Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 27

У Вили – бронь в постпредстве. А Лебедев – к родне (или кто они нам?): баба Дуня и Рэм. Это в районе пл. Ногина в переулках.

Но Виля потянул в постпредство, и Лебедеву стоило трудов не выдать удовольствие, с каким он это приглашение принял.

1974, февраль, Москва. Внуковский аэропорт.

Хотя Виля «потянул» в последнюю минуту.

Было видно, что «изъятые копирки» понравились ему, но он хотел перепроверить себя. Понаблюдать, как Лебедев поведёт себя при входе в столицу. Не запаникует ли, как провинциал. Не затрещит ли крыльями по воде, как селезень.

В ответ Лебедев поскучнел, напустил флегму. Стал пропускать Вилины реплики мимо ушей, оставлять их без ответа.

Вышли из аэропорта. Сели в 511-й радиальный.

Лебедев смотрел в окно, в сторону.

Окраинные лесосеки в пепельном снегу были растрёпаны, как капуста. В берёзах, выдавленных из леса на шоссе, зияли мокрые черноты. И за всем этим, сахарно и зубко, кочанела Москва.

Во всю автобусную дорогу от Внуково до Юго-Запада Виля что-то говорил, острил и время от времени понижал голос, чтобы кинуть ещё крючок на тему тестя, но Лебедев как бы ушёл в себя. В собственную спокойную значимость.

Он понимал, что прошёл проверку.

В постпредстве МССР.

Спальня была на 6 мест, с дебильно-высокими потолками.

Вечером выбежали в гастроном на Кузнецкий.

«Не мороз, а суповой концентрат мороза! – отметил Лебедев на бегу. – Разводить в пропорции чайная ложка на цистерну!..»

И облизнулся от вкусности определения.

Оттого, что выбил ещё пол-очка в глазах Вили.

Не так уж мало очков за неполный день.

В спальне было холодно. Лебедев загодя подложил кальсоны под подушку, чтоб надеть в темноте. Не красоваться же в кальсонах перед Вилей.

Перед сном ходил в кабинку – звонить по талону в Кишинёв.

У Нади был слабый голос. Именно такой голос, от которого (и она об этом знает) у него портится настроение.

Она удивилась, узнав, что он ночует в постпредстве («А как же – с этим… Рэмом поговорить – про харьковский период?!»).

– Уф-ф! – обмяк Лебедев. – Вот на днях пойду и поговорю!.. Про харьковский период!.. Но умоляю – обойдись без сарказма!..

– По-моему, я говорю своим обычным тоном!..

– Это только по-твоему!..

– Я говорю как умею! – уныло и по-прежнему с подвохом отвечала Надя.

Во тип!

– Аллё, а вот прилетай на каникулы! – загремел он. – Надька-оладька!.. А?.. Вот вместе и насядем на Рэма. И в архиве Толстого – будем вместе рыться!..

– Я бы прилетела… – голос Нади зазвучал безадресно, тускло, – если б не… – тут она умолкла, и Лебедев угадал, что она удаляется от других ушей (теща Соф. Мих.? Витька?) в спальню, и провод телефона путается под ногами, – …если б не за-ле-те-ла!.. Прости за каламбур!..

Последние слова были проговорены ею совсем по-другому. Звонко. С твёрдой артикуляцией.

– Я рад!.. – выпалил он.

Он читал, что женщине важна первая реакция.

…Он не понимал, что в нём: восторг или удручённость.

Если восторг, то леденящий.

Если удручённость, то в блеске победы.

Ах! Ох! Ух! Эх!

Можно подумать, он сам родился!

Услыхал о собственном зачатии!

Всего три года тому назад влюбиться в женщину. Чужую. С набором каких-то своих, посторонних тебе свойств.

Не говоря о том, что – завуч и мать семейства!

Влюбиться, навеять ей свою любовную волю…

Воевать, штурмовать…

И вот сегодня, 19.02.1974, принять известие о капитуляции.

О том, что ты есть.

О том, что Жизни не отвертеться от тебя.

Вернувшись в спальную залу, он храбро достал кальсоны (розового, гнусного цвета) из-под подушки.

Hадел при Виле.

Плевать, что Виля подумает.

Hадя зачала от меня. Черноглазая, смелая!.. Смешная! – до сих пор треть зарплаты в фонд помощи Вьетнаму. Нет, теперь в фонд помощи Анголе и Мозамбику…

А походка! Всегда с разбега. Всегда из гущи дел, споров, битв за справедливость! Просто подойти и усесться на стул – и то с разбега! Столько искреннего наступления. И это синее платье на Новый год – выше колен. Роговая гребёнка в волосах!..

Спасибо, Надьк!

Значит, придётся всё-таки задрать штаны и… в архив Толстого… в Исторический музей… в Ленинку… – спасать третьего Ша (посмертно!)

И на неведомого Рэма – убить время! Расспросить про харьковский период.

Ну, Надька!

Ах, бедный, бедный твой первый муж.