Читать книгу Счастья и расплаты (сборник) - Евгений Евтушенко - Страница 14

Когда на ногах нетвердых

мы с Дорой вернулись в отель,

она развернула сверток:

сравнить ли гамак и постель?

Повесив гамак на террасе,

была беззащитно гола.

Что делать мне с ней – я терялся,

когда меня вся обняла.

Вот это любви знак верный —

смущение рук и глаз,

когда каждый раз как первый

и словно последний раз.

Она не могла наглядеться,

лаская гамак, как во сне:

«Еухенио, это детство.

Иди в мое детство ко мне».

Она постелила в нем пончо,

светясь уголечками глаз:

«Не бойся. Гамак – это прочно»,

калачиком улеглась.

Она так дразняще качалась,

в короне созвездий взвита,

как дерзкая первоначальность

того, что зовут красота.

И вспомнил я, как в Гватемале,

где в поле маиса – цветы,

крестьяне не понимали

моей городской тупоты.

Я прямо-таки истомился,

выспрашивая, как болван:

«Зачем, объясните, в маисе

нужны гладиолусы вам?»

И только один campesino[11]

продолжил со мной разговор,

спросив, как заблудшего сына:

«Да что вы за птица, сеньор?»

Дождался я все же ответа,

зачем им в маисе цветы.

Вздохнул он: «Senor el poeta!

Да просто для красоты!»

Так мир украшаешь ты, Дора,

и мир украшают все те,

кто люди по праву подбора

по совести и красоте.

В тупой красоте нету чести.

Бессовестный – это урод.

Но все с чистой совестью, вместе, —

вот самый красивый народ.

Мы встретились лет через сорок.

Надеюсь, не стали пошлы.

Пустых равнодушинок сонных

мы в наших глазах не нашли.

Какая ты умница, Дора,

что, перетерпя в глубине,

ни разу того разговора

ты даже не вспомнила мне.

Ни в приторном восхваленьи,

ни сбит оскорбленьями влет

я не опущусь на колени —

ведь это всем так не идет.

Осталась ты той же Багирой,

и тот же я Маугли твой,

и, усыновленный богиней,

я вечно останусь живой.

Лишь те остаются живыми,

как Маркес и Курт Воннегут,

не зная, во чье они имя,

но все же во имя живут.

«Dormi, dormi, dormidera…»

Ходят страхи у ворот.

Если совесть есть и вера,

значит, мир не пропадет.