Читать книгу Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2 - Дарья Владимировна Торгашова - Страница 8

Когда Артемисия ступила на берег, и я снова близко увидел ее, она казалась постаревшей лет на десять. Ее черные волосы были небрежно распущены; на ней было то же воинское снаряжение, в котором она покидала Карию, – и хотя эти серебряные доспехи по-прежнему блестели как новенькие, царица выглядела изможденным бойцом. Это была не только усталость от нескольких месяцев походной жизни: Артемисия, хотя на сей раз и не участвовала в битвах, видела море крови и страданий, потерпела чудовищное поражение вместе со своим царем и готовилась перенести его последствия…

Однако народ приветствовал ее с таким восторгом, точно возвратившаяся царица была Персефоной, которая принесла им весну. Для карийцев это означало конец изматывающей войны, даже недолгий мир был бы сейчас подарком!

– Смотри, Фарнак с ней! – вдруг вполголоса воскликнула Поликсена, указывая вперед.

Конечно, Фарнак не мог выступать рука об руку с Артемисией перед народом. Но он следовал сразу за царицей, оберегая ее. Мне показалось, что этот самонадеянный порочный красавец тоже изменился, побывав в такой переделке и повидав то же, что и его госпожа. Правая рука Фарнака висела на перевязи, и на лице была написана мрачная серьезность; но, по крайней мере, он остался жив – и, судя по всему, до сих пор был в милости у государыни. Если не больше…

Тут Артемисия скользнула безразличным взором по толпе встречающих, и заметила нас – меня и двух женщин. Гармония стояла слева от меня, по другую сторону от жены. Губы Артемисии искривила усмешка.

– Что ж, я вижу, у меня есть и прибытки, не только убытки! – громко произнесла она.

Гармония ахнула, неловко попытавшись прикрыться полой синего гиматия, а Поликсена в испуге схватила меня за локоть. Но царица больше не обращала на нас внимания: ей подали носилки вместо коня, и, забравшись в них, она устало откинулась на яркие сидонские подушки. Со всей своей свитой, считая и Фарнака, Артемисия направилась ко дворцу.

Когда толпа сомкнулась за ними, я повернулся к моим спутницам.

– Не бойтесь, – сказал я, посмотрев в голубые глаза сестры. – Дело не в вас!

Гармонии очень хотелось увидеть царицу, и я не мог ей отказать, когда она пожелала пойти со мной; Пандиона тоже просилась с нами, однако мы не взяли девочку, опасаясь давки и буйства толпы. Артемисия сегодня пребывала в отвратительном настроении и плохо владела собой – это я превосходно понимал; и, уж конечно, причиной этого было не мое своеволие. Но, тем не менее, когда я проводил Гармонию до дому, сестра продолжала корить себя за то, что навлекла на меня неудовольствие правительницы.

– В такой день поводом для гнева может стать любой пустяк! – воскликнула Гармония, когда мы прощались.

В глубине души я понимал, что она права. На несколько дней Артемисия затворилась в своем дворце, приводя в порядок дела, заброшенные в ее отсутствие, и обо мне не вспоминала. Но все равно – я и моя семья ощущали себя как приговоренные.

Это чувство усугубилось траурным настроением, воцарившимся в городе. Следом за правительницей начали прибывать корабли и обозы с ранеными и мертвыми, а также длинные списки погибших – скольких удалось опознать. Тяжелораненых оказалось не так много: большинство таких страдальцев умерли по дороге или были оставлены товарищами, поскольку не было возможности их перевозить. Но Галикарнас скоро наполнился плачем и стенаниями вдов и сирот и запахом смерти – смрадом разлагающейся плоти, гниющих ран и ужасным запахом горящих тел. За городскими стенами день и ночь пылали погребальные костры: хотя далеко не всем родные могли воздать такие почести, поскольку дерева не хватало. Надвигалась долгая зима, а с припасами было туго. Уже ощущалась нехватка еды, льняных тканей, лампадного масла и других необходимых вещей.

Я испытал все это, будучи сатрапом, – я помогал милетцам оправиться от удара, когда Ксеркс вернулся домой после Марафонской битвы; и я помню, как в дни моей юности Линд был в осаде. Но никогда еще я не наблюдал ужасов войны так близко.

Большинство женщин в городе в эти дни помогали ухаживать за ранеными – Гармония и Поликсена тоже захотели поучаствовать в благом деле. Сестре я дал разрешение, а наши с Поликсеной дети были еще слишком малы и постоянно нуждались в матери. У нее от такой работы могло пропасть молоко! Пандиону, разумеется, мы тоже не пустили. А вместо жены я ходил к больным сам, заодно приглядывая за сестрой.

Воинов выхаживали не только дома, но и при храмах, и в лагере за городскими стенами: они лежали рядами на войлочных подстилках, под навесами – и просто под открытым небом. Мы с Гармонией навещали их вместе с другими, в сопровождении наших рабов; сбиваясь с ног, мы выполняли суровые указания лекарей. Когда выдавалось время, я присаживался возле раненых и пытался выспросить, что делается теперь в Элладе и каковы настроения греков. Меня узнавали – кто мог, отвечал мне охотно, делясь пережитым, но солдаты Артемисии мало что могли сказать. Они помнили только, как их смяли и беспощадно уничтожали; помнили ужас, овладевший всеми, когда они падали под ударами спартанских мечей и их топтали враги и свои… Теперь эти простые вояки только неустанно благодарили судьбу за избавление – и за то, что не они, а персы во главе с военачальником Мардонием приняли на себя основной удар!

Несколько раз я видел в лагере саму Артемисию – царица опять была одета по-мужски, с волосами, заплетенными в косу; очевидно, так ей было привычнее появляться перед мужчинами и воинами. Она сосредоточенно склонялась над ранеными, увещевала и расспрашивала их. Карийская правительница, конечно, тоже замечала меня и мою возню с солдатами, но мы с ней еще не обменялись ни словом.

Фарнак за прошедшие дни не навестил нас ни разу. Какие-то срочные дела потребовали его отъезда – или, возможно, Артемисия запретила ему видеться с нами?..

Когда кончилось самое горячее время, Артемисия наконец-то послала за мной.

Я, конечно, был взволнован; но меньше, чем в день ее прибытия. Я чувствовал, что общие печальные хлопоты сблизили нас, а мое бескорыстное участие в делах города произвело на царицу благоприятное впечатление. Я тщательно оделся, наполовину по-персидски, как обычно, – я теперь почти всегда надевал штаны, даже дома. Нетрудно понять, почему я так свыкся с этой частью костюма.

Я расчесал волосы, достигавшие плеч, и бороду. Только сейчас, когда мне пошел двадцать четвертый год, я отпустил небольшую бородку, которая придавала мне солидность; до того волосы на лице росли слишком жидко, и я гладко брился. Я накинул нарядный алый гиматий, сколов его чудной гранатовой брошью в виде феникса, взял мой отделанный серебром посох и пошел. Меня сопровождал Артабаз – перс считал своим долгом и честью сопровождать меня во дворец; как и тогда, когда я был слугой Аместриды.

Артемисия ожидала меня в малом, «минойском» зале. На сей раз она была одета по-женски, в золотистый хитон и пурпурный гиматий. Зловещее сочетание! Волосы ее были распущены по плечам, а на шее и руках переливались багрянцем гранатовые украшения. Я вздрогнул от этого совпадения.

Приблизившись к сидящей царице, я поклонился. Она же не глядя сделала мне знак сесть.

Некоторое время мы молчали: безмолвный вышколенный раб налил своей госпоже и мне вина, но ни Артемисия, ни я не притрагивались к угощению. Царица теребила браслет на запястье. Наконец она обратила свой взор на меня: глаза ее, помимо всегдашней черной обводки, были подкрашены красной охрой, и оттого казались воспаленными, словно от слез. Или источающими пламя…

– Ну, советник, – произнесла она, – советуй, что мне теперь делать! Может, ты окажешься не столь бесполезен, как все прочие!..

Я понял, что ни о каких наших прежних договоренностях и полушутливых прениях речи не зайдет. Артемисия была измучена, опустошена зрелищами стольких смертей и страданий; а главное – сознанием бессмысленности всех этих жертв. Она была бесконечно зла на Ксеркса: он сделал ее царицей, но он же привел к краху персидскую империю, загубил лучшие силы своей страны и высосал соки из Карии, принеся в жертву своей алчности тысячи молодых мужчин и юношей. На месте Артемисии я чувствовал бы то же самое!

Я прикоснулся к критскому бычку на шее, моля богов прояснить мой разум. Потом снова взглянул в бледное мрачное лицо собеседницы.

– Моя царица, – проникновенно сказал я: теперь моим правом и обязанностью было обращаться к ней так. – Мне кажется, для твоей страны настало самое благоприятное время!

Несколько мгновений Артемисия пыталась понять, не издеваюсь ли я над ней. Я ощутил, что жизнь моя опять висит на волоске…

Потом карийка спросила:

– Неужели?

Я кивнул и выпрямился в кресле, вдруг ощутив прилив сил и вдохновения. За те месяцы, пока шла война, я неоднократно размышлял об этом.

– Конечно, госпожа, твои потери огромны… потери Персии огромны. Но поражение Персии совсем не обязательно означает твое! Сейчас Ксеркс лишился тех сил, которые делали его грозой всего мира, и греки в скором времени нанесут ответный удар, пытаясь утолить жажду мести и возместить свои убытки! Целью их станет Персида, а не подвластные ей земли!

Я улыбнулся, видя на лице царицы проблеск понимания.

– Мои соплеменники знают, что богатства Персии неисчислимы, – они уже разлакомились… Конечно, эллинам ведомо, что города Малой Азии, Ионии, Карии и Лидии, богаче их собственных. Но не настолько, чтобы драться за эти лишние крохи с сородичами! К тому же, греки знают, что Ксеркс отобрал большую часть ваших сокровищ для пополнения своей казны!

Артемисия медленно завела за ухо прядь волос. На лице ее заиграла недоверчивая улыбка.

– То есть, ты хочешь сказать, – произнесла она, – пока заокеанские греки будут бить варваров, у меня и у моих соседей появится время накопить силы и укрепить свои границы? Ксеркс оставит нас в покое – но мои подданные будут по-прежнему трепетать перед ним и не восстанут против единодержавия?..

Я кивнул, торжествуя.

– Именно так! А тем временем ты, государыня, докажешь карийцам, что жить под твоей рукой и подчиняться единому правителю для них лучше всего.

Артемисия, наклонив голову, некоторое время обдумывала эту мысль. Потом она негромко рассмеялась.

– Что ж, неплохо! Возможно, из тебя… и из этой затеи и вправду выйдет толк. Ты хочешь с моей помощью совершить в Карии то, что не удалось тебе и твоей прародительнице в Ионии.

– Да, – чистосердечно ответил я.

Мне было очень больно от сознания того, какой ценой воплощаются подобные великие идеи. От сознания того, какая цена уже заплачена! Но если теперь этот жестокий урок пропадет даром, потомки нам не простят… И мы сами себе не простим!

Сколькими жизнями Фемистокл заплатил за демократию? И где может существовать такой государственный строй, кроме Афин? В то время как автократия… или же монархия гораздо более жизнеспособна и устойчива!

Нет – неверно. Устойчивость ее тоже требует испытания временем.

Я понимал – и Артемисия понимала, что я отчасти выдаю желаемое за действительное. Я знал, что многие малоазийские греки вступят в союз против персов: скорее всего, первыми к Спарте и остальным примкнут ионийские острова. И, вероятно, в скором времени карийской царице придется подавлять бунты. Но просвещенное единодержавие было нашей общей мечтой – тирания мудреца Клеобула, правителя Линда, с детства была для меня образцом: ну а если бы удалось объединить целую большую область, умерив власть аристократов и подчинив их единому правителю, это было бы несравненно лучше! И Артемисия была рада обрести в моем лице поддержку. Теперь карийка особенно нуждалась в умных и верных сторонниках.

Через несколько дней Артемисия устроила пир в ознаменование своего возвращения. Это уже было победой, само по себе! В «персидский» зал втащили длинные столы: один для царицы и ее приближенных, а другой для высших военачальников, жрецов и членов городского совета. Меня пригласили и посадили за царский стол – вместе с Фарнаком!

Потрясающим новшеством было то, что несколько жен высокопоставленных лиц были приглашены вместе с мужьями. Мою Поликсену позвали тоже. Или, вернее, как мне уже неоднократно приходило в голову, это было не новшеством – а возрождением обычаев малоазийской и вавилонской древности, когда женщины пользовались большим почетом, нежели теперь.

Артемисия восседала во главе стола, одетая в пурпур и золото, как в последнюю нашу встречу, с волосами, убранными под тончайшее покрывало. На этом торжестве мы впервые увидели Фарнака: он сидел по правую руку от царицы – не рядом, а посредине стола, после знатнейших вельмож. А мы с Поликсеной заняли места по левую руку, прямо напротив. И я, и моя жена напряженно пытались уловить признаки особенной близости между Фарнаком и Артемисией, но ничего не могли обнаружить. Они оба вели себя безупречно: как будто ничего никогда не было или они договорились тщательно скрывать свои чувства на людях…

Пир был скромный, под стать времени. Подавали жареную козлятину, голубей, соленые оливки, сладкие лепешки, финики и фиги в меду. Пили тоже умеренно – несколько раз провозглашали здравицы за государыню и пожелания долгих лет царствования: я тоже поднимал кубок в ее честь. Когда это сделал Фарнак, подняв чашу здоровой левой рукой, Артемисия слегка покраснела.

Жена под столом стиснула мою руку.

– Я непременно с ним поговорю!.. – яростно прошептала она.

Но после пиршества Фарнак опять исчез – и царица тоже сразу скрылась. Это могло означать что угодно, в том числе и самое худшее.

Через пару дней Фарнак все же зашел к нам в гости. Он действительно очень изменился – выглядел значительно старше, меньше улыбался и рисовался, а разговоров о том, что происходит между ним и царицей, всячески избегал. У меня уже почти не осталось сомнений… Но тут Фарнак сказал, что дела требуют его присутствия в поместье; и, – неслыханное дело, – пригласил меня с Поликсеной в гости!

Мы с женой в тревоге переглянулись. А что, если он все-таки собрался жениться, и его избранница – не царица? А если, наоборот, Фарнак теперь намерен бороться за любовь царицы и власть надо всей Карией?

– Я могу навестить тебя одна… конечно, с охраной и слугами, – наконец сказала Поликсена брату. Она метнула на меня предупреждающий взгляд. – Думаю, Питфей будет слишком занят.

– Конечно, дорогая сестра, – спокойно ответил Фарнак. Он тоже взглянул на меня: и я кивнул, давая свое дозволение.