Читать книгу Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2 - Дарья Владимировна Торгашова - Страница 12

Мы плыли долго – бесконечная мучительная, унизительная дорога. Я теперь был вынужден прятать мой талисман и от остальных узников тоже: это ужасное заключение, превращение в рабов разъединило нас больше, чем объединило. Нас рассадили по нескольким кораблям – по двадцать на каждый. Воды давали достаточно, но пищи не хватало: дважды в день надсмотрщики приносили вяленую рыбу, которой скоро провонял весь трюм, и стебли папируса. Только так я и узнавал, что начался и кончился новый день! И уже скоро оголодавшие, озверевшие карийцы и прежние их невольники, обращенные в новое рабство, готовы были устраивать свалку из-за каждого лишнего куска.

Это вспоминать еще стыднее – но я ощутил благодарность к египтянам за то, что они не допускали драк между рабами и зорко следили, чтобы все получали пищу. Я был не из самых слабых – но для меня оказалась невыносима мысль столь быстро опуститься до звериного состояния! Однако мои спутники были слишком измотаны борьбой с морем – и слишком угнетены своим теперешним положением и растеряны, чтобы долго сопротивляться. Самым сильным и жадным хватило нескольких ударов увесистой египетской палкой, чтобы они научились уступать другим. К тому же, только египтяне приносили в трюм свет, позволявший достаточно видеть.

Артабаз остался со мной – это теперь значило так много!.. Когда нас разделяли, я схватил евнуха за руку и не отпускал. После того, как нас заперли под палубой, я услышал от товарищей несколько похабных шуток по этому поводу; но мне было все равно, и скоро насмешники отстали.

Я знал, что со мной заперты десятеро матросов – и сам триерарх Пиксодар. Остальные были гребцами: их отличали худоба, следы кнута на спине и оков на запястьях. Но скоро темнота и грязь стерли все различия между нами. По всем ползали насекомые; рыбная вонь, запах немытых тел и испражнений забивали нос. Разговоры, которые начинались то в одном углу, то в другом, быстро затухали.

У меня опять начало болеть левое колено: от морской сырости оно опухло, и я не знал, как долго смогу скрывать мою хромоту. Я радовался, что мне удалось сберечь мои разные сандалии! Наш триерарх, вместе с серьгами-полумесяцами и нагрудной цепью, лишился своих отличных шнурованных сапог мягчайшей телячьей кожи. Но нас было много, и египтяне, радуясь столь богатой добыче, осматривали пленников не слишком тщательно. Однако я все острее сознавал, что окончание этой переправы может означать мою смерть.

Как-то ночью, когда боль в ноге не давала мне спать, я спросил Артабаза:

– Почему это случилось с нами? Со мной?

Я не ждал ответа. Но, к моему удивлению, у перса было готово объяснение.

– Колесо судьбы повернулось для тебя, господин, чтобы ты после своей высокой доли изведал низкую. Это – справедливость.

Вначале я ужасно разозлился… Хорошо было этому евнуху рассуждать, его не ждала дома семья, ему не грозило утратить все свое влияние и положение при дворе! Где тут справедливость? Пусть он вспомнит о многих тысячах, которые бесславно погибли по прихоти его царя; обо всех женщинах и детях, никому не сделавших зла, ставших жертвами чужой ярости и похоти… Почему боги попустили все это, но занялись мной одним?..

Но Артабаз смотрел на меня все таким же ясным взглядом; и я вспомнил, что сам он был оскоплен по воле родного отца. Артабаз мог бы быть моим учителем по части страданий и терпения! Азиаты на все глядят иначе: несмотря на то, что с нами произошло, и то, что ожидало нас впереди, мой евнух сохранял какую-то безмятежность, и я сам находил успокоение рядом с ним. Персы-зороастрийцы немало переняли у соседей, родственных им по крови и языку, – индусов, верующих в бесконечность перерождений и непременное воздаяние.

Я человек запада, и для меня это учение всегда будет чуждо! Тот, кто во всяком жребии и во всяком случае ищет справедливость, очень скоро придет в отчаяние! Но тогда я почувствовал, что в словах моего слуги есть доля истины.

У нас было время для философии: и мы ощущали, что она может стать нашим последним утешением. Моя семья, моя Поликсена уже казались бесконечно далекими – как звезды, чей свет озаряет путь с высоты, но не греет…

Поняв, что путешествие окончено, я испытал облегчение. Только бы глотнуть свежего воздуха, еще раз увидеть солнце! Я начал понимать Варазе, которого в эти дни часто вспоминал.

Когда открылся квадратный люк и нас начали выводить, Артабаз поднялся первым. Несмотря на долгую неподвижность, он не утратил своей гибкости.

– Обопрись на меня, господин.

Нам позволили идти под руку: нас выгоняли наверх всем скопом, только пересчитывая по головам. И я обнаружил, что с помощью Артабаза хорошо передвигаюсь, даже колено почти не болело.

Воздух свободы опьянил меня – вновь оказавшись под синим небом, я дышал, широко раскрывая рот. Наше судно стояло у мраморного причала, среди тростников. Солнце сильно пекло – очевидно, мы остановились много южнее: но на реке жара была благодатной… Я готов был молиться этому щедрому солнцу, как делали тысячи лет сами египтяне!

Потом я огляделся, пока была возможность. Я увидел на пристани группу людей: когда я понял, кто они, едва удержал взволнованный крик.

Начальник нашего судна, важный египтянин в черном парике и широком воротнике, расшитом стеклярусом, беседовал с высоким бритоголовым стариком в калазирисе и легчайшей белой накидке: его сопровождали трое таких же бритоголовых мужчин, в одних длинных юбках. Жрец, притом высокого ранга!.. Время от времени наш хозяин тыкал пальцем в сторону палубы, где стояли мы под охраной воинов. Однако священнослужитель удостоил нас лишь одного короткого взгляда; потом на его лице появилось брезгливое негодование, и он сделал отвращающий жест. Я напряг слух – теперь египтяне повысили голос: и мне удалось разобрать суть их спора.

Жрец сказал нашему хозяину, что, должно быть, настали последние времена, если «такую падаль», как мы, предназначают, чтобы «делать дом бога прекрасным». Наш египтянин раздраженно ответил – что последние времена настали давно, и годных рабов не хватает даже на севере, даже храмам Нейт, матери богов… А пленники, которых он привез, получены в дар от моря! И из почтения к «божественному отцу» наш хозяин готов был уступить нас задешево.

Потом собеседники отошли подальше и продолжили торговаться. Я же пришел в сильнейшее возбуждение, поняв, что сейчас может решиться наша судьба. Я быстро повернулся к Артабазу и остальным; и как мог постарался передать им, что услышал от египтян.

Наши охранники разразились гневными криками, а один из них ударил меня древком копья. Но тут вернулись жрецы с начальником корабля. И на сей раз верховный жрец поднялся на палубу.

Он пристально оглядел нас: казалось, быстрый цепкий взгляд его отметил каждую подробность. Потом жрец повернулся к нашему продавцу и очень выразительно зажал себе нос. Конечно, от нас исходил смрад, мы были ужасно грязны и почти наги. Однако я догадался, что жрец подразумевает не только нашу телесную нечистоту, – для него мы были мерзкими язычниками, чье присутствие осквернит любой дом бога!

«Сбивает цену», – подумал я. Против воли меня это позабавило! Но в конце концов сделка состоялась: нас продали этим жрецам, то есть какому-то большому храму Верхнего Египта! Я видел далеко впереди белые стены неведомого города. Это было все, что я покуда сумел понять: но этого было достаточно.

А потом нас согнали с корабля прямо в воду… Многие мои товарищи кричали, сопротивлялись, вообразив, будто нас хотят утопить: но я опять обо всем догадался первым и крикнул, что нам просто велят вымыться. Вот когда я восславил набожность коренных египтян и их чистоплотность!

Вначале я напился, припав к воде, как лошадь; потом долго оттирался песком. Все мои царапины и ссадины заболели, но это купание было блаженством. Я наконец ощутил себя человеком, а не скотом! И я понял, что мне вновь милосердно дарована отсрочка.

Сухой жаркий воздух Египта мог бы подлечить мое колено – его не зря называют целебным; а работать около воды, в тени деревьев… Это была жизнь!

Потом, конечно, я нашел в таком существовании немного радости, – но в первый день я воспрянул духом. Нас построили цепочкой и, связав нам руки одной длинной веревкой, погнали по мощеной дороге в сторону города. Позже я узнал, что это – Абидос, древнейший священный город Осириса. А храм, который нам было предназначено обслуживать, посвящен могущественному Сети, правившему восемь столетий назад: его второй заупокойный храм, помимо главного. Здесь этого фараона помнят куда лучше, чем в его давно заброшенной столице – Уасете, которую ныне называют Фивами.

Нас поселили в большом бараке – рабочем доме, разделенном на клетушки, примыкавшем к северной стороне храма. Там уже жили другие рабы – ливийцы и эфиопы, с которыми у нас не было ничего общего; и они трудились отдельно от нас, однако нас заставили перемешаться с ними, поселив попарно с чужестранцами и отделив от своих. С Артабазом я теперь мог встречаться только на работе! В остальное время воины на стенах зорко следили за нашими передвижениями.

Как я и думал, – и поначалу надеялся, – нам было поручено ухаживать за большим храмовым садом: прежде всего, подавать воду с помощью кожаных ведер и колес вверх по каналам. Без непрерывного полива деревья и цветы быстро погибли бы. В жару это по-настоящему тяжело – особенно когда не можешь остановиться, чтобы самому освежиться этой водой; и хотя ноги мои участвовали в работе меньше, чем остальное тело, мои коленные суставы болели с каждым днем все сильнее. Скоро правое колено тоже начало хрустеть, а к вечеру немело. Это запущенное воспаление, похоже, началось на корабле!

Артабаз делал для меня все что мог. Не будет преувеличением сказать, что мой слуга и преданный друг спас мне жизнь не однажды и не дважды, а много раз: он подменял меня при всякой возможности, не давая воинам и жрецам заметить мою неполноценность! Но я понимал, что долго так продолжаться не может.

Рабов кормили дважды в день – утром и вечером, в большой столовой: нам давали стебли папируса, политые касторовым маслом, иногда грубый хлеб, чеснок, бобовую или гороховую похлебку. Этого было, конечно, недостаточно: и силы наши убывали. Я сознавал, что спасти нас могу и обязан я один! Я единственный знал язык и обычаи Черной Земли, я единственный имел здесь связи! И именно я, – пусть и частично, – был виновен в случившемся…

Нас здесь была только пятая часть из всех – остальных продали в другие концы страны. Это было очень скверно: я опасался, что другим повезло меньше нашего и они угодили в рудники или в каменоломни. Но хотя бы этих товарищей я должен был выручить.

Я очень сожалел, что почти не умею писать по-египетски. Исидор пытался научить меня, и кое-что я усвоил; но за прошедшие годы это немногое позабылось. Я несколько раз пытался заговорить с солдатами – и даже с жрецами: но высокомерные служители Осириса и давно покойного фараона проходили мимо, не замечая рабов, и мы почти не видели их. А охранники отвечали мне только бранью. Но я не терял надежды: я не имел такого права!

Я понимал, что если случится чудо и я вернусь в Карию, царица Артемисия может встретить меня весьма неласково. Я боялся за Поликсену, за детей… Но все это не имело отношения к дню сегодняшнему: главное теперь было вырваться из плена.

Я несколько раз говорил с моими карийцами – с триерархом, с другими, пытаясь ободрить их. Но моряки с каждым днем все больше озлоблялись и отчаивались: им казалось, что я понапрасну дразню их призраком спасения.

Мои товарищи по плаванию с самого начала невзлюбили меня – а теперь я ощущал, как ухудшилось их отношение. Я опасался, что они могут отомстить мне; или, что еще хуже, сорвать злость на Артабазе. Я стал все чаще замечать плотоядные взгляды, направленные на него. Артабаз был самым юным из нас – ему только-только минуло семнадцать; и он казался еще моложе. Теперь, когда мы все расхаживали почти голые, стало видно, что он никогда не превратится в мужчину; и, несмотря на изнурительный труд, мой перс сохранил свою замечательную красоту. Недаром в Вавилоне он служил мальчиком для удовольствий… Даже у меня он порою вызывал вожделение – что говорить о моряках!

Я один здесь мог бы защитить моего друга – но один против всех я бы не выстоял. Я тоже начал отчаиваться, думая, что мне суждено сгинуть в рабстве; и молился только о том, чтобы мы с Артабазом избежали позора. И чтобы Поликсена, мои дети и сестры уцелели – и никогда не узнали, что со мной произошло!

Но я все-таки дождался чуда.

Как-то утром я окапывал смоковницу, пока другие, подальше, разрыхляли цветочные клумбы: мы работали далеко от дороги, по которой обычно ходили жрецы и молящиеся. У абидосского храма Сети было не так-то много посетителей. И вдруг я услышал женский голос – голос египтянки, южанки, который показался мне знакомым…

Не думая ни о чем, я бросился на этот голос. Я, однако, даже тут соблюдал осторожность: я перебегал от дерева к дереву. У последнего дерева я затаился. Женщина еще не ушла: она говорила с одним из жрецов.

И я действительно знал ее! Это была Анхес, жена Исидора! Поняв это, я едва не упал на колени, истово благодаря богов. Но я стиснул кулаки и перетерпел, заставив себя дождаться, пока жрец не уйдет. И только тогда вышел из-за дерева и направился к египтянке.

Она вскрикнула и отпрянула, увидев чумазого изможденного невольника. И лишь когда я, простерев к Анхес мои перепачканные руки, обратился к ней с мольбой, она меня узнала.

– Ты здесь, экуеша, – и ты раб? Каким образом?..

Я же гадал, как она сама сюда попала. Мне было известно, что египтянки, особенно южанки, пользуются неслыханной для нас свободой и правами: даже замужние женщины Египта могут путешествовать одни, вести дела и владеть землей, писать завещания, выступать в суде… Возможно, Анхес совершила паломничество в священный город. Но я чувствовал, что не все так просто: и заподозрил, что с Исидором тоже случилась беда.

Я быстро рассказал Анхес о нашем несчастье. Она слушала меня, окаменев от изумления. Потом двое воинов заметили, что я беседую со свободной женщиной и госпожой: они бросились ко мне с угрозами. Но тут Анхес повелительно крикнула им не вмешиваться; и стражники ее послушались!

– Поторопись, экуеша, – сказала она мне, хмуря брови и теребя тонкими смуглыми пальцами свою прозрачную голубую накидку. – Ты просишь меня о помощи?

Анхес называла меня «человеком народа моря» – варваром: как надменная южанка. Я помнил, что она была сиротой, чью семью вырезали персы; и, вероятно, новые невзгоды еще больше ожесточили ее. Но она была очень добра, ведь не отказалась меня выслушать!

Я с трудом опустился на колени и прижал к губам край ее платья.

– Я молю тебя, госпожа… Ты наша единственная надежда!

Ее губы тронула горькая улыбка.

– Надежда… Я постараюсь что-нибудь сделать, но не ждите невозможного.

Она поправила свои коротко стриженные черные волосы и хотела уйти; но тут я, поднявшись, опять окликнул ее.

– Постой, госпожа Анхес! Исидор… с ним все хорошо?

– Он умер, – жестко ответила она; и усмехнулась. – Надеюсь, что это для него хорошо.

Анхес удалилась. А я, ошеломленный ее словами, поспешил вернуться к работе, пока меня не поколотили за мою ужасную дерзость.