Читать книгу Нигде посередине - Дмитрий Казьмин - Страница 6

После восьмого класса я перешёл в другую школу, и для меня началась новая жизнь. Сказать, что это был переломный момент в моей жизни, было бы недооценкой – вся моя последующая жизнь определилась этим переходом и, по сути, является продолжением тех двух лет. Выйдя с приёмного вечера в мае 86-го года, я совершенно не мог поверить в реальность происходящего, но точно знал, что если вдруг сейчас этот сон кончится, то я скорее удавлюсь, чем вернусь обратно в явь своей старой школы. У меня было ощущение, как у партизана, который восемь лет бродил по вражеской территории и наконец-то вышел к своим. Здесь были все свои, такие же как я, родные души, и я даже не знал, что за узкими пределами моей семьи этих родных душ, оказывается, так много. Помнится, я кому-то звонил по дороге из автомата и, захлёбываясь, пересказывал, какие песни мы только что пели, и какие ребята в моём новом классе, и какая у нас классная руководительница, и как мы скоро поедем в Эстонию, и много чего ещё я вывалил совершенно полузнакомому взрослому человеку, чей номер первым ответил, в первом часу ночи из автомата в Клементовском переулке. Жизнь наконец поворачивалась ко мне своей парадной стороной, и я стремился забыть весь бред, мрак и морок восьми лет, проведённых в 19-й школе, как тяжёлый сон, закрыть эту страницу, и никогда больше её не открывать, и даже не вспоминать о ней.

Таня оставалась лишь строчкой на этой странице. Нет, было ещё несколько людей из старой школы (все – девочки), с которыми мы остались в приятельских отношениях, и даже поддерживаем эти отношения, хоть и пунктиром, по сей день. Но Таня была больше, чем приятелем, и вымарать её из жизни ластиком не получалось. Я с головой окунулся в новую – настоящую – жизнь, и новое течение подхватило меня и закружило голову. Таня же тосковала о потерянной дружбе. Она была рада за меня, но ей хотелось, чтобы все вернулось как было – крыши, чердаки, индейцы. Она иногда звонила и однажды прислала открытку, с короткой, пронзительной, щемящей записью. Я периодически вспоминал о ней, звонил и назначал встречи, и мы даже куда-то ходили вместе, в театр, что ли, сейчас уже не помню. Но встречи в назначенное время – это не те неторопливые прогулки после школы широкими зигзагами в общем направлении дома. Заранее назначаемые, неспонтанные встречи требовали какой-то повестки дня, а обсуждать похождения Чингачгука и Уа-та-Уа мне уже было откровенно скучно. Мне пришла в голову неоригинальная идея переформатировать наши отношения в соответствии с возрастом и вообще новыми либеральными веяниями. Новая концепция, предъявленная в действии, была воспринята с терпеливым пониманием, но переформатирование шло мучительно и дальше лифчика не продвинулось, чему мы оба, каждый по-своему, были рады. Ещё пару раз мы ездили к ней на дачу и бродили секретными индейскими тропами, но в головах уже были совсем разные мысли и ожидания, и возвращались мы в электричке с обоюдным чувством разочарования. К концу девятого класса настал момент начать влюбляться в новых одноклассниц, и эти переживания, пусть безрезультатные и быстротечные, были неизмеримо мощнее всего, что было с Таней связано. К десятому классу мы окончательно перестали видеться и за следующие три или четыре года пересеклись только однажды, случайно.

Последний раз я видел её зимой то ли третьего, то ли четвёртого курса. Я позвонил первым и попросил о встрече. Она с радостью согласилась. Причиной для свидания было то, что мне необходимо было попросить у неё прощения за случайно нанесённую обиду. Обида эта, жестокая и несправедливая, была мною причинена ей по неосторожности, вследствие по-дурацки сложившихся обстоятельств, уже после окончания школы. Рассказывать об этом я не буду. Злого умысла у меня не было, и вины я за собой не видел, но воспоминание о причинённом Тане оскорблении грызло совесть и не давало мне покоя. К тому же мы с Настей только недавно поженились, и я хотел вступить в новое качество жизни без скелетов в шкафу. Мы встретились на Третьяковской. Она искренне порадовалась моей женитьбе, поздравила и передала приветы Насте, с которой они были шапочно знакомы. Дошли до её дома. Я изложил причину своего визита; она слушала не перебивая, потом улыбнулась и сказала, что задним числом понимает контекст той ситуации и зла давно уже не держит. Внизу, в тёмном заснеженном дворе, маячил молодой человек и то и дело пулял снежками в её окно. Я поинтересовался, не надо ли его пригласить, ведь холодно же, но она посмеялась, подошла к окну, помахала ему рукой и задёрнула занавеску. Поболтали о чепухе, дошли до политики. Таня в то время попала под очарование Валерии Новодворской, отсидев с ней ночь в одной камере после задержания за какое-то административное нарушение (кажется, Таня сожгла российский триколор чуть ли не на Красной площади; Новодворская, чтобы подбодрить «новенькую», всю ночь напролёт читала ей Пушкина по памяти, и на свободу Таня вышла уже верным адептом). Её мнения, помноженные на радикализм изложения, сильно расходились с моими собственными. Памятуя о Таниной манере спорить, я не стал ввязываться в дискуссию, и мы вскоре распрощались. Загадочный молодой человек сопроводил меня до метро, молча и держась на три шага позади, и я опять за Таню порадовался.

Больше мы никогда не виделись. Несколько лет назад я поискал её в интернете и, к удивлению, нашёл в разделе криминальной хроники. Она грибным ножом зарезала насмерть некоего выходца из Средней Азии, который попытался её изнасиловать в подмосковном пристанционном лесу, – зная Таню, поступок абсолютно предсказуемый. В то время таких случаев было много, эти новости получали большой резонанс и широко освещались. Был суд, но признали самооборону, и её оправдали. На сети было видео интервью с ней, и я его посмотрел. Она мало изменилась, только стала ещё более угловатой в движениях, и стала очень похожа на свою маму. Причёска была точно та же, что и в первом классе, – она её ни разу в жизни не сменила.

С тех пор интернет о ней молчит. Я надеюсь, что она просто переехала и сменила фамилию, но почему-то от этой интернетовской пустоты тянет каким-то тоскливым холодом. Сам не знаю, почему это так, и, признаться, не очень хочу знать.