Читать книгу Счастья и расплаты (сборник) - Евгений Евтушенко - Страница 5

Прости меня, Маша,

          еще незнакомая Маша,

за то, что планета

          тогда не была еще наша,

А Маркес невидимый

          вместе со мною и Дорой

нас, как заговорщик, привел в Барранкилью,

          в которой

когда-то бродил он,

          и матерью, да и отцом позабыто,

лишь с дедом,

          любившим внучонка-драчонка

                    Габито.

И там в Барранкилье —

          не меньше чем полнаселения —

все наперебой представлялись

          как родичи гения,

и вместе с текилой лились

          их безудержные воспоминания,

но маркесомания все же была веселей,

          чем занудная марксомания.

Какой удивительный это народ —

          барранкильцы,

волшебника слова родильцы,

          поильцы,

                    кормильцы.

И как достижения местные супервершинные

решили они показать мне бои петушиные!

И в селение Бокилья

ты пришла,

          моя богиня.

Кто хозяева?

          Шпана и

сброд воров,

          достойных рей.

Петухов они шпыняют,

чтоб клевались поострей.

Зрители и сами

дергают носами,

будто стали клонами,

будто бы подклевывают.

И красотки с веерами

в бешеном озвереваньи

раздувают ноздреньки —

тянет их на остренькое!

Не только поэтов из-за стихов,

не только женщин из-за духов

и бабников из-за хвастливых грехов,

не только политиков самых верхов

и миллионеров

          из-за ворохов

бумажек по имени деньги,

захватанных,

          словно девки, —

люди

          стравливают

                    и петухов!

Петухи такие красивые —

это вам не мерины сивые!

Это, им подражая,

          древние греки

воздвигали на шлемах железные гребни.

Мне казалось всегда,

          что вот-вот зазвенят петушиные шпоры,

как звенели в Булонском лесу

                    на ботфортах у вас, мушкетеры.

Что с тобой сегодня? —

          шок,

Петя-Петя, петушок,

золотой гребешок,

шелкова бородушка,

масляна головушка.

Ты с малюткой братцем рос

в личненьком яичике

и не видел ты угроз

после в его личике.

Для того ли родились,

для того ли вылупились,

чтобы после подрались,

обозлели,

          вылюбились?

Где же братский поцелуй?

Обнимитесь крыльями.

«Клюй!

          Клюй!

                    Клюй!

                              Клюй!» —

призывают рыльями.

Так вот стравливала нас

хищными голосьями

свора,

          ставившая на

брата мне —

          Иосифа[5].

Кто подсказчик лживый,

          кто?

Но по Божьей милости

я еще надеюсь,

          что

в небесах помиримся.

Все исчезнут войны вмиг,

жизнь другой окажется,

если в нас умрут самих

лживые подсказчики.

И не вспомнить нам теперь ли,

как друг друга не терпели

Бунин с Мережковским,

Есенин с Маяковским.

Разве мал им космос?!

Не за чей-то поцелуй —

славу,

          чек от Нобеля

под базарное

          «Клюй!

                    Клюй!»

скольких поугробили.

Столько войн и революций

нас, как в ступе, потолкли,

ну а люди все клюются,

на подначки поддаются

и врагами остаются,

будто дурни-петухи,

стравливаемые

и не выздоравливаемые.

Демократий всех машины,

приглядишься, —

          петушины,

и политиков наскоки

друг на друга так жестоки,

и привычно им,

          как плюнуть,

компроматом насмерть клюнуть.

И куда ни убежим,

везде диктаторский режим

показушного мужчинства,

распушинства,

          петушинства.

Приспустите гребешки,

пети-пети, петушки…

В Барранкилье ночь тиха.

Дора, в крови выкупанного,

раненого петуха

за сережки выкупила.