Читать книгу Немецкая лирика / Deutsche Lyrik. Антология XX века - Антология, Питер Хёг - Страница 4

Не действуй наперёд,

не отсылай прежде,

стой смирно:

до основания

пронизанный

ничтожеством,

одинокий во всех молитвах,

хрупкий, после

предписания

не опережаемый,

я возьму тебя

вместо всякого покоя.

Мгновение, ты грёза, знак,

ни одним мерцанием не дремлешь.

Не порождённое, не просветлённое,

ты здесь,

повсеместно,

соберись,

замри.

Слепой, взъерошенный

вспышкой света экран.

Это сновидение майского жука

озарило стену ворсистым пятном.

А позади, щёлкнув, жалобным хрустом

радость вспыхнула на челе,

сурово-молчащие слёзы

хлынули фразой:

«Напоследок

психо —

логия.»

Псевдо —

галка

колупает завтрак.

Приступ гортанного возгласа

припевает.

Этот случай помечен, кроплён,

не развеяны знаки, предзнаменования,

Число, умноженное, перемноженное,

окрест зацветающее неправедно,

Господь мимолётности скор, близок,

с дождями крадущийся, оглядывающийся,

как ложь о семи пламени, как нож льстивый,

корявые костыли-кресты-уключины

клянутся лжесвидетельством,

этот мир подкапывает девятый Лев, рыщет под-,

а ты пой, человеческое страдание, воспевай,

будь то зубную боль, будь то рану души,

что заскорузли, затвердели, затупились обе.

Кто господствует?

Жизнь,

что захвачена красками,

числами покорена.

Часы

выкрадывают время у комет,

шпаги-удилища,

имя

позлащает уловки,

бальзамин-недотрога-трава,

что нахлобучена шлемом,

исчисленные крапинки в камне.

Боль, как тень ползущей улитки.

Я слышу, это будет почти не скоро.

Пошлость и фальшь,

восседающие в сёдлах,

Отмеряют то, что здесь.

Круглая лампа вместо твоей.

Поток света,

граничащий с божественным, вместо

наших домов.

Трепет черного,

просвечивающего флага

в нижней кульминации.

Покорённый звук умлаут у не-слова:

твоё отражение: здесь

тень одного воспоминания

гробовой плиты.

След жала, что жжёт в Нигде.

Ты должен

побороть даже его,

Отсюда.

В бездне вечной: кирпичом

замурованные уста

неистово безумствуют.

Перед каждым

ты сжигаешь молитву дотла.

Верные букве завета, на переправе,

встаньте наверху и понизу,

пред чашей полной взбитых пузырчатых мозгов.

Очевидно, у ствола позвоночника,

у корневища сердца

не затмило земное,

полночный стрелок на заре

преследует двенадцатый псалом

по отметинам предательства и разложения.

Объездных путей

карты, светящиеся люминафором,

где-то далеко позади здесь

щёлкнули громко безымянные пальцы.

Взгляни, счастливчик,

как повезло тебе:

Промчалась пуля

в двух дюймах от цели,

плюхнулась в аорту.

Багажное добро, десять

центнеров

бреда на двоих

folie à deux

под тенью стервятника,

в семнадцатилетней жизни, на ногах

заикающихся телеграфных матч.

Там, впереди,

о водную преграду бьются

головами

три кита.

Кольнул блеск

в одном правом глазу.

Кто назначил круговорот?

Погода ясной была, мы напивались

и горлопанили песни-шанти моряков

на солнцевороте великого крушения.

Ты бывал моей смертью:

тебя я мог удержать,

пока всё во мне отмирало.

Любви смирительная рубашка, красава,

придерживайся журавлиной парочки.

Кого же, коль несётся он чрез Ничто,

приносит сюда, дышащего,

в один из этих миров?

Близко, в дуге аорты,

в крови святой:

Святое слово.

Мать Рахиль

уже не рыдает.

Вознесены

все оплаканные.

Затишье в венце артерий

расшнурован:

Зиф, тот свет.

Представь себе:

зыбучих топей солдата Массада,

натасканного отчизной,

незабвенного,

снова

все терния на проволоке.

Представь себе:

нечто безглазое, нечто безобразное

проведёт тебя через чувствилище и ты

станешь сильней, ты станешь крепче.

Представь себе: твоя

собственная рука

вновь удержала при жизни

этот воз —

родившийся

кусок

обитаемой

земли.

Представь себе:

это сошло на меня,

имярека бодрствующего,

вечно нащупывающего бессонной рукой

то, что есть из непогребённого здесь.

Роса. И я возлёг с тобой, а ты во вретищах был,

месяц слякотный

ответами нас заморочил,

мы по кусочку отламывали друг друга,

и крошки складывали в цельный ломоть:

Господь преломлял хлеб,

хлеб преломлял Господа.

Хеддергемют, я знаю

твои ножи, кишащие

как мелкая рыбёшка,

никого сильнее не было меня,

стоявшего против ветра.

Никто, как я, не пострадал,

от обвального града, искромсавшего

мозг, прозрачный как озеро.

Позволь мне пройти,

взойти путём зерна к твоему сновидению,

уступи тропинку сна,

дай мне право срезать чернозём

на откосах сердца,

поутру.

Выкопанное сердце,

вложить в него чувства.

Великая родина из —

готовлена.

Молочная сестра

лопата.

По следу, залитому дождями,

проповедь тишины маленького жонглёра.

Это как будто ты мог слышать,

как будто я всё ещё люблю тебя.

Главы чудовищные, город

который они строят,

за фасадом счастья.

Если бы ты, верный себе, снова стал моей болью,

то не миновали бы

того места, откуда я выхожу из себя,

я провел бы тебя

через эту улицу

и дальше.

Вечность старится:

асфодели Черветери

вопрошают друг друга, бледнея.

Бормочущим половником

из мертвого котла,

над камнем, над булыжником,

они черпают ложками жидкое варево

на всех нарах

в бараках.

Бормочущих

орудий

ряд.

На пропущенных

ступенях

валяются всюду

умирающие.

Душой слеп, на пепелище,

в слове свято-обессмысленном,

тот, кто пришёл, рифмы лишённый,

стискивающий по плечи череп, мозг сжимающий,

он зачищает слуховые раковины

осевшими гласными,

усваивает пурпур зрения,

настраивает его.

В шорохах, подобным нашему начинанию,

в ущелье,

куда ты рухнул,

я извлекаю её снова,

музыкальную шкатулку – ты

знаешь: она незрима,

она не слышна.

Deine Augen im Arm,

Твои глаза в руке,

die

auseinandergebranten,

сгоревшие порознь

dich weiterwiegen, im fliegen —

тебя продолжающие баюкать, пролетая

den Herzschatten, dich.

в тени сердца, тебя.

Wo?

Где?

Mach den Ort aus, machs Wort aus.

Выключи это место, выключи слово.

Lösch. Miß.

Погаси. Размежуй.

Aschen-Helle, Aschen-Elle – geschluckt.

Пепел-свет, пепел-локоть – про —

глочен.

Vermessen, entmessen, verortet, entwortet,

Измерен, отмерен, рассортирован, бессловесен,

entwo

нигде

Aschen —

Schluckauf, deine Augen

im Arm,

immer.

Пепел —

перхота, твои глаза

в руке,

навсегда.

Число бессмертия,

элеату подобно,

усмехается вслед Генриху

Четвёртому

в черепаховой колыбели.

В глубоком заблуждении унция правды,

мимо неё

катятся чаши весов,

одновременно обе, в разговоре,

в борьбе возвышенного сердца утверждён закон,

сын побеждает.

Где я

ныне?

Опасности, всё,

чем они оснащены,

проковыляли деревенскими увальнями,

взмыли ввысь

небесной испариной,

Потери, известковые, – их

честные рты, их скрижали! —

в угловатом городе,

пред слюдяными дрожками обмирающий,

след золотой, сопротивляющийся

след золотой! —

мосты, ликующие от электричества,

любовь высоко на ветвях,

кривотолки приходящих-уходящих,

Свет громадный,

взметнувшийся искрами,

справа от колец

и всех побед.

Века вечности,

умершие над тобой,

письмо касается

твоих всё еще не —

распавшихся пальцев,

воссиявшее чело

вздымается ввысь

и зарывается

в запахи, в шорохи.

Вот и пришло время:

серповидный отросток мозга,

обнажённый, мается в небе, бродяжничает

в желчных созвездиях, антигравитация,

князья, цари, правители,

бряцают, лязгают, звенят.

Губы, эректильная ткань ночи, ты:

скользят косые взгляды,

прячут кривые ухмылки,

крепко-накрепко сшиты-скрыты —

въезд запрещён, оплата из-под полы,

должны быть ещё и светлячки.

Позади, в бамбуках:

проказы лающей, симфонической.

Винсента

одаренное ухо

у цели.

Тихо как масло

плывёт к тебе кость-однёрка

между бровью и бровью,

замирает,

не смыкает веки,

смотрит.

Обожаемые чумные

простыни. На

задворках.

Подёргивание век

во время

полноцветных сновидений

ничтожно.

Апельсиновый кресс,

засунь его себе в лобешник,

молча заткни рот проволочным шипом,

и поныне им украшенный,

слушай его,

крепя долготерпение.

Второе

Послание крапивы

к

пыхтящему черепу:

рухнуло

животворное

небо. Под

завывающим

соплом,

средь вечной игры

молний,

жалю тебя, как слово, в знающем,

беззвёздном

тростнике.

Hüllen im Endlichen, dehnbar,

in jeder

wächst eine andre Gestalt fest

Завёрнутый в завершённое, податливый,

в каждом

упрямо произрастает другой образ.

Tausend ist

noch nicht einmal Eins.

Тысяча —

еще не одно.

Jedem Pfeil, dem du losschickst,

Каждой стреле, которую ты отпускаешь,

begleitet das mitgeschossene Ziel

сопутствует расстрелянная мишень

ins unbeirrbar-geheime

в упёрто-тайной

Gewühl.

сутолоке.

Die Teuflischen

Zungenspäße der Nacht

verholzen in deinem Ohr,

Дявольские

шуточки на языке ночи

деревенеют в твоих ушах,

mit den Blicken Rückwärts —

gesträhltes

spring vor,

с оглядкой

молниеносной

прыгаешь вперёд,

die vertanen

Brückenzölle, geharft,

durchmeißeln die Kalkschlucht vor uns,

растраченные

пошлины на переправу через вымученный мост,

раздолбленное известняковое ущелье пред нами,

der meerige Lichtsumpf

bellt an uns hoch —

an dir,

irdisch-unsichtbare

Freistatt.

Морского сияния зыбь

взрывается лаем на нас —

на тебя,

земляное, незримое

святилище.