Читать книгу Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 1. Поступление - Елена Владимировна Поддубская - Страница 10

На институтском стадионе кучками стояли преподаватели, окружённые абитуриентами. Экзамены по лёгкой атлетике сдавала группа один-один. В неё зачисляли спортсменов-разрядников разных видов спорта, медалистов в учёбе, представителей национальных меньшинств из автономий или округов. Сюда же определяли ребят, практикующих немассовые виды спорта, например, шахматы, стрельбу из лука, бадминтон и другие. Здесь же приглядывали за всякого рода «блатными».

Классификация спортивных разрядов в СССР, от юношеских нормативов до взрослых, заканчивалась шкалой мастерства: КМС – кандидат в мастера спорта, МС – мастер спорта и МСМК – мастер спорта международного класса. Звание Заслуженного мастера спорта – ЗМС было номинативным и присуждалось не за результат, а за выигрыш. Выше звания МСМК были только чемпионские. На международном уровне советская классификация разрядов ничего не значила. В стране она определяла многое. В прогресс молодых вкладывали деньги: организовывали сборы, поездки на турниры разного уровня, обеспечивали талонами на питание и экипировкой, пусть отечественной, но такой необходимой. Полки советских спортивных магазинов предлагали разве только что туристические палатки, термосы и ручные лампы. Словно те, кто руководил производством спортивного инвентаря призывали весь народ пуститься в один общий поход по горам и долинам необъятной Родины. Потому и выглядели одежды наших спортсменов уныло, но сами они – счастливыми даже в трико с оттянутыми коленками и в майках со сползающими лямками. Главным для них, как утверждали с трибун, были не красивая форма, удобные стадионы или залы, а правительство и коммунистическая партия, не допускающие подмену понятия «победитель» на «завоеватель». И хотя от залов и штанов не отказался бы даже самый заслуженный атлет, звание советского спортсмена несли высоко, на пьедестал взбирались гордо, под звуки национального гимна вытягивались в струну. Популяризация советского спорта несла миру доказательство победы не лично одного человека, а всей системы коммунистического воспитания. Ради неё гибли в сражениях отцы и деды сегодняшних чемпионов. Для того всё создавалось и делалось, чтобы показать мощь страны, начавшей с разрухи и голода и пришедшей за несколько десятилетий к массовости и результативности во всём. Слёзы Ирины Родниной, стоящей в 1980 году на высшей ступеньке олимпийского пьедестала Лейк-Плэсида, лицезрел и помнил весь мир. Непростой и не всегда дружелюбный, он признавал первенство чемпионов, а, значит, аплодировал всему советскому народу – победителю и пионеру во многих отраслях. Ради таких минут можно было потеть, терпеть, сносить травмы и, уж, конечно, переживать недостатки сложившейся системы. Достоинств-то было всё равно больше, ибо та народная слава и любовь, какие обрушивались на каждого чемпиона, компенсировали любые лишения. Но абитуриентам, собравшимся на Малаховском стадионе, было не до рекордов. Они мечтали сейчас только об одном – получить на вступительном экзамене высший бал. По всему стадиону то и дело визжали стартовые свистки, шумно хлопали отмашками флажки, звонко щёлкали секундомеры. Битумная дорожка, а фактически – асфальт, самая твёрдая и примитивная из всех покрытий, что были на стадионах, кипела от жара солнца и прыти молодых ног. В яме для прыжков в длину старшекурсники вскапывали годовало-нетронутый песок. Его было заметно мало. Чертыхнувшись, Бережной принялся объяснять про песок тем, кого привлёк к проведению экзаменов:

– Малаховские тётки растащили по домам, – на правах заведующего кафедрой, Рудольф Александрович старался успевать повсюду. – Каждую осень песок завозим, а его за зиму половинят. Не усыхает же он. Да и видели наши, как приходят сюда женщины: кто с мешками, кто с ведёрками. Гребут, кто для кошек, кто для морковки, а нам – хоть пропадай. Гражданской сознательности у населения – никакой, – заключил мужчина.

Приказав перекопать яму до самого дна, Бережной направился с осмотром дальше. В секторе по прыжкам в высоту устанавливали стойки, таскали из подсобок на кафедре ржавые и продырявленные временем большие поролоновые маты. Стадион жил, кипел, дышал многочисленными ртами поступающих, сопереживающих и принимающих экзамены.

Старшекурсники Юра Галицкий, Толик Кирьянов и Гена Савченко разместились в тени берёз и осин поодаль от дорожек и ждали забегов на шестидесятиметровой дистанции. Официальный спринт состоял из трёх гладких бегов – на 100, 200 и 400 метров и стольких же с барьерами. Официальный спринт состоял из трёх гладких бегов – на 100, 200 и 400 метров и столько же бегов с барьерами. Шестьдесят метров оставалась зачётной дистанцией для соревнований, не классифицированных МОКом – Международным Олимпийским комитетом. В СССР такими были комплекс ГТО, пионерское четырёхборье, а также разного рода экзамены и зачёты специализированных спортивных учреждений.

Тофик Мамедович Джанкоев – молодой преподаватель кафедры лыжного спорта, делал перекличку. В руках у него был список с фамилиями десяти абитуриенток, на шее висел свисток, из кармана широкого трико торчало древко стартового флажка. Его смуглое лицо блестело от пота. Упругая кожа рук, плеч и груди в разрезах майки, тоже потела, отчего мужчина казался намазанный маслом. Высокий и складный, преподаватель то и дело утирался и оглядывался на коллегу-легкоатлета на старте. Получив от него приказ начинать, Джанкоев показал на старт:

– Так, первый забег, выходите по очереди каждая на свою дорожку. – Девушки тут же, все как одна, шагнули вперёд. Тофик Мамедович жестом вернул волнующихся абитуриенток на место. – Я же сказал по очереди. Буду вызывать – выходите. Понятно? – дождавшись общего кивка, преподаватель приблизил папку со стартовыми листами к глазам и почти крикнул. – Кашина Ирина?

Толпа абитуриенток от неожиданности вздрогнула единым нервным движением.

– Зачем так кричать? Здесь я, – одна из стартующих, с ног до головы в «адидасе», перекинула толстую русую косу с одного плеча на другое и подтянула футболку. Тонкое кричаще-алое трико туго обтягивало женственные бёдра. Светло-синие беговые шиповки контрастировали с битумом. Безупречное качество фирмы ярко выделялось на фоне отечественных трусиков и маечек остальных.

– Ты у нас… «лёгкая атлетика, прыжки в высоту», – вычитал Тофик Мамедович по списку. Оторвав глаза от листа, он быстро и радостно улыбнулся, но, увидев в ответ высоко поднятую голову и непроницаемость лица, жестом указал Кашиной на первую дорожку. Понизив голос, преподаватель вызвал следующую абитуриентку:

– Маршал Татьяна?

– Здесь! Лыжи! – по-армейски доложила крепкая девушка с румяным лицом, переминавшаяся с ноги на ногу вот уже добрых десять минут. Толпа снова пошла нервной волной.

– Ты что, совсем больная? – Кашина постучала пальцем по голове. – Предохранитель что ли полетел?

Маршал растерянно заморгала и с испугом посмотрела на преподавателя. От волнения она стала переминаться ещё торопливее. Длинные сатиновые шорты врезались ей между ягодиц, но Маршал стеснялась их одёрнуть, а только извиняюще улыбалась.

– А где колодки-то? И почему у вас тут битум? Все ноги сломаешь, – повернулась Кашина к преподавателю, – что за колхоз? – Обычно даже короткий спринт бегали со стартовых колодок. Обычно даже короткий спринт бегали со стартовых колодок. Что же касалось битума, то девушке, рождённой в столице и невдомёк было, что уже в ближайшем Подмосковье и он был за счастье. Нередко обходились рыхлой гаревой дорожкой из отходов кирпичного производства. Лыжник Джанкоев, не знавший ни про технические тонкости легкоатлетических покрытий, ни про колодки, растерянно пожал плечами. «Звезданутость» красавицы с косой вызвала среди стартующих общее осуждение. Та самая высокая блондинка со стрижкой «сессун», что пила в столовой чай, усмехнулась:

– Колодки остались в Лужниках для мастеров спорта. Там же дорогой рекортан, маты из хорошего поролона, сектора с зонтиками и раздевалки с душевыми. А остальным, кто решил поступать в колхозные институты, приказано научиться бегать сначала в таких условиях. Понятно тебе, незнакомая соперница? – блондинка, тоже высотница, да к тому же участница недавней Спартакиады школьников, видела Кашину впервые. Из чего следовал вполне логичный вывод: яркими у Иры оставались только штаны, никак не список достижений. Ответ вызвал общий смех, и придал преподавателю уверенности. Воспользовавшись тем, что Кашина молчит, Джанкоев отправил Маршал на вторую дорожку. Не дожидаясь остальных, она сразу встала в высокий старт в позу конькобежца. Это вызвало очередной смех. Тофик Мамедович попросил Таню повременить. Маршал распрямилась, но топтаться на месте не переставала.

– О! С лыжни сошла, а лыжи снять забыла, – прокомментировал Савченко, обмахивался сорванным листом лопуха. Перекличку стартующих ребята слышали достаточно отчётливо.

– Бедный Тофик Мамедович, – пожалел Кирьянов. – Зачем его на девчонок бросили? Он и так всё время пасует перед ними, а тут ещё – абитуриентки. Взмок вон весь.

– Взмокнешь тут, – согласно кивнул Галицкий и несколько раз оттянул майку, – это тебе похуже новобранцев. Женщины – народ неизученный, а, в пределах нашего института, ещё и необузданный. Гляди, как глотки рвут.

Кашина, всё ещё не успокоившись, продолжала осуждать Маршал. Таня отвечала не грубо, но жёстко, обзывая Иру то капризулей, то нервнобольной. Тонкогубое лицо красавицы кривилось от недовольства. Другие поступающие громко галдели, кто сторону Тани, кто Иры. Стартовая позиция превратилась в кучу-малу. Только высокая блондинка с улыбкой наблюдала за подругами по «несчастью». Тофик Мамедович в панике коротко дунул в свисток. Звук получился неожиданно громким. Девушки мигом успокоились.

– Кашина, прекратите добавлять лишний стресс и вернитесь на первую дорожку, – мужчина прогнулся в жесте халдея, зазывающего посетителей вглубь ресторана, – Маршал, – марш на вторую! – Таню преподаватель едва удостоил кивком головы. – Так, ты тоже вроде наша. А почему в группе один-один?

– Рабоче-крестьянское происхождение, – ответила девушка коротко. Детям рабочих и крестьян советская власть помогала получить высшее образование тоже. На всякий случай преподаватель предупредил:

– Бежишь спринт вместо зачёта по лыжам.

Согласно подняв руку, Таня заняла место на дорожке уже без слов. Тофик Мамедович улыбнулся и, довольный установленным порядком, осмотрел остаток толпы:

– Маладэц, Маршал! – в моменты большой радости кавказский акцент преподавателя проявлялся особенно. Гена в тени берёзы поймал кузнечика и безжалостно оторвал ему крылышко:

– Да, по-моему, это тот «маршал», что рискует стать простым сержантом. Шо скажешь, Пан? – обратился он к Галицкому. Десятиборец и поляк по происхождению, Юра ответил неожиданно резко:

– Скажу: прекрати мучить животное!

Савченко с удивлением посмотрел на свои пальцы.

– Ну и шо? Подумаешь, нашёл животное. Это же не кошка, чтобы жалеть? – Гена задрал ногу в сандалии и стал дёргать ею, что-то вытряхивая.

– Ну и варвар же ты, Хохол, – Кирьянов зло посмотрел на Гену. – Уверен, что ты и кошке лапу оторвёшь – не заплачешь. – Щуплый Толик нежно сбросил муравья, заползшего на руку.

– Да ладно вам, мужики, шо напали? – волейболист откинул в сторону покалеченного кузнечика, подобрал брошенный лопух, снова стал обмахиваться.

Юра потянулся и взял беспомощно барахтающееся насекомое на ладонь.

– Дурень ты, Генка. Тебя бы так. Он ведь теперь помрёт без крыла. Лучше сразу задавить, чтобы не мучился. – Четверокурсник с силой вдавил кузнечика в траву. Кирьянов вздохнул. Гена досадливо поджал губы. В это время Тофик Мамедович, восстановивший покой в рядах «бойцов», произнёс по слогам:

– Цы-га-нок Свет-ла-на.

– Я здесь, Тофик Мамедович, – медово пропела ещё одна девушка в строю и, кокетливо улыбаясь, прошла на третью дорожку.

Преподавателя пригвоздило так, что он даже потеть перестал.

– Это ты из Евпатории? – голос Джанкоева был как в замедленном кино.

– Та, конешна я, Тофик Мамедович, – Света отвечала по-прежнему мелодично, акая, с украинским выговором.

– Хорошо… Тепло там. Море, – преподаватель на мгновение унёсся мыслями вдаль.

– А зачёт по лыжам вы будете принимать? – вернула его украинка к действительности. Копна русых волос в барашках, подстриженных под каре, придавала украинке задорный вид. Да и веснушки, полные губы и курносый нос совсем не портили.

– Причём тут лыжи? Ты – спринтерша, легкоатлетка, спартакиадница, – вопрос абитуриентки был настолько не к месту, что рельефные мышцы рук преподавателя, удерживающие списки, напряглись, – лыжи у вас будут только зимой.

– Та, знаю. Ну, всё равно: вы или нет? – Цыганок залюбовалась бицепсами мужчины. Он это заметил, расслабился и беспомощно произнёс:

– Ну, мы, может быть.

– Тогда я к вам пойду. – Света продолжала кокетничать. Савченко, поражённый мелодичностью её речи, зачем-то взялся перестёгивать пряжки сандалий, не отпуская дорожку взглядом.

– Ладно, посмотрим, – Тофик Мамедович что-то записал на стартовом листе с именами и продолжил, – Николина Елена.

– Николина. Я! – высокая блондинка со стрижкой «сессун» с улыбкой поправила преподавателя, продолжавшего коситься на Цыганок, и ловким жестом на ходу оправила кримпленовые шорты, обрезанные чуть ниже края ягодиц.

– Извини, – мужчина снова что-то пометил в ведомости, – ты у нас… тоже «лёгкая атлетика, спартакиадница и.… тоже прыжки в высоту»?

– Есть такой грех. Хотела пойти метать молот, но массу не нарастила. Бегать с высокого старта я, Тофик Мамедович, умею, – добавила она, не столько снова осмеивая Кашину, сколько пытаясь разрядить обстановку. Джанкоев улыбнулся. Кто-то хихикнул. Кашина скривила губы.

– И последняя: Сычёва, – прочёл преподаватель, – спорт не указан. Так. Кто Сычёва?

– Я Сычёва. Я – тоже лыжи, вон как она, – прогремел звучный, но низкий голос, а взмах руки указал на Маршал. Все посмотрели на Сычёву так, словно она не стояла с ними рядом вот уже битые десять минут, а только что свалилась с неба, в кедах, с нахлобученной панамой и полиэтиленовым пакетом.

– О! Ты видишь, Серко, это та, из За…– Армен указал на дорожку. Они с Сериком явились на стадион только что. Не подозревая, что раздевалки на этом стадионе не было в помине, оба бестолково стояли в цивильной одежде и держались ближе к финишу.

– Сычёва из Загорска, – уточнил Серик и всмотрелся.

– Похожа, – улыбнулся Армен.

– Нишево не пахожа. Толка пакет пахожа, а штаны другой. И майка другой, – засомневался Серик.

– Она, – подтвердил Армен, приложив кулаки к глазам, сложенные в бинокль. – Кеды те же. Я их запомнил; они ей на два размера больше.

Тофик Мамедович тоже разглядывал Сычёву; только не с интересом, а с недоумением. Николина, Кашина и Цыганок вышли на старт в беговых шиповках. На Свете и Лене были советские модели – двуцветные, из толстой кожи, тугие, с уродливыми шнурками и такими высокими передними шипами, что опрокидывали центр равновесия. В таких было удобно бегать по застывшей смоле, шлаковых отходах и твёрдой резине. А вот в мягких международных покрытиях длинные шипы вязли и тормозили. Ира демонстративно отставила ножку в красивых ярко-синих болоньевых шиповках с белыми полосками, сделанных на фирменной немецкой фабрике в Югославии. Таня Маршал была в кроссовках «Арена», деревянных, как их звали из-за жёсткости, но единственно производимых в стране и подходящих каждому спортсмену. Кеды же носили или новички, или те, кто к спорту не имел никакого отношения. Тофик Мамедович открыл рот, чтобы что-то уточнить, как вдруг вспомнил про утренний педсовет: декан Горобова просила преподавателей, принимающих экзамены, не задавать лишних вопросов абитуриентке по фамилии Сычёва. А так как любопытство могло выйти боком, преподаватель утёрся и покорно выдохнул:

– Сними шляпу, отдай пакет вот тем, кто не бежит, и иди на пятую, – приказал он. – Указы – указами, но он не мог допустить того, чтобы спринт бегали в панамке. Всё-таки здесь был один из ведущих физкультурных институтов страны. Дождавшись, пока абитуриентка сделает, как он велел, молодой преподаватель обрадованно скомандовал. – Всё! Первый забег по местам! Остальные – отошли подальше!

Пятеро абитуриенток второго забега встали группой на шестой дорожке, разбитой дождями и снегом так, что использовать её по назначению давно уже не решались.

– Ну и как тебе, Пан? – обратился Гена повернул к Галицкому сморщенное лицо. – Кроме блондинки и с косой смотреть не на что, да? А эта, Цыганок, – совсем не цыганок. Рыжая какая-то. Но тоже – ничего.

– Хороша-а, – протянул Кирьянов, – одни ягодичные мышцы чего стоят! – Толик потёр худой зад. Гена, уже не скрывая довольства, ответил гордо:

– Наша-а. Хохляндия. За версту видать. Мы их там таких штампуем. Глазища у всех – во! Ну, и остальным бог не обидел. Есть, так сказать, куда руки положить. – Дождавшись от ребят, старших его на год, нужной реакции, третьекурсник мог выражать своё мнение, не опасаясь быть не понятым. По нему было заметно, что он во что бы то ни стало хочет загладить историю с кузнечиком. Галицкий такому подхалимажу усмехнулся и ничего не ответил. Кирьянов почесал теперь нос:

– Где-то я уже видел вон ту, в кедах.

– Такое увидишь – спать не сможешь. Пошли ближе к финишу. Ща побегут, – волейболист вскочил и вышел из тени деревьев. Четверокурсники остались на месте.

– А ты чего тут, Толян? Ты же никогда не ходишь на вступительные? – мечтательно глядя на спортсменок, Галицкий вытянул травинку. Со стороны финиша к группе стартующих шёл коротконогий преподаватель кафедры лёгкой атлетики Михайлов. Тоже со свистком на груди.

– У меня Толян поступает, – голос Кирьянова был встревоженный.

– Для друга это важно, – ответил Юра, закусив прозрачно-зелёный хвостик овсяницы.

– Он мне не друг, Юрок, он мне как брат. И даже больше, – признался Толик.

Юра хотел схохмить, что «даже больше» может быть только сын, но в результате уважительно промолчал. Особо крепкая дружба между марафонцами и бегунами на длинные дистанции была в лёгкой атлетике делом привычным и никого не шокировала. В это время на дорожке давались последние распоряжения.

– Так, абитуриентки, взяли нагрудные номера и булавки и быстренько прикололи, – Михайлов, подойдя, показал девушкам персональные номера, определённые списком поступающих.

– Зачем нам эти картонки? – Кашина, получив свой, брезгливо подняла плотную ткань, загрунтованную краской, до уровня глаз – Нас всего пять. Трудно запомнить, что ли?

– Первая дорожка, что это за капризы? Номера вам пригодятся на всё время сдачи экзаменов: и для прыжков, и для гимнастики, и в бассейн, и даже для лыж в декабре тем, кто поступит, – Михайлов, раздавая номера, весело посмотрел на Маршал. – Всё ясно?

Таня кивнула.

– Девчонки, в бассейне его надо держать в высоко поднятой руке, – хихикнула Николина, пытаясь согнуть дубовую ткань. Кашина понюхала номер на расстоянии и сморщилась.

– Что они у вас так воняют? У меня голова от этого номера заболит, – губы Иры сжались ещё больше. – И что вот теперь с ним, приколотым, спать надо? Или зимы дождаться, чтобы сдать экзамен по лыжам?

– Спать не надо: сразу после забега отдадите булавки другим абитуриенткам, – Михайлов указал на девушек второго забега.

– Так у нас же потом сразу прыжки?

– И что, первая дорожка, в чём проблема? Они пробегут и тебе тоже сразу отдадут.

– А нельзя было придумать способа попроще, чтобы не бегать с булавками по всему стадиону? – Кашина демонстративно выставила одну ногу вперёд, упёрла руки в бока и склонила голову. Она не скрывала насмешки.

Михайлов нахмурился и попробовал добавить в голос металла:

– Так, первая дорожка, чем вы недовольны?

– Я не «первая дорожка», я – Ира Кашина, постарайтесь запомнить, – красавица мотнула косой и стала прикалывать номер. Михайлов отступил и выдохнул. Но, похоже, расслабился рано.

– А можно я приколю это на спину? – прогудела Сычёва, тыча номером преподавателю почти в лицо. – У меня на груди… грудь. И лифчик будет мешать, – девушка рассматривала себя, словно пыталась отыскать место для прокола булавкой. Студенты, стоявшие вблизи группы, громко захохотали. В ответ посыпались реплики весёлых и находчивых, каких немало было во всём институте.

– Какая редкость для женщины!

– Грудь на груди – это понравится Павлу Константиновичу!

– Лифчик мешает – лифчик сними!

Тофик Мамедович свистнул, пробуя вернуть ситуацию под контроль. Сычёва, всё также глядя на Михайлова, тихо переспросила:

– Так можно или нет?

Преподаватель от растерянности набрал воздуха и надул щёки:

– Ну, если ты собираешься бежать спиной, то – можно.

– Нет, бежать я буду грудью, как Людмила Кондратьева, – решила для себя Сычёва, но решила вслух, чем вызвала очередную волну гогота и удивления одновременно: до олимпийской чемпионки абитуриентке было как пешком до Манхэттена. Михайлов, беспомощно пытаясь скрыть смех, махнул рукой:

– Да делай ты, что хочешь, – и добавил потише и с сарказмом, – «Людмила Кондратьева». – Увидев, что девушка в кедах приняла его слова за дозволение и ищет на теле место, куда можно приколоть номер, Михайлов добавил, – хоть на ногу себе его прилепи, – и тут же покачал головой. – Ну и наборчик. Давай, Тофик, сам тут разруливай. Я – на финише, – коротконогий мужчина пошёл прочь, всхохатывая на ходу. – Ещё не поступили, а уже борзеют. Сразу видно – спартакиадницы.

«Скорее бы закончился этот день», – подумал Джанкоев в который уже раз.