Читать книгу Желание покоя - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Страница 11

Примерно неделю мы ничего не слышали о мистере Кармеле. Существовала возможность, что он уже никогда не вернется. Я была расстроена. В тот день, о котором я расскажу, Лаура Грей не выходила из дома из-за простуды. Поэтому я одна отправилась к Пенрутинскому монастырю и, как часто делают люди в подавленном состоянии, была расположена потакать своей меланхолии, а сказать больше – лелеять ее.

Грозовые тучи давно уже двигались с юго-востока, от высоких зубцов далеких гор по ту сторону эстуария, и сейчас мрачный купол повис над вершинами холмов, сбегающих к морю. Был вечер, я должна была вернуться домой к чаю, но я не торопилась. Гроза, которую можно лицезреть вблизи Мэлори, поистине величайшее зрелище. Облюбовав для себя вершины гор, пугающие природные баталии редко посещают наш относительно ровный берег, и мы видим молнии лишь издалека. Но теперь они приблизились. Яркие на фоне темнеющего неба и фиолетовых гор, они раскалывали небо. Перекатываясь от утеса к утесу, в каменистых ущельях рокотал гром; затихал, потом снова взрывался и снова затихал, оставляя по себе рев и дрожь клокочущего котла.

Представьте эти звуки – так, должно быть, грохотали пушки в битве ангелов у Мильтона[11]. Представьте лучи заходящего солнца, сквозь просвет в черной пелене облаков озаряющие надгробия на нашем кладбище, где на каменной скамье я сидела у могилы моей дорогой сестры. Представьте странное волнение в воздухе – это не ветер вовсе, – иногда затихающее, иногда усиливающееся. Представьте стонущие шквалы, что зловеще колыхали ветви старых деревьев, окружающих погост.

Впервые со дня смерти Нелли я посетила это место без слез. Мысли о смерти перестали быть душераздирающими, они сменились на тяжелые и пугающие: «Сердце мое трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня»[12]. Стиснув руки и не отрывая взгляда от грозового горизонта, я сидела у могилы любимой сестры и думала о ней. Она в гробу, в нескольких футах под землей. Могила – тюрьма Божья, как говорит Ребекка Торкилл, а затем Страшный суд!

Охватившее меня чувство отчаяния было, осмелюсь признаться, всего лишь неосознанным следствием созерцания мстительного буйства природы.

Вдруг я услышала шаги и обернулась. Мистер Кармел… Я была удивлена и смущена. Мне показалось, что он бледнее обычного и выглядит больным. Не помню, как мы поздоровались. Кажется, я сказала что-то о грозе.

–Но вы же понимаете этот феномен, его причину,– ответил он.– Помните, мы говорили об электричестве? Так вот оно, перед вами! Мы знаем, что все это лишь восстановление равновесия. Представьте, как будет, если Бог восстановит моральный баланс и установит активы вечности! Бывают настроения, бывают времена и ситуации, когда мы справедливо созерцаем нашего великого Творца. «Бойтесь того, кто по убиении может ввергнуть в геенну»[13]. Да-да, бойтесь. Страдания мимолетны. Слезы могут литься всю ночь, однако утром вернется радость. Наша земная жизнь полна сострадания, но в аду сострадания не будет, откроется вечность и будет длиться без конца.

Тут он прервался и взглянул через эстуарий, прислушиваясь, как казалось, к раскатам грома.

Вскоре он продолжил:

– Смерть неизбежна, не определен лишь час и способ: медленная или внезапная, в милости или во грехе. Поэтому мы должны быть готовы всегда. Лучше на двадцать лет раньше, чем на секунду позже: ибо погибнуть – значит исчезнуть навеки. Твоя смерть зависит от твоей жизни: какой была жизнь, такой будет и смерть. Как мы осмелимся жить в состоянии, в котором не осмелимся умереть?

Я не могла оторвать взгляда от молодого священнослужителя, который, предложение за предложением, бил в самую суть того, что громыхало над нами, по крайней мере я это так понимала. Он стоял с непокрытой головой, его большие глаза иногда поднимались к небу, иногда останавливались на мне, и изменчивые порывы ветра судорожно трепали его волосы. Луч солнца, коснувшись его тонкой руки, переместился на высокую траву. Нас окружали могилы, и казалось, в воздухе плывет голос самого Бога.

Мистер Кармел придвинулся и продолжил говорить. В том, что я слышала, не было ничего противоречивого – он не сказал ни слова, под которым я не могла бы подписаться. Он цитировал Библию, но рассказывал об ужасах Откровения с наглядностью, к которой я не привыкла, и тон его был устрашающим.

Мне трудно вспомнить и передать дословно его речь. С обыденностью и простотой он представлял иной взгляд на христианство. Помимо голой силы фактов и краткости, с которыми он излагал свои мысли, не знаю, было ли какое-то особое красноречие в его напоре, но, как говорится в Священном Писании, у меня «зазвенело в обоих ушах»[14].

Он не пытался прямо побороть протестантские нормы: это могло бы встревожить меня, а он был слишком тактичен. Все, что он говорил, было просто беседой об учении, близком ему.

– В той книге легенд, что вас заинтересовала, – сказал он, – вы найдете молитву святого Алоизия Гонзаги, а также анонимную молитву, очень печальную и красивую. Я отметил обе красными чернилами на краю страниц, так что вы легко их найдете. Они покажут вам дух, с которым верующие приближаются к Деве Марии. Думаю, они заинтересуют вас. Они направят ваше сочувствие на тех, кто страдал так же, как вы, но нашел мир и надежду в этих молитвах.

Он очень трогательно заговорил о моей сестре, и тут я не могла сдержать слез. Это были самые странные полчаса в моей жизни. Теперь моя скорбь по сестре была окрашена ужасом. Не слишком ли легко мы, лютеране, обращаемся к этой могущественной эмоции – страху?

Какое-то время высокий худой мужчина в черном, чьи глаза сияли почти болезненным воодушевлением, казался духом в сгущающихся сумерках. Гром по-прежнему гремел и перекатывался в горах, блеск молний стал холоднее во мраке, и ветер печально колыхал кладбищенскую траву и верхушки деревьев. По пути домой моя голова полнилась ужасных мыслей, а сердце взволнованно билось; у меня было чувство, что я говорила с посланником из другого мира.