбойники были осведомлены, но не верили в его благосклонность к Тазару. Провалив задание оборотня, Тазар не ждал ничего, кроме смерти, причем бежать в тот момент было немыслимо – то же самое, что тягаться в скорости с ветром. И смерть не замедлила явиться, но не к нему, а ко всей Цэтовой шайке – из сорока пяти человек не выжил ни один. Слухи сменились знанием. Никто больше не смел мешать Тазару.

Но он был благоразумен, не наглел и не пользовался своим положением. Хотя бы потому, что дальнейшие намерения оборотня от него были скрыты. Оборотень все так же к нему являлся и давал поручения, ничего не менялось. И Тазара это устраивало. Он понимал, что это ненадолго, все равно когда-нибудь Тень даст ему невыполнимое задание. Он уж и не думал о стоящих над ним разбойниках, которые в свою очередь усердно размышляли, как можно использовать знакомство Тазара с черным волком…

Подозрение, что вот и наступил ему конец, возникло, когда Тень похищал аэрдов Лесного Города и требовал его помощи. Тазар даже внутренне смирился с тем, что придется умереть, потому что любой человек в здравом уме не тронет ни одного аэрда – эти существа рубят головы быстрее, чем думают. Он понимал, что и Тень так запросто не справится с кем-либо из племени аэрдов…

Но ведь ничего, справились. Тазар не знал, для чего оборотню понадобились аэрды и куда он их утаскивал. Он и не хотел этого знать, довольствуясь тем, что не умер и может дальше копить монеты для тихой жизни где-то очень далеко от всего Нарба с его разбойниками, караванами и лесами…

Только, похоже, роковой день наступил. Тазар был не настолько глуп, чтобы не понимать, насколько его покровитель опасен для него самого. И если до сегодняшнего дня считал, что похищение аэрдов (сейчас он был, вероятно, единственным человеком, который видел пределы их Города, и он желал поскорей о них забыть) было самым тяжелым и безнадежным делом, на которое поднял его оборотень, то ныне имел возможность убедиться, что нашлось дело и безнадежней, а еще, что немаловажно, и непонятней…

Тень приказал убить Ермила.

Собственно, проблемы в этом не виделось, можно было предположить, что оборотень над ним насмехается. Чем мог ему не понравиться трактирщик и, если уж так, что ему мешало убить Ермила, не прибегая к сомнительной помощи Тазара?

Задавать вопросы у них было не принято. Но в этом случае Тазар сдержаться никак не мог.

Тень ответил, что Ермил стал оборотнем.

Таким, как ты? – спросил Тазар.

Да, ответил Тень, только Ермил пока не знает ни своих сил, ни способностей. Пусть Тазар воспользуется своими людьми. Каких-то особенных сложностей не возникнет, если они будут действовать слаженно. Найдут его завтра возле Клыка и прикончат. Скорей всего, он будет без сознания и очнется только к полудню, так что у них получится.

Ему показалось, что Тень отчего-то разозлился, больше Тазар вопросов не ставил.

Трактирщик стал оборотнем, они должны его убить. Что может быть проще?!.

Уяснить себе, что трусливый никчемный трактирщик теперь такое же чудище, как и Тень, было не только трудно, но почти невозможно.

Тазар пообещал себе, что любой ценой покинет Лес, когда (если) выполнит и это поручение оборотня. Он не стал действовать так, как советовал Тень – убивать Ермила возле Клыка. Нет, этот вариант казался слишком непредвиденным, если уж браться за такое дело, то чтоб наверняка. Другой вопрос, насколько успел измениться Ермил? Он не посмел спрашивать Тень, но все-таки: помнит ли трактирщик все тонкости их взаимоотношений? Да и, в общем-то, разница между Ермилом-человеком и Ермилом-оборотнем представлялась довольно смутно…

Тазар сообщил наскоро выдуманный план всем своим разбойникам, кроме Фиргуфа. Последнего он отправил за Ермилом, ничего не рассказав о переменах, произошедших с трактирщиком. Если Ермил убьет Фиргуфа, останется только бежать. Но если Ермил до сих пор не понимает своих новых сил и Фиргуф спокойно приведет его сюда, задание Тени будет выполнено как нельзя лучше, по части засад Тазар поднатаскался за эти годы основательно, а там – прощай Лес, хватит и накопленного, жизнь дороже!..

Тазар задумчиво оглядел огромную, когда-то наспех сколоченную уродливую избу, темную и серую, наполненную гадкими запахами немытых мужских тел. Те, кто хотел, строили себе шалаши или рыли землянки, но всегда находилось с десяток вонючих лентяев, которые ютились здесь. Тазар ненавидел затхлую избу и почти никогда здесь не бывал, но сейчас это помещение пришлось более чем кстати. Устраивать засаду оборотню удобней здесь, чем на открытом пространстве, где у него больше преимуществ. Мгновенная атака, – никакие клыки не защитят! Он напихал внутрь пятнадцать человек, так что в избе теперь не продохнуть; двоих вооружил луками и расставил по углам, двое с ножами – у двери, остальные кто с чем. Главное он сумел сделать – внушить им ужас и мысль, что Ермила нужно кромсать, пока мелких кусков не останется, оборотни живучи до невозможного, перерезанной глотки не хватит… Пусть боятся, сучьи дети, пусть понимают, что это не караваны грабить!.. Еще четверых с луками Тазар поставил неподалеку от избы, на случай, если Ермил попробует бежать. Эти четверо были самыми толковыми ребятами в шайке, их стрелам можно довериться…

Тазар вдруг понял, что нервически подергивает ногой, и немедленно прекратил. Всем этим людям ни за что нельзя выдавать свое волнение, они как зверье – всполошатся от любого признака его неуверенности. Ему нужно было срочно занять чем-нибудь руки, и он снял с пояса шестопер, который не уставал рассматривать уже целую неделю.

Этот шестопер – палица с шестью тонкими лезвиями – совсем недавно вручил ему Тень.

Ты хорошо мне помог, – сказал оборотень (его голос словно изнутри царапал череп), – возьми вот, это оружие аэрдов.

Тазар, конечно, взял, но не испытал ликования: таким оружием в Лесу хвастать не перед кем, ценителей мало. Но беда не в этом. Из всех разбойников, ненароком натыкавшихся на аэрдов, выживали единицы. А если наткнется Тазар с их оружием в руках?!

Но Тень он все равно боялся больше аэрдов, так что пока ходил с шестопером на поясе. Тем более, что оружие действительно оказалось необыкновенным. Только получив его, Тазар в первый же день решил расколошматить шестопер, чтобы оправдаться перед Тенью, мол, вещь негодная для разбойника. Листы железа были настолько тонки и изящны, что можно было подумать, будто оружие изготовлено не для серьезных целей, а лишь для красоты, для каких-нибудь аэрдских церемоний, будь они неладны… Но выяснилось, что такого мастерски изготовленного оружия Тазар и не видел никогда: лезвия не гнулись и не тупились, обо что бы он ни лупил с диким остервенением – о деревья, о камни, щиты – шестопер крушил все.

А сейчас Тазар рассматривал на лезвиях витиеватые узоры, перемежающиеся инкрустациями драгоценных камней, и задавал себе вопрос, за ответ на который ему не жаль было отдать жизни всех присутствующих: а пробьют ли эти необычайные лезвия шкуру оборотня с той же легкостью, с какой пробивают щиты?..

Внутрь ворвался молодой человек с возбужденным, испуганным лицом. Сердце Тазара в одну секунду подскочило к горлу и там замерло.

– Идут!..

Как и предсказывал разбойник, он быстро оправился при ходьбе, прохладный весенний воздух очищал сознание, Ермил с каждым шагом все больше трезвел. По лесной тропе, крутой и извилистой, иногда совсем растворяющейся в зарослях травы, они углубились в чащу, и так нестерпимо петляли, что Ермил запутался почти сразу, самостоятельно домой он бы не вернулся. Горный Лес был слишком велик, Ермил провел рядом с ним всю жизнь – и то, кроме нескольких богатых грибных и ягодных мест, ничего не знал, и потерялся бы в трех деревьях так же быстро, как любой случайный путник. Фиргуф шел впереди, издавая пугающие свисты, и на предложение Ермила немножко отдохнуть только зло огрызнулся, причем слов было не разобрать. Ермил догадался: Тазар велел торопиться, остальное никого не заботило. Ермил думал, что будет делать, если этот свистун сейчас завалится и протянет ноги. Но Фиргуф шел уверенно, не глядя по сторонам, и даже будь он при смерти, довел бы Ермила и только потом бы издох у ног вожака…

Поначалу Ермил сосредоточил мысли на Тазаре: разбойник всегда приходил к нему сам, тайные лесные тропы тщательно берегли от чужих глаз. Не сложно было сообразить, что Тазар как-то связан с Тенью. Что вообще теперь будет с его жизнью, Ермил пока понимал не очень хорошо, а как только вспоминал трактир или вершину Клыка, его бросало в холодный пот, и он просто не мог думать, – только пальцы в этот момент тянулись почесать шрам между бровей, и приходилось себя одергивать. Но вскоре Ермилу пришлось перевести все внимание на свои ощущения. Он внезапно открыл, что идет не так, как ходил обыкновенно, и от резкого осознания едва не свалился, зацепившись одной ногой за другую. Взволновало не только то, что шагал он теперь шире и как-то мягче опускал стопу – все тело двигалось как-то свободней, пластичней, согнутая спина и сутулые плечи распрямились, грудь выдвинулась вперед. Казалось, стоит немного ускориться, чтобы еще до обеда обежать вокруг Леса, а то и взобраться на Клык…

– Осторожно, тут обрыв, – просипел Фиргуф и сошел с тропы, которая скоро возобновилась в узком овраге. Ермил шел за ним, не отрывая взгляд от своих стоп, упруго отталкивающихся от земли, ноги передвигались без его сознательного участия. Долгое время он шел бездумно, но вдруг стал как вкопанный и начал рассматривать свое тело так, словно увидел его впервые.

– Да что стал?! – воскликнул Фиргуф, оглянувшись. Ермил последовал за разбойником, убеждая себя, что все это дурной сон, все, начиная с визита двоих мужчин с волком и заканчивая этой лесной прогулкой. Фиргуф то и дело оглядывался на пришибленного спутника и ворчал: – Мне что, следить… за тобой?..

Ермил не отвечал; в ушах у него раздавался звон, сперва тонкий, больше похожий на комариный писк, но постепенно нарастающий, заполнивший уши и пробирающийся дальше, в голову. Он посмотрел на разбойника, но тот ничего не замечал, лишь изредка оглядывался и шевелил губами, – Ермил не слышал его, все тонуло в монотонном тяжеловесном звуке. Ермил остановился и что-то произнес, желая услышать собственный голос. Он снова и снова что-то лепетал, казалось бы, все громче, но не слышал себя. Странное чувство еще больше сближало происходящее со сновидением: он говорил и не слышал, говорил и не слышал… Что-то сильно толкнуло его в грудь, дернуло… Ермил поднял взгляд и увидел перед собой перекошенное лицо Фиргуфа: разбойник пучил глаза и, судя по вздувшимся венам на шее, орал на него… Ермил отвернулся и засунул пальцы в уши – звон быстро нарастал, от него тряслась голова и продирал мороз, как будто надвигалось нечто величественное и ужасное, гора скрежещущего ржавого железа… И вновь его больно толкнуло, теперь в живот. Ермил увидел, что это Фиргуф, брызгая от злости слюной, ударил его и готовится для нового замаха. Следующий удар пришелся ему в висок. Ермил упал на землю, но толком не понимал, от чего: от кулака Фиргуфа или от непомерно разросшегося звона, как наводнение затопляющего все вокруг. Гора железа приближалась, – может быть, она уже за этими деревьями, – воздух забурлил и закипел…

– …закопает!.. – раздался свист Фиргуфа.

Звон исчез неожиданно: он поднялся до неимоверных высот и там, истончившись, растаял, ушел за пределы головы Ермила, – как если бы лавина железа прокатилась совсем рядом. Мир звуков вернулся. Ермил покрутил головой, приподнялся, недоверчиво уперся руками в землю, как бы сомневаясь, не перевернется ли твердь… Фиргуф схватил его за руку и рывком поднял на ноги, а Ермилу прикосновение разбойника опять навеяло кошмарный запах и картины кровавого гноя – сумасводящее чувство…

– Я… тебя… нести не буду… – свистел Фиргуф, слишком близко подставив лицо Ермилу, выдыхая воздух ему прямо в нос. Ермил, которого разбойник держал за руку, стал извиваться и отбрыкиваться, дурея от такой близости зловонного дыхания, видений сгнивающей живьем плоти… А Фиргуф словно бы нарочно придвинулся еще ближе, почти упираясь вздернутым носом ему в переносицу. – Ты… у меня… дойдешь до Тазара… а там… можешь хоть…

Ермил не выдержал. Он заорал во всю глотку и, не помня себя, изо всех сил толкнул Фиргуфа, упершись ладонями ему в ключицы. Разбойник, вскрикнув от неожиданности и мощи этого толчка, пролетел метра три и свалился на спину. Ермил не осознал, с какой силой это проделал, он, отплевываясь, закрыл глаза, надеясь избавиться от видений, и глубоко вдыхал чистый воздух. А в голове крутилась навязчивая, бредовая, – как и все вокруг него, как все внутри него, – бредовая мысль, что он спал, очень долго спал и проснулся в чужом теле, в чужом мире…

Фиргуф, почесывая ушибленную спину, опасливо стал на почтительном расстоянии от Ермила с видом, будто его незаслуженно оскорбили. Он засвистел, выбирая слова:

– Ты… Ермил… того… Я забылся… Тазар сказал… чтоб к тебе уважительно…

Ермил посмотрел на разбойника, не понимая, о чем тот говорит.

– А я… значит… – продолжал Фиргуф. – Короче… ты не говори… ему…

– Кому?

– Да ему же!.. Твое дело…

– У тебя с головой не в порядке?..

Фиргуф почесал затылок и задрал голову к солнцу, открыв грязную шею. Ермилу представилось, как было бы хорошо сейчас вцепиться пальцами в его незащищенный кадык и дернуть что есть силы…

– Ладно… – Фиргуф, с чем-то смирившись, ухмыльнулся. – Пошли… Всего ничего… осталось…

– Пошли, – согласился Ермил.

Фиргуф как-то искоса взглянул на него и произнес:

– А ты изменился… трактирщик…

Ермил презрительно фыркнул. Путь возобновился.

Он со страхом прислушивался к ощущениям, в ушах эхом все еще блуждало воспоминание о сокрушающем звоне. Что это было? И чего ему ждать от сегодняшнего дня? А от завтрашнего? Ему стало неприятно так пристально наблюдать за собой, он пытался перевести внимание на внешний мир, как-нибудь отвлечься…

Но отвлечься от самого себя было невозможно, он так же свободно и плавно двигался – как не двигался никогда.

– Ну вот… почти… пришли, – сообщил Фиргуф.

Облегчение, испытанное разбойником, отчасти передалось и Ермилу. Сейчас он поговорит с Тазаром, а это хоть какая-то определенность. И уж если рассудить, это лучше, чем оказаться сейчас совершенно одному – и в полном неведении.

Тропа выпрямилась; по правую сторону тянулась высокая земляная насыпь, заросшая коричневым кустарником, по левую, между ветвистых деревьев, бежал большой стремительный ручей, заполняющий журчанием окрестность. Впереди показалась изба.

Тазар видел Тень в действии – этого было достаточно, чтобы устроиться в помещении позади всей шайки. Если Ермил, новоявленный оборотень, сможет ворваться в избу, у Тазара будет возможность нанести свой верный удар. Кто знает, вдруг Тень именно с таким умыслом и подарил ему шестопер?

Тазару слишком поздно пришел в голову немаловажный вопрос: кто первым войдет в избу?

Пришло время пожалеть о том, что он так напугал своих людей: теперь они вряд ли будут ждать и высматривать, кто именно подставляется под удар, лучники спустят стрелы быстрее, чем до них дойдет: Фиргуф это или Ермил. И, прежде чем все эти мысли окончательно оформились, начался бой, – а лучники сделали свое дело.

– Тазар живет в этой избе? – спросил Ермил уже почти на пороге.

– Нет, – повернулся Фиргуф. Наверное, это был единственный момент, когда он заподозрил что-то неладное. – Вообще, Тазар ее ненавидит…

Порогом служили две прогнившие доски, заросшие травой. Фиргуф собрался открыть дверь, но остановился и уперся в нее лбом. Ермилу показалась странной тишина в избе, но, может быть, Тазар его ждет в одиночестве.

– Ну что?

Фиргуф не ответил – закашлялся и сплюнул себе под ноги. Ермил с гадливым чувством заметил, что разбойник кашлял кровью: красные пятнышки заблестели на дряхлой двери. Он никогда не ловил себя на таких чувствах, но ему хотелось свернуть Фиргуфу шею – не из-за обычной ненависти к прихвостням Тазара, нет, а только из этой, вызываемой видом разбойника, гадливости…

Ермил повторил:

– Ну что? Чего остановился?

Фиргуф вытер покрасневшие губы:

– Все, все. Идем.

Нужно было приложить усилия, чтобы открыть тяжелую дверь. Петли предсмертно скрипнули, разбойник скользнул в открывшийся проем. Ермил последовал за ним, ничего не видя из-за спины Фиргуфа, на ходу прерывая какую-то дурацкую мысль, которая, при свете внезапной осознанности, словно застигнутая врасплох, скомкалась и уничтожилась… Раздалось два быстрых удара, как если бы кто-то глухо щелкнул пальцами – и Фиргуф подался назад, затылком чуть не заехав бывшему трактирщику в лицо. Ермил, стоя одной ногой на пороге, чуть отступил: между лопаток Фиргуфа стремительно расплывалось два красных пятна.

В избе так неожиданно поднялся свирепый гам мужских голосов, что Ермилу успело причудиться, будто заново надвигается ужасный звон. Фиргуф покачнулся, его плечи втянулись, четко обозначив небольшой горб под шеей, – но вдруг голова откинулась назад (Ермил из навалившегося хаоса предметов выхватил как отдельное звено мелькнувший у лба Фиргуфа блестящий носок ботинка, оставивший вмятину над левым глазом разбойника) и он, загребая руками, накрыл бы своей узкой спиной Ермила, если бы тот вовремя не отскочил в сторону. И Фиргуф еще падал, когда Ермила что-то ужалило в плечо и врезалось в ребра под мышкой – длинная стрела с белыми перьями пригвоздила руку к туловищу. И следом за ней одновременно скользнули по воздуху еще три: одна пронеслась, едва-едва коснувшись наконечником переносицы Ермила и оставив по себе только бледно-розовый росчерк на коже, другая пролетела высоко над головой, но третья – явно случайно – стукнулась в затылок упавшего Фиргуфа, так что разбойник, в падении еще цеплявшийся за жизнь, мгновенно умер.

Из проема, налету двинув ногой дверь, выскочил с воплем человек и, круто повернувшись, с размаху врезал Ермилу по голове тяжелой дубиной. Следом за ним, напирая, повалили остальные разбойники, но Ермил их не видел: у него в голове яркой вспышкой разорвался пузырь, из которого брызнула и побежала по телу смоляная тьма, – успокаивая, обездвиживая, истончая; и когда он почувствовал, что достиг своего дна, оказалось, что это вовсе не дно, а только поверхность чего-то большого и глубокого, откуда ему навстречу двинулась дикая древняя сила, властно отстраняя, подавляя его.

И когда Ермил отчасти пришел в сознание, он уже был не Ермилом.

Они потеряли несколько дорогих секунд, это было неизбежно: когда две стрелы пробили грудь Фиргуфа, разбойники замешкались. Тазар, лучше остальных понимавший, чем это грозит, ударил ногой стоявшего перед ним Варлама и заорал, разбивая их оцепенение. Разбойники бодро подхватили его ор. За Фиргуфом Тазар так и не высмотрел Ермила, но ему было не нужно: тот же холодок пробежал вдоль позвоночника, что при появлении Тени. Он не шевелился, пока его люди теснились возле выхода. Несколько человек выбежали наружу, чей-то крик поднялся выше остальных и прервался (у Тазара словно выдернули здоровый зуб).

Мучительно долгий миг невозможно было разобрать, что там происходит. Тазар безотчетно поднял руку с шестопером выше: одно из шести тонких лезвий коснулось губ, как если бы он в задумчивости хотел почесать подбородок, но Тазар убрал от лица оружие, как только ощутил на нижней губе соленую влагу. Смутное понимание, что он поранился этой загадочной вещью со сложными (а при внимательном рассмотрении – завораживающими, магическими) узорами, сработанной в Неизвестном Городе, было перебито сознанием того, как глупо сейчас предаваться таким мыслям. Но влага тяжелела, Тазар провел по губе ладонью и удивился, как много собралось крови – теперь она была и на руке, и на подбородке – и тем сильней негодовал, что его занимают пустяки…

Он смотрел на дверь.

В избе был только один выход. И этот выход заслонил зверь.

«Я спал? Кажется, нет… Почему же на полу?..»

Собственное положение ему казалось странным: он лежал в каком-то помещении, ноги высунул наружу, подпирая дверь, причем что-то неприятно впивалось в спину, наверное, порог… Тело покалывало и чесалось. Вообще же он чувствовал себя тряпкой, ко всему равнодушной и безвольной тряпкой, и даже ненормальность всего этого воспринималась как нечто само собою разумеющееся.

«Нет, нет, сейчас это пройдет, я…»

Взгляд блуждал между косой притолокой и режущей глаза синевой, будто небо находилось вот здесь, сразу за стенкой, нужно только прыгнуть, чтобы захлебнуться синью… прыгнуть нельзя, разве что если сбросить гудящее тело, а оно так тянет к земле…

«Не то, надо другое… Другое…»

Взгляд опускается чуть ниже, он видит сухую верхушку какого-то дерева, широко раскинувшего тонкие ветки, и его заставляет улыбнуться невероятная догадка, что это вовсе не ветки, а черные сосудики, густо питающие небесную синь…

«Нет же, другое…»

По притолоке размазано большое темное пятно. Это темное, вероятно, очень густое, раз за разом выжимает из себя каплю, которая падает на пол и с шумом разбивается, при этом иногда брызги оседают на его голой руке. Липкое, щекочет кожу… Кровь.

Да, да, кровь… Но что-то горит… Ведь горит же?.. Нет, жжет…»

Конечно, жжет – это что-то в боку, где-то над бедром и у нижних ребер. Взглянуть он не мог, для этого нужно было поднять голову, но ему представлялось, что там круглая рана, внутри которой пылает оранжевый цветок с острыми огненно-рыжими лепестками – и если его тронуть, он полыхнет и спалит все тело.

«Да, не нужно трогать. Но откуда?..»

Палица с шестью острыми лезвиями, она оставила ему цветок. Палица в руках… в руках… кого?

«Вот же он!»

Да, вот он стоит, широко расставив ноги, отведя шестопер в сторону. Челюсть выдвинута, нижняя губа оттопырилась, обнажив розовые десны, подбородок красный, будто он только что пил чью-то кровь… Глаза нервно бегают, один локоть упирается в стену – дальше отступать некуда. Вокруг еще много людей, но этот единственный, с шестопером, пользуясь их прикрытием, осмеливается оторвать ступни от пола и в безумном задоре наносит ему удар. После… после что-то невнятное… и вот он, цветок.

Ему не хочется останавливаться на этом событии, он пытается отыскать взглядом что-нибудь отвлекающее (…потолок, пятно, дверь, небо, чуть колыхнулись вдали ветки…), но поздно: пролететь над эпизодом не удалось, сознание уже зацепилось за шершавую поверхность памяти.

…Угодившая в бок стрела зашевелилась и отпала, будто что-то изнутри вытолкнуло ее. Ослепительный свет заслонил от него мир, особенно яркий после мгновения непроницаемой тьмы. Серая лапа, привидевшаяся на вершине Клыка, вернулась за отхлынувшей волной света, вернулась, чтобы одним махом разорвать грудь человеку с дубиной.

Пальцы рук непроизвольно поджались, повторяя движение лап, выпускающих когти.

«Нет, нет…»

Он пытается задержать это зыбкое состояние, когда еще можно верить, что все это было только кошмарным сном, но чувство нереальности, призрачности уже покидало его. Перед ним выныривали какие-то обезображенные лица, некоторые он узнавал, другие исчезали слишком быстро, – так оглядываешься по выздоровлении на образы, вызванные лихорадкой.

«Бежать, бежать…»

Он вспомнил о цветке. Нет, конечно, цветок был бредом. Но в боку зияла кошмарная кровоточащая рана с широким желтым ободком по рваным краям. Больше ничего, ни синяка, ни ссадины, только это кровавое месиво: последнее деяние когда-то ненавистного Тазара. Ермил пошарил возле себя одеревенелой рукой и обнаружил, что же впивалось ему в спину: тот самый шестопер железной рукоятью вдавился между ребер. Оружие удобно легло в ладонь, будто под нее и делали.

«Бежать…»

Рана отозвалась болью на движение, но сейчас он был в состоянии претерпеть любую боль, скорее бы покинуть это место.

Ермил со стоном поднялся и закрыл глаза – только бы не видеть в действительности картин, так настырно проступающих перед внутренним зрением, только бы выйти из этой избы на ощупь и бежать, не оглядываясь, может быть, тогда он сможет себя как-нибудь уверить, что этого на самом деле не происходило, что был всего лишь запутанный и страшный сон…

Но что-то заставило Ермила посмотреть, какая-то внутренняя потребность видеть – столь же мощная, как и тьма, обратившая его в зверя. Тихо бормоча «нет-нет» (как заклятье, способное упразднить мир осязаемых вещей, – а то, что вещи осязаемы, в такие моменты понимаешь как будто заново), он открыл глаза.

В маленькой избе лежало множество – не меньше дюжины – мертвых разбойников, один на другом; стены и даже потолок были забрызганы кровью, тут и там раскидано оружие – такое же холодное и мертвое, как его недавние обладатели.

Но Ермилу только казалось, что он видит: затравленный взгляд отвергал всякую деталь, всякое наличие подробностей: во что бы он ни всматривался, все лишалось в его глазах своей сути, и впоследствии с какой-то долей достоверности он мог воскресить в памяти не увиденное, а впечатление от увиденного: задыхающийся ужас, отчаяние, слабость…

Через секунду он уже бежал с шестопером в одной руке, другой закрывая рану.

Ермил, плача и постанывая, пронесся у него перед самым носом, но, конечно, не заметил. Тень вышел на тропинку, взглянул на удаляющуюся сгорбленную спину. Ермил ни разу не обернулся. Хороший знак.

Тень вошел в избу, брезгливо минуя на пороге несколько тел, посмотрел на мертвых разбойников. Этот сброд всегда вызывал в нем отвращение – грязные, тупые люди. Теперь же он не чувствовал к ним ничего, это были просто мертвецы, а такого он повидал достаточно.

Ровно посредине избы лежала оторванная голова Тазара – апофеоз всей его пустой жизни: глаза выпучены, нижняя губа лопнула и пожелтела – это значит, что Тазар получил свою долю от шестопера, предназначенного другому. А эта маленькая ранка на губе принесла бы ему намного больше мучений, чем быстрая смерть от зубов волка…

Что ж, все шло как нельзя лучше.

Случайное появление Посвященного в трактире значительно ускорило весь процесс. Кто знает, как все повернулось бы в иных обстоятельствах?.. Да и Тазар пришелся кстати.

Тень вышел и неторопливо двинулся по тропинке вслед за Ермилом.