Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 26

Прошло 3 года…

Лебедев. Стажировка в Москву.

Лебедев целовал Надю за колонной аэропортовского буфета.

Они были скрыты от всех, и только буфетчица, когда отступала к полке с ассортиментом, могла видеть рыжие борты лебедевской дублёнки.

За буфетной стеной полигонный шум самолётов не смолкал.

Прислушиваясь к нему, Лебедев уговаривал себя, что не боится отрыва от земли и 8000 м небесной пропасти.

Кишинёв. Аэропорт. 1974, февраль.

Он целовал… нет, скорее тыкался подбородком, ртом и носом в пятно Надиного лица. В общественных местах она была недотрога. Но теперь ему казалось, что его поцелуи и неспокойные руки делают своё дело, его плотское пламя перекидывается на неё, вот и плащик смягчается и губы рождают ответный вздох…

Но, покосившись на её поднятое лицо, увидел открытые глаза, терпеливо глядевшие в сторону, и щепки помады на губах.

– Ну вот! – отстранился он. – В чём я виноват?..

В новой дублёнке ему стало неповоротно, душно.

– Ни в чём! – поправила она волосы.

– Я ведь не гулять еду!.. Вот вредная!..

Помолчали.

Лебедев думал, что она ответит: «А чего! Можешь и погулять!»

Но она совсем не ответила.

– Ты ведь в курсе, что для меня Москва! – проговорил он сбивчиво. – Для моего роста! Для всего будущего моего!.. И нашего!..

И, ничего не добившись этой глуповато-взволнованной тирадой, добавил:

– Обещаю, Надьк! В Музей Толстого в первые же дни!.. А хочешь – прямо с самолёта!..

О! Вот это было дело!

– Найди все письма Льва Толстого в Молдавию! – захлопала она ресницами. – Ты понял – все! До единого! Не важно, какого года!..

– Найду все письма Льва Толстого! – подтвердил. – С сотворения мира – до наших дней!..

– И с этим… Рэмом поговорить! Про харьковский период!..

– Святое дело – про харьковский период!…

Прижалась благодарно.

– А это правда, – заулыбался, – что в детстве ты без спроса, одна, убегала в аэропорт?!. Посмотреть, как самолёты взлетают!..

– Да, правда!.. Возле той решётки стояла!.. – кивнула куда-то вбок.

Лебедев посмотрел, куда она кивала.

Глухая стена.

– А вообще-то неправда! – передумала. – Так, приезжала с папой за компанию – покупать подшипники у таксистов! Таксисты тут спекулировали запчастями, а я просто с папой любила быть – всё равно где!..

«С папой любила быть» – было молвлено с нажимом, обидным для Лебедева.

И потому он мог бы подкинуть ответную шпильку. Что-то вроде: «Ещё бы! С таким папой!»

Но не подкинул. Пощадил.

– Подшипники? – спросил нейтрально. – Зачем?..

– Папа своими руками «Победу» собирал!.. Купить – денег не хватало!..

И Лебедев снова почувствовал укол. Как будто он виноват в том, что её папаша (вообще-то военный в чине и писательский секретарь) на «Победу» не накопил.

– Ну вот чего ты дуешься? – расстроился он.

– Представляю, какой ад был в его душе – из-за мамы!..

Hаконец в её голосе подвоха не было.

Потом, в самолёте, пока грели турбины, он вспоминал, как поразили его открытые Надины глаза, глядевшие в сторону, их терпеливо-скорбное выраженье.

Его затрясло от обиды.

«Хохотушка! – подумал сердито. – Баба-ураган!.. Мастер показухи на самом деле!.. Мол, как ей важно всё, из чего я состою: мои мысли и вкусы, учителя, друзья, Кастанеда-Гуржиев!.. Хм-м.

Пока не прихлопнула, как комара. Штампиком ЗАГСа по голове!

А теперь и притворяться лень!..»

Выехали на взлётную полосу.

Взлетели.

Пришлось отвлечься.

«Что держит самолёт в воздухе?» – вопрос, неизменно лишавший его покоя накануне вылета.

Помнится, даже конспект завёл с выписками из «Науки и жизни»: что-то там про плотность воздуха, уравнение Бернулли, расчёт подъёмной силы крыла…

Фигня.

Утробный страх пересиливал.

Это когда идёшь себе по земле, увлекаешься, мыслишь… и вдруг – самолёт…

Давно он понял: одна его собственная воля к жизни (молодость, мечты о славе…) диктует самолёту лететь. Воля к ночным пляжам Планерского, воля к тартуским лекциям Лотмана о структуре стиха, воля к покорению Мунку Сардык в Восточных Саянах…

И не дай бог постареть.

Постареешь, утратишь вкус к победам – никакой Бернулли не поднимет!

Итак, полетели.

Пламя целой жизни заколебалось… и уравновесилось.

Моя взяла.

Так на чём я остановился… Ага. Hадя.

«Всё показуха! – вернул старые мысли на место. – Прямота, крупность! Отчаянность и бесшабашность. С голой шеей в любой мороз. Прыжки с парашютной вышки в ЦПКиО. Выпуклый лоб, роговая гребёнка в волосах – всё на простаков!.. И сам голос, вечно охрипший от эмоций, щёки, надутые со сна… Хм-м, и эта её искренность в интиме (вместе и темперамент, и целомудрие), так трогавшая меня… И как это ей удалось: что ещё и не жили вместе, ещё не переспали ни разу, – а я уж в курсе, когда у неё месячные, хотя не спрашивал! Гипноз? И потом, когда стали вместе жить, спать в одной кровати, всегда её тяжёлая нога на мне, куда ни повернусь: на правый бок, на левый!.. Ну и самое главное… этот её папаша из озера, «Третий Ша» (во как сам Исаич[28] припечатал!), из-за которого теперь по архивам бегать, письма Толстого копать!.. Hадоело!.. И хорошо, что разлука!»

Самолёт набрал высоту.

Из-за занавески вышла стюардесса с подносом.

Лимонад, леденцы.

Всё пришло в равновесие.

Мысль о разлуке понравилась ему.

Он повеселел, хмыкнул и, сунувшись в проход между креслами, стал делать знаки Виле К., бывшему однокласснику, 2-му дирижёру Оперного, сидевшему в нескольких рядах сзади.

В аэропорту Виля был с молодой особой, очень эффектной. И лишь кивнул, идя мимо. А теперь легко поднялся и пришёл: «Привет, Гусь!» Лебедев тоже поднялся, и они удалились в хвост самолёта, где было два свободных кресла через проход.

Разговорились – кто, чего.

Вилю приняли в аспирантуру Гнесинки. Вот, летит.

– А я в «Известия» на стажировку! – поспешил отбить Лебедев. – Ну и ещё там… в Ленинку да в музей Толстого с поручением!.. Тайным!..

Говорили, пригибаясь друг к другу через проход, пока Лебедев не осознал, что подсчитывает, кто пригибается дальше и вытягивает шею сильнее. Чёрт возьми, выходило, что – он.

Тогда он приклеился к подголовнику.

Виля был давний кент, хотя один на один дружили только в детстве, со 2-го по 4-й класс музыкальной школы. Пока отец не накрыл Лебедева занимающимся на скрипке… лёжа. Поверх заправленной постели (что усугубляло). И не перевёл в 3-ю мужскую на Садовой.

Ха! Спасибо предку!

В 3-й мужской было интересней в 10 000 раз.

Один Усов Иван чего стоил! Сын того самого Родиона Усова из ЦК. Прогульщик и хулиган, искатель тайников с немецким оружием на боюканской горке. Защитник уличных собак, предводитель банды, нападавшей на гицелов[29].

Благодаря Усову пересеклись вторично с Вилей – спустя 12 лет. Hа почве туризма. Усов теперь был скалолаз, боксёр и жестокий бабник. Со сдвоенной фатерой на Ленина. Это 6 (шесть!) комнат в лучшем квартале города. И уже не дворняг бездомных, а красавца-дога имел для полной упаковки.

Усовский стиль жизни распространялся на Лебедева вплоть до женитьбы на Наде.

В браке Лебедев полагал себя счастливым, но теперь, давясь распахнутым Вилиным лоском, готов был пересмотреть итоги десятилетия.

Спасала стажировка в «Известиях». Она не уступала аспирантуре Гнесинского.

Виля не обязан быть в курсе, что стажировка выпала не за заслуги. А благодаря третьему Ша (посмертные связи секретаря Совписа и… подполковника КГБ!).

А вот про то, что Надя «англичанка» из иняза… как раз неплохо бы ввернуть.

Летели славно.

Самолёт будто зашит в небо.

Травили анекдоты. Виля – два неприличных, потом политический. Значит, доверяет. Видит равного.

Польщённый Лебедев чуть было не поделился про харьковский период и музей Толстого. Уже на языке вертелось. Но… не сболтнул, молодец.

Стал говорить про «The Catcher in the Rye».

Дал понять, что читал в оригинале. Пускай и не без помощи жены-«англичанки».

Но Виля тронул за рукав.

– Посмотреть дашь? – спросил он, понизив голос. – На одну ночь? – и даже поогляделся по сторонам.

– Сэлинджера?.. – удивился Лебедев. – По-английски?..

– Тестя!.. – одними губами нарисовал Виля.

– Изъяли! – так же по-рыбьи неслышно отвечал Лебедев.

И, ещё не веря удаче, перевороту, подарку судьбы (исторически третий Ша никогда не был его тестем, просто не успел в этой роли побывать), дошептал:

– Копирки от пишмашинки – и те!..

И крест-накрест повёл ребром ладони в воздухе.

В глазах Вили непонимание боролось с восторгом.

Он не понял, что означает этот секущий полёт лебедевской правой ладони. А спросить – постеснялся.

Лебедев был доволен собой. Тем более что про копирки… ха-ха… придумалось на ходу.

Бесконтрольный выброс фантазии!

А что?!

А если это случай такой: когда необходимо все козыри – и побыстрее – на стол!..